Дина Рубина - Наш китайский бизнес (сборник)
Вот, смотри, говорил рыжий раввин, арабы ночью пробрались сюда и раскололи жернов. Наверное, это было трудно сделать, но они не пожалели сил. Унести не смогли. Но если отдать им этот холм, они превратят в крошево все памятники нашей истории, которые мешают им доказывать, что нас здесь никогда не было… Послушай, говорил он, вот ты разумный человек, скажи — как можно назвать людей, плюющих на свою великую историю? Ведь все это — он повел рукой в сторону холма — наше национальное достояние…
Так они стояли и курили, и Фима тоскливо думал, что этим ребятам ничего не поможет.
Фима симпатизировал поселенцам и не считал нужным это скрывать, даже в беседах с начальством. А чего там скрывать — он тоже, как ни крути, поселенец. В конце концов, их сахарный городок на двадцать тысяч жителей, град Китеж Иудейской пустыни, сон, мираж из бело-розовой пастилы, пальмово-сосновый сон, — всего лишь тринадцать лет назад был таким же лысым холмом, с такими же двумя палатками, в которых ночевали по очереди несколько вот таких безумцев.
Но… времена другие…
Фиму вязала дремота, склеивала веки, путала связи, странные картинки демонстрировала по телевизору.
Там шла еженедельная передача «Политическая дискуссия». Никакой дискуссии, разумеется, между евреями быть не могло. Участники передачи не слушали оппонента, дудели каждый в свою дуду и, поскольку языки у всех были подвешены неплохо, — довольно обидно и разнообразно задевали политического противника. Левые называли правых фашистами и экстремистами, правые кричали: ты, ты сам — фашист и экстремист по отношению к собственному народу.
Фима опять задремал, а когда открыл глаза — на экране беседовали двое: один из молодых лидеров партии «Мир — немедленно» и раввин одного из поселений, Фима прослушал — какого. Раввин тоже был молодой, рыжебородый, с мягким, округлым выговором. Эти, по крайней мере, делали вид, что слушают друг друга.
— Да, мы предлагаем заплатить за мир самой дорогой ценой — землей. Но разве мир этого не стоит?
— Не стоит, — отвечал раввин, — если тебе нечего будет пахать, не на чем строить дом для твоих детей и негде хоронить твоих родителей — зачем тебе мир?
— Но разве жизнь человеческая не дороже клочка земли? — возражал другой. — Разве мы не устали воевать? Я, например, устал дважды в год по месяцу пропадать из дома на эту проклятую резервистскую службу. Все летит — работа, планы, поездки… Да ты сам знаешь!
— Да, я знаю, — соглашался рыжебородый, — я сам минер, и неплохой минер…
— Вы же не предлагаете альтернативы! — восклицал левый. — Какова ваша альтернатива — воевать и опять — воевать? Вы сеете ненависть. Но мир изменился, мир уже не тот.
— Мир всегда один и тот же, — отвечал молодой раввин. — И арабы хотят того же, что хотели всегда — чтобы тебя здесь вовсе не было. И ты знаешь, чего они хотят — Иерусалима. Его все хотят, и ласковые христианские миссионеры с их миллионными фондами — тоже. Ты выучил красивое слово «альтернатива» и поешь его под американскую свирель.
— Мы вашу демагогию уже слышали, — перебивал его нетерпеливо другой, — мы предлагаем новое мышление, развитие экономики всего региона, мы добились ощутимых результатов в сфере экологии!
— На что мне ваша экология, — возражал другой, — когда вы отдаете сирийцам плато Голан и выход к Киннерету? Одной канистры с чумными бактериями, вылитой в озеро, достаточно, чтобы все мы тут больше ни на что не претендовали…
— Софистика! — вскрикивал левый. — Спекуляция! Вы — психопаты, терроризируете общество мифическими ужасами.
На что раввин с горькой усмешкой заметил: «Да, очевидно, я психопат, и шесть войн с арабами за пятьдесят лет существования этого государства мне просто почудились. И десятки тысяч могил на военных кладбищах — это, конечно, камуфляж, спекуляция…»
— Ты передергиваешь! — уже не сдерживаясь, кричал левый. — Ты выворачиваешь мои слова наизнанку, ты казуист, все вы, религиозники — натренированы в своих ешивах делать фокусы из простых и понятных доводов оппонента. И ничего нового вы, правые, не можете народу предложить. Только мешаете.
— А ты, очевидно, плохо учился в школе. Ты забыл текст «Коэлет»,[12] — насмешливо и нервно ответил молодой раввин, — а там сказано: «Но то, что было, то будет снова, и что свершается, то и свершится, нет ничего нового под солнцем». А ты захотел новой любви, братской любви от сына Агари?
— В каком веке ты живешь?! — в ярости воскликнул левый. — Сегодня — уже не время Иешуа Бин-Нуна![13]
— Время никуда не движется, — ответил молодой раввин, — время — кольцо…
Фима не дослушал их спора, с каждой минутой набиравшего обороты, скоро он станет неуправляемым, да он прекрасно знал все, что скажут эти двое и другие, похожие на них…
Конная полиция цепочкой медленно теснила с горы людей.
Невзрачный каменистый холм неподалеку от поселения Неве-Эфраим. Крутые ребята жили в этом поселении, смельчаки, упорно не огораживающие свой поселок забором. Говорили — мы не в гетто живем, хватит, уже пожили…
И этот их молодой рыжий раввин… Ба, да вот он же и выступал сейчас в передаче!
Фима открыл глаза, но на экране уже крутились в бешеном темпе кадры телерекламы: с огромным энтузиазмом, сладострастно вытаращивая глаза и отдуваясь, двое молодых людей совали за щеку и надкусывали какой-то новый сорт орешков в шоколаде.
Безумие. Безумие этого инфантильного общества… Безмозглость этого инфантильного мира.
…Поселенцы, потрясая какими-то своими бумагами, требовали прибытия на место конфликта властей. Власти не торопились. Когда цепочка конной полиции смела по склону вниз разрозненные группки людей, какая-то женщина бросилась опять вверх, к палаткам. За ней бежала черно-белая, лохматая собачонка. Двое полицейских бросились женщине наперерез, схватили за руки, поволокли по земле. Собака бросалась на полицейских, рвала зубами штанины, разрываясь от хрипа.
Рыжий раввин кричал:
— Люди! Что вы делаете, люди?!
…О Господи, надо принять снотворное.
Зазвонил телефон.
Фима вновь спохватился, засопел, поднял с пола раскрытую на статье Халила Фахрутдинова газету «Полдень» и грузно потянулся к трубке.
— Васенька-а! — пропел любимый голос. — Мне нужен телефон этой мымры из фонда «Наружного». А я забыла дома свою записную книжку. Сбегай, мась, в спальню, она на тумбочке, в черной сумке, глянь, а… на букву «Н».
Фима поднялся и пошел в спальню — искать записную книжку жены.
На кровати, той, что ближе к окну, уютно укрытая, лежала и просматривала журнал мод Ангел-Рая. Минут сорок назад Фима, собственноручно выкупав ее (он всегда боялся, что в ванной она поскользнется и упадет, ударится, разобьется — одна из версий разветвленного вечного ужаса, сопровождавшего его после ее воскресения), уложил в постель, укрыл и вышел на минутку — послушать программу новостей. Да так и застрял в кресле с газетой на коленях. А, да — очень интересная статья Фахрутдинова о Катастрофе — будто бы не немцы спалили в печах шесть миллионов евреев, а — наоборот. То есть не буквально наоборот, а… Где же эта черная сумочка?..
— Ты чего ищешь, мась? — подняв каштановую головку от глянцевой страницы, спросила Ангел-Рая.
— Да черную сумочку, — ответил растерянно Фима. — Там книжка, мне нужен «Наружный» на букву «Н».
— Господи, да я его наизусть помню: двести пятьдесят четыре шестьсот семь.
Повторяя номер, Фима подошел к снятой и лежащей, тоже уютно — на бочку — телефонной трубке. Несколько мгновений он смотрел на эту трубку, потом осторожно поднял ее. В ней слышны были совершенно естественные, на разных звуковых планах голоса. На ближнем плане переливался и звенел умоляющим колокольчиком (она к кому-то обращалась), небесный голос жены.
— Але, — сказал он, — двести пятьдесят четыре шестьсот семь.
— Ты мой золотой, — нежно проговорила она. — Все, записала. Чмок!
— А ты…
Он хотел сказать — зачем тебе книжка-то была, ты ж этот номер наизусть помнишь… но сдержался…
— Я в Духовном Центре, не волнуйся, меня Агриппа довезет. А ты ложись, Васенька, тебе ведь завтра рано…
Когда, опустив трубку на рычаг, Фима зашел в спальню, Ангел-Рая уже спала, неслышно и кротко.
Несколько минут он тупо смотрел на нее, пытаясь постичь…
Бросил это, вздохнул и пошел чистить зубы.
27Темно-серый новенький «даятсу-апплауз» мчал по шоссе Иерусалим — Тель-Авив.
Ури Бар-Ханина, ведущий программист американо-израильского концерна, вез своего шурина Борю Кагана на собеседование по поводу устройства на работу в некую фирму по производству сверхчувствительных оптических приборов. Говоря иными словами, с огромным трудом и благодаря своему безупречному авторитету Юрику удалось добыть для Бори вполне достойную должность с удовлетворительным окладом. И сейчас он страшно волновался — как бы кретин Боря не ляпнул на собеседовании чего-нибудь непотребного, в своем духе и в соответствии со своими взглядами и пристрастиями.
