Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма
Аппетит к завтраку у Йозефа сегодня был куда меньше, чем потребность укрепить уверенность в себе. Добравшись до кабинета, он глянул на полку с номерами «Wiener medizinische Wochenschrift»[154], в который он писал с 1868 года: «Zwei Fälle von Hydrophobie», «Das Verhalten der Eigenwärme in Krankheiten», «Über Bogengänge des Labyrinths»[155]. Стояли здесь и другие издания; он уж потерял счет ученым статьям. Не просто так его пять лет назад избрали членом-корреспондентом Венской Императорской академии наук. А была ведь еще и работа в военно-медицинской школе, продемонстрировавшая роль блуждающего нерва. В то время он был едва ли старше Беньямина, и тем не менее его открытия перевернули профессиональное понимание связи между дыхательным аппаратом и нервной системой. Как мог нищий садовник и чернорабочий тягаться с врачом, описавшим механизм рефлекса Херинга — Бройера?[156] Йозеф задумчиво потыкал в свою модель внутреннего уха. Он разгадал тайны жидкости в полукружном канале. Равновесие и дыхание — вот две основы человеческого существования, вот что роднит нас с Богом. Йозеф, если разобраться, не был никем, что бы там ни считали Фрейд и его подхалимы. И чахлым стариком, каким его видела Матильда, он тоже не был. А Гудрун с ее чепухой получит сегодня жесткую отповедь.
Придвинув Лили кресло, Йозеф сам присел на край стола и улыбнулся, надеясь тем самым создать непринужденность и скрыть беспокойство. Бабочки не только расположились на гардинном карнизе, но и, похоже, обжились у него в животе. Он огладил бороду.
— Вы сегодня славно выглядите, моя дорогая. Как всегда, впрочем, как всегда.
Лили перебирала складки юбки.
— Я сказала старухе, что в полоску не надену, но она сказала, что надо.
— Никогда так больше не будет, — быстро сказал Йозеф. — Вы сами станете выбирать себе одежду — шелка, атласы, бархат, ситец, с отделкой из кружева или перьев, — всё, к чему будете благосклонны. Мы найдем портниху…
— Мне все равно, что на мне надето, лишь бы не полоски сверху к земле.
— Хорошо. — Йозеф усомнился, долго ли продлится объявленное Лили безразличие к одежде. — Может, тогда украшения.
— У меня уже есть браслет. — Лили потянула за рукав — показать сплетенное из травы кольцо, отделанное высохшими цветками обычных маргариток. — Беньямин мне сделал.
Йозеф поджал губы.
— О.
Выбрав одну цветочную головку, она оборвала на ней лепестки один за другим.
— Любит, не любит…
— Бриллианты и жемчуг быстрее ответят на этот вопрос. Или, быть может, вы предпочитаете сапфиры? — Лили не ответила, и он вернулся к себе в кресло, повозился с бумагами. Мальчишке так или иначе придется уйти. — Итак, моя дорогая, у меня к вам еще несколько вопросов. Надеюсь на ваши откровенные ответы. — Она подняла взгляд. — Вы знаете женщину по имени Берта Паппенхайм? — Он подался вперед, пристально вглядываясь ей в лицо.
Лили покачала головой.
— Люди часто теряют имена. Имена проваливаются в ямы, их съедают дикие звери. Иногда их уносит ветер.
— Все так, все так. — Йозеф решил не обращать внимания на это бессмысленное заявление. — Не исключено, что фройляйн Паппенхайм использовала другое имя. — Он помедлил и добавил мягко: — Анна, к примеру.
— Она в вас влюбилась?
Йозеф охнул.
— Откуда… — Но тут же спохватился. Значит, Лили знала Берту. Далее следует двигаться осторожно — если он хочет выяснить, не по поручению ли бывшей пациентки здесь эта девушка, не создавать ли ему неприятности. — Как себя чувствует фройляйн Паппенхайм? — спросил он. — Последний раз я слышал, она в Мюнхене с матерью.
— Мы никогда не встречались. Я о ней где-то слышала, — уклончиво сказала Лили. — Она не писательницей стала? Или работорговкой?[157] Не думаю, что она все еще жива.
— Полагаю, жива. — Возражая ей, Йозеф уже отбросил эти мысли. Лили явно знала слишком мало. — А герр доктор Зигмунд Фрейд?
— Ficken[158], — ответила Лили.
У Йозефа глаза на лоб вылезли.
— Продолжайте.
— Кто-то мне говорил, что у него Geschlechtsverkher[159]с мозгом, — сказала она с бесовской улыбкой, какую он раньше у нее не видел.
— Вы знакомы?
— О нет. Каким образом?
— Он живет недалеко отсюда, — сказал Йозеф, вновь вглядываясь в нее. — Берггассе, 19.
— В Вене? — Лили нахмурила лоб. — А я думала, он…
— Да?
— Нет, все верно. Я перепутала.
Йозеф подождал, но Лили обратила свое внимание на бабочек. Одна села ей на протянутую руку. Губы у девушки задвигались, и ему показалось, что она либо произносит заклинание, либо рассказывает историю, хотя ни единого слова не услышал. Он откашлялся.
— Вы Беньямина сегодня видели?
— Он в саду, ест хлеб с медом. Прилетел дрозд, поклевал. — Она глянула на Йозефа, и бабочка тут же спорхнула. — Наша любимая еда — после абрикосов и вишен. И мы оба ненавидим суп — особенно старухин.
— У него довольно серьезные травмы. — Йозеф помолчал. — Насколько я понимаю, вы знаете человека, который их нанес.
— Белый ворон.
Йозеф записал сказанное. Он-то думал, что в мифологии какой-то забытой расы белая ворона пророчила последний путь человечества. Позже можно проверить. А потом он вспомнил, как Беньямин описывал Клингеманна: светлые волосы, почти белые.
— Расскажите мне о нем. — Она не ответила, и он добавил: — Вас он тоже обижал, Лили?
— Одна к печали, — пробормотала она.
— Две на веселье, — поддержал он, продолжая детскую песенку[160]. Затем подошел и положил ей руку на плечо, слегка сжал его. Пальцы его двинулись вдоль ее шеи, к милой ямке, едва видимой над кружевом лифа. — Одна, может, и к печали, зато вдвоем — уже на веселье…
— Семь — на тайну…
— Поведайте мне вашу тайну, Лили. Она про «Телему»? Вас держали узницей в этом клятом клубе? Что там произошло? Как вас обижали? Этого больше не случится. И им это еще припомнится. — Он склонился еще ближе, коснулся губами коротких кудряшек у нее на макушке. — Ну же, мне можно доверять. Расскажите мне все.
— Столько тайн найдется, но про них молчок, — прошептала Лили. — Я правда могу вам доверять?
— Конечно, дорогая моя. Лучше друга вам не найти… и, конечно, я бы сблизился гораздо больше…
— Но я вам уже доверяла, и смотрите, что случилось.
Йозеф уронил руку с ее плеча. Он выпрямился и посмотрел на нее вопросительно.
— Я не…
— Вы же обещали мне уничтожить чудовище.
— Скажите мне его имя, и я отдам его правосудию.
Лили покачала головой.
— Его имя — самая большая тайна тайн. Лишь еще один человек его знает. Но пока не вспомнил. — Йозеф заметил, как ее пальцы забрались в рукав и вцепились в плетеный травяной браслет. — Я вам вот что скажу… — она заговорила тише, — …чудовище прячется в самом безопасном месте на свете.
— О? И где же?
— В прошлом.
— Понятно. — Йозеф скрыл улыбку. — Мы можем туда отправиться?
— Нет нужды. Он прямо здесь. Прошлое хранит его так хорошо, что любой, кто на него случайно наткнется, и пальцем не шевельнет, чтобы ему навредить. Но я знаю. А поскольку чудовище не знает, что я знаю, только я и могу… — Она умолкла, чтобы сдуть несколько бабочек, паривших у нее перед лицом. — Да, я возьму его за левую ногу и сброшу с лестницы.
— Вы пока идите, дорогая моя. — Йозеф вздохнул. — Позже еще поговорим. — Пусть пока их сеансы будут краткими и сладостными. Краткими и горько-сладостными, поправил он себя, еще раз вздохнув: прогресс невелик. Но она хотя бы не отшатнулась от его прикосновений. Он расправил плечи. Самое время разобраться с соперником.
Йозеф застал Беньямина на Kuchengarten[161] — тот копал морковь с поразительным почтением: отрясал с нее землю, отрывал желтеющую ботву и складывал корнеплоды в корзину так, будто это хрупкие цветы. Йозеф понаблюдал за ним молча, и настроение у него улучшилось: его одолели школярские мысли о фаллических формах этих овощей — больших и маленьких, тощих или коротких и толстых; коренья шишковатые и перекрученные, узловатые или занятно оплетенные, словно венами, — как любой человеческий орган.
— Любишь морковь? — спросил он ворчливо. Беньямин глянул на Йозефа, кивнул и продолжил копать.
— У меня возникло здоровое уважение к любой пище, сударь. У нас хороший урожай — на зиму хватит, хоть какую долгую. Другим повезло меньше. — Он воткнул копалку в землю и выпрямился. — В Вене делается все хуже. Мясо не укупишь. На хлеб цены растут. Овощи дороги — даже сейчас, осенью, когда дешевых должно быть много. Мы с вами уже говорили об этом, герр доктор, и пришли к выводу, что не к добру все это. Я слыхал, новоприбывшие продают все, что осталось у них ценного, чтоб было на что хлеб купить.
