Мэтью Грин - Воспоминания воображаемого друга
Когда я снова повернулся к нему, он сказал:
— Прочь с моей дороги!
Вот тогда я и понял, что он воображаемый друг. Он меня видел. Заговорил со мной. Я отступил в сторону, и он пошел дальше. Прямо как снежный плуг — пропахал коридор по прямой и даже не взглянул на меня. Я развернулся и пошел за ним следом. Никогда до этого я не встречал воображаемого друга, который бы выглядел так реально, и мне захотелось с ним поговорить.
— Меня зовут Будо, — сказал я, пытаясь не отставать от этого великана.
— Освальд, — отозвался он.
Он не оглянулся, просто бросил на ходу это слово и пошел пахать дальше.
— Нет, — сказал я. — Я — Будо.
Он остановился и повернулся ко мне:
— Это я — Освальд. Отвяжись. — Повернулся и пошел дальше.
Я немного занервничал, потому что Освальд был очень большой, очень злой и говорил очень громко. Раньше я никогда не встречал злых воображаемых друзей. Но и таких похожих на реальных людей тоже не встречал, потому я не удержался. Я отправился за ним.
Мы прошли по коридору, повернули, двинулись по другому коридору, снова повернули, а потом остановились около двери. Дверь была закрыта не до конца. Оставалась маленькая щелка. Врачи часто оставляют двери приоткрытыми, чтобы можно было тихонько зайти в палату посреди ночи — проверить больного, но не разбудить. Щелка была слишком узкой для Освальда, и я подумал, что он пройдет сквозь дверь, как это делаю я. Но Освальд протянул руку, дотронулся до двери. Толкнул дверь, и она открылась достаточно широко, чтобы он мог протиснуться в палату.
Когда дверь открылась, я даже вскрикнул. Я не верил своим глазам. Я никогда не видел, чтобы воображаемый друг трогал предметы реального мира. Освальд, должно быть, услышал, как я вскрикнул, потому что он обернулся. И ринулся ко мне. Я оцепенел. Я не знал, что делать. Я все еще думал о том, что видел. А Освальд выбросил руки и ударил меня. До этого момента меня никто никогда не бил. Я упал на пол.
Было больно.
До этого момента я и не подозревал, что мне может быть больно. На самом деле, до этого момента я даже не понимал, что это означает.
— Я же сказал — отвяжись! — крикнул Освальд.
После этого он развернулся и пошел обратно в палату.
Освальд заорал на меня, толкнул, ударил, но мне все равно нужно было узнать, что там такое в этой палате. Я просто не мог этого не сделать. Я только что видел своими глазами, как воображаемый друг открыл дверь. Мне необходимо было узнать больше.
Так что я стал ждать. Я ушел в конец коридора, спрятался там за углом и не сводил глаз с той двери. Я ждал целую вечность, и Освальд наконец вышел. Он направился в мою сторону, потому я сдвинулся немного дальше и спрятался в кладовке. Стоя там, в темноте, я досчитал до ста, а потом снова выглянул в коридор.
Освальда не было видно.
Тогда я вернулся к палате, откуда вышел Освальд, и вошел внутрь. Свет там был выключен, но через щель в двери просачивался свет из коридора, так что в палате был полумрак. Я увидел две кровати. Ближе к двери лежал человек. Вторая кровать была пустой — ни простынь, ни подушек. Я огляделся по сторонам, но ни игрушек, ни поролоновых зверей, ни маленькой одежды или обуви не заметил. Я не нашел ничего, что говорило бы, что в этой палате лежит ребенок.
В палате был только один взрослый мужчина.
У него была густая рыжая борода и густые брови, но голова у него была лысая, как у Освальда. Рядом с его кроватью стояли больничные приборы, от которых к его рукам и груди тянулись провода и трубки. Приборы попискивали и шипели. На маленьких экранах мигали огоньки.
Я подумал, что что-то упустил, и снова посмотрел на пустую кровать. Поролоновые игрушки и детские штанишки могли лежать в шкафу, а ребенок мог выйти в туалет. Или этот лысый — папа мальчика, а Освальд — воображаемый друг его сына или дочки (скорее всего, сына). Сын, наверное, сидит в комнате отдыха и ждет, когда папа проснется. Он и мог послать Освальда проверить, хорошо ли себя чувствует его папа.
Потом я подумал, что этот человек мог и не быть чьим-то папой. Он мог быть кем угодно. Освальд мог просто отдыхать на пустой кровати. Еще Освальд мог искать тихое местечко, где можно посидеть одному. А еще Освальд мог быть таким же любопытным, как я.
Потом я подумал, что, возможно, Освальд не воображаемый друг, который умеет трогать вещи в мире людей, а человек, который умеет видеть воображаемых друзей. Я как раз обдумывал, что из всего этого больше похоже на правду, и тут зажегся свет и в палату зашли три женщины. Одна была в белом халате, а две другие, шедшие за ней, держали в руках планшеты. Они подошли к кровати, где лежал лысый человек, и женщина в белом халате сказала:
— Джон Харли. Возраст — пятьдесят два года. Черепно-мозговая травма в результате падения. Поступил четвертого августа. Не реагирует на лечение. В коме с момента поступления.
— План лечения мистера Харли? — спросила одна из женщин с планшетом.
Они продолжали разговаривать, задавали вопросы, отвечали, и я перестал их слушать.
Тут в палату вернулся Освальд.
Он посмотрел на врача в белом халате и на тех, что с планшетами. Было видно, что Освальд раздражен, но не злится. Он закатил глаза и фыркнул. Я подумал, что он уже видел их раньше.
Потом Освальд заметил меня. Я стоял между двумя кроватями спиной к больничным приборам и старался не шевелиться в надежде, что он меня не заметит. Когда он меня заметил, у него отвисла челюсть, и он сам сначала оцепенел. Наверняка он очень удивился, когда меня увидел. Так же как я удивился, когда увидел, как он открывает дверь. Освальд просто не верил своим глазам.
Он вздохнул поглубже, показал на меня пальцем и сказал:
— Ты!
Освальду не нужно было бежать ко мне. Он был таким большим, что в три или четыре шага оказался рядом со мной. Я даже подумать ничего не успел.
Мне некуда было бежать, и я испугался. Не знаю, способен ли один воображаемый друг убить другого. Но до встречи с Освальдом я не знал и того, что воображаемые друзья способны причинить друг другу боль. Освальд доказал, что это так и есть.
Освальд бросился на меня, а я запрыгнул на кровать и перекатился через нее. Я даже равновесие не успел восстановить, когда он ударил меня еще раз. У него были такие большие и сильные руки, что меня подбросило в воздух. Приземлился я на маленький столик в углу палаты. Столик, естественно, даже не сдвинулся с места, но я-то об него ударился, и это было тоже больно. Угол столика впился мне в спину, и я закричал от боли. Я имею в виду идею угла, но она была не менее острой, чем реальный угол.
Я хотел было встать, но Освальд схватил меня за плечи и швырнул на пустую кровать. Я подпрыгнул один раз на матрасе и свалился на пол в проход между двумя кроватями. Думаю, в тот момент я ударился головой об один из приборов и не смог быстро встать. Я лежал в проходе, пытаясь успокоиться и что-нибудь придумать. Я смотрел под кровать лысого мужчины и видел пол футов на шесть перед собой. Женщина в белом халате и две с планшетами все еще стояли и разговаривали о человеке в коме. Они задавали вопросы и листали какую-то, как они называли, карту. Они понятия не имели, что сейчас, в этот момент, в палате драка. Только это была не совсем драка, потому что я не дрался, меня просто били.
Я встал на четвереньки и хотел выпрямиться, но тут мне в спину врезалось колено Освальда. Это была самая жуткая боль, у меня как будто что-то взорвалось в спине. Я вскрикнул и снова упал. Носом в кафельный пол, и это была такая же боль, как в спине. Я тогда заорал от боли, как никогда не орал. Раньше я даже не знал, что могу так орать. Было очень больно.
Когда дети падают или больно ушибаются обо что-нибудь на игровой площадке, чаще всего они зовут маму. Я хотел позвать маму, но у меня нет мамы, и мне некого было позвать. Никто не пришел бы мне на помощь. Три врача все еще стояли в палате, продолжая разговаривать и заглядывать в свои планшеты, но они не знали, что в этот момент в палате кому-то еще очень больно.
Я подумал, что Освальд меня или убьет, или тоже отправит в кому.
Освальд бил меня по ногам. Бил по рукам.
Мне снова захотелось позвать мамочку. Но я подумал о Ди и позвал ее.
По-моему, я тогда заплакал, но у меня не было времени плакать, потому что Освальд тогда бросил меня о стену. Я, как мяч, отскочил от стены и упал навзничь, на спину, которая и так болела. Потом Освальд поднял меня снова и вышвырнул в коридор. Я два раза кувыркнулся через себя, а потом пополз. Я полз как только мог быстро, хотя не знал, куда ползти. Я только знал, что уползаю от его палаты, и это хорошо. И все время, пока я полз, я ждал, что Освальд меня догонит.
Но он не догнал.
Я полз секунд тридцать, потом остановился и оглянулся. Освальд стоял в коридоре и смотрел на меня.
— Не возвращайся, — сказал он.
Я подождал, не скажет ли он что-нибудь еще.
