Ирина Маленко - Совьетика
«Ты, Россия моя,
Золотые края,
Ты, Россия, родная, заветная,
За твою широту,
За твою красоту
Я люблю тебя, Родина светлая!»
Но это была советская Россия- не Россия олигархов и Пугачевой с Галкиным.Вернее, Пугачева в ней была, но не такая вульгарная. Цензура эту ее вульгарность ограничивала.
Моим первым разочарованием в ней стал фильм «Женщина, которая поет»: в рецензиях писали, что это фильм «о труде певицы», а все, что в нем было показано, были какие-то бабские «разборки» в сфере личной жизни. Помню, как глубоко я была этим фильмом оскорблена. За кого она принимает нас, ее поклонников, чтобы подсовывать нам такую чушь на постном масле? Мне было страшно досадно, что такой мощный музыкальный талант, не поддерживается, как оказалось, настолько же мощным интеллектом. А ведь в человеке же все должно быть прекрасно! После этого я Пугачеву слушать перестала и в силу юной своей категоричности долгое время даже демонстративно выходила из дома всякий раз, когда она начинала петь по телевизору. Так что я достаточно много времени проводила на свежем воздухе; спасибо, Алла Борисовна!…
… Куликово поле оказалось почти нетронутым временем. Такое впечатление оно, по крайней мере, производило. Правда, я долго искала дубраву, в которой когда-то прятался мой любимый засадный полк, но так и не нашла.
В таких местах просыпается гордость за свою историю. И, если честно, мне была непонятна реакция нашей институтской монголки Мунхзул, обидевшейся на меня, когда я, не думая, подарила ей открытку с видом этого самого нашего поля: разве в данном случае это мы были захватчиками, которых наконец-то побили на чужой для них земле? На что же здесь обижаться? Но Мунхзул обиделась и использовала эту мою открытку в качестве подствки для чайника…
… Я часто представляла себе ту дубраву, в которой скрывался засадный полк – похожей на лесок возле нашего городского кинотеатра «Искра». И представляла себе, как я сама стою там: вижу, как недруг одолевает моих собратьев, и кусаю себе губы, чтобы не вмешаться в битву раньше времени… Я так живо представляла это себе, что часто с головой уходила в такие мечты. Даже на уроках. Мне очень хотелось оказаться на месте тех воинов. И вот теперь я, кажется, наконец-то оказалась в засадном полку…
Почти весь следующий день я проспала – набиралась сил после бессонной ночи и перед тем, что нам предстояло.. После того, как с утра собрала чемодан с самыми необходимыми своими вещами и отдала его Любеншке. Когда она увезла его, с фотографиями моих ребят и Ри Рана, мне начало казаться, что у меня отрезали кусочек сердца. Ведь, что бы ни случилось, теперь я даже не смогу в трудный момент посмотреть еще раз на эти такие дорогие мне лица…Я чувствовала себя совершенно опустошенной. И сон мой был тревожный, прерывистый. Я просыпалась – и сама заставляла себя снова заснуть.
А вот Ойшин так почти и не спал: уже утром он ушел куда-то, и его не было весь день. Вернулся он только к вечеру: довольный, но в разговоры особенно не вдавался. Сказал только, что с транспортом у него все улажено…
– Дом лучше будет поджечь пораньше, – поделился он со мной, – До того, как взорвется МИГ. Тогда все пожарные машины отбудут сюда на его тушение, а на долю базы никого не останется.
Дом наш стоял поодаль ото всех других, поэтому не было опасности, что огонь перекинется на соседей.
А потом, когда уже стемнело, пришла Тырунеш. И мы просидели весь вечер за крепким эфиопским кофе со щепоткою соли вместо сахара. Ойшин, правда, так и не допил свою чашку: это было слишком экзотично для его ирландского желудка…
Эту ночь я тоже не спала. А днем перед проведением операции спать было уже некогда. Не могла я и есть: мне кусок не шел в горло.
Сначала я мысленно прокручивала у себя в голове все то, что нам предстояло сделать- шаг за шагом, точно так же, как перед экзаменом в состоянии экзальтации панически перечитываешь в последний раз учебник в коридоре. В такие моменты важно дождаться состояния, когда паника отступит, и вместо нее тебя охватит состояние безразличия- нет, не безразличия, а такого чувства, когда хочется поскорее войти в аудиторую, поскорее вытянуть свой билет и поскорее уже этот экзамен сдать, чтобы гора у тебя спала с плеч. Я надеялась, что такое нужное мне состояние как раз наступит у меня ближе к вечеру. Лишь бы не пережить его и не начать снова впадать в панику…
В другое время я бы, наверно, не выдержала и хлебнула бы чуть-чуть коньяка для храбрости. Но не сегодня. Сегодня это было бы смерти подобно. Спиртное расслабляет, а тут надо четко осознавать каждый шаг – и противника, и свои собственные.
Когда наступил вечер, и я направилась к выходу, немного посидев, как у нас полагается перед дорогой, Ойшин остановил меня уже у самой двери.
– Женя, подожди,- сказал он, с трудом, казалось, подбирая слова. – Слушай… Я… Я буду так скоро, как только смогу! Не бойся, я… Да я убью его, если он тебя хоть пальцем тронет!
«Все-таки приятно, когда о тебе так беспокоится симпатичный тебе человек»,- подумала я. А вслух сказала:
– А я и не боюсь. Волков бояться – не жить в «свободном» мире…
…Кусок по-прежнему не шел мне в горло когда мы встретились с полковником, и он предложил мне сначала поужинать вместе где-нибудь в ресторане.
– Не хочется терять драгоценное время, – соврала я, натужно улыбаясь. – Ваши морпехи, наверное, уже на дискотеке? Может, возьмем лучше что-нибудь с собой, на вынос? Вино у меня уже есть. Хорошее, наше, южноафриканское.
«До чего же здорово, что мне до сих пор не встретился здесь ни один южноафриканец!» – мелькнуло у меня в голове: «Это было бы, пожалуй, похуже встречи с Зиной!»
Полковник был согласен на все. Он пожирал меня глазами, и казалось, что все, что я ему говорю, влетает у него в одно ухо и вылетает из другого. Наверно, в этот момент можно было бы ему сказать любую нелепость, вроде «А вы слышали об убийстве лысого на крыше парикмахерской?» – и до него бы не дошел смысл сказанного.Но мысль об этом меня даже не рассмешила. Хотя как правило я нахожу что-нибудь вызывающее у меня улыбку даже в самые тяжелые моменты, и это здорово мне помогает.
Наконец до полковника дошло-таки сказанное мною, и он развернул машину до ближайшей пиццерии- заказать 2 пиццы для романтического ужина. Что ж, у каждого свои понятия о романтике…
– Мне не хочется выходить, я посижу в машине, – сказала я, пытаясь побороть в себе чувство паники, которое помимо моей воли поднималось у меня в душе будто девятый вал.
Полковник Ветерхолт пожал плечами:
– Как хочешь, Саския. Я быстро,- и хлопнул дверью.
Был очень жаркий вечер, и он оставил пиджак своего мундира в машине. Прошло несколько минут прежде чем я осознала, какая это прекрасная возможность порыться в его карманах. Я осторожно выглянула в окно. Полковник был мне виден – за стеклом, внутри пиццерии, и стоял он спиной ко мне. На улице никого не было.
Я осторожно опустила руку в карман пиджака. Пусто. В другой. Тоже пусто. В маленький внутренний. Там лежала записная книжка. Я осторожно вытянула ее наружу. Свет уличных фонарей был слишком тусклым, чтобы подробно ознакомиться с ее содержанием, но я успела заметить написанные мелким, бисерным почерком слова: название американского авианосца, который должен был вывезти МИГ с голландской базы и время, на которое была назначена бомбардировка. Полковник был неосторожен будто школьник: видимо, его настолько возбуждала сама мысль о собственной изобретательности и об изощренности задуманного, что он в открытую накорябал в этой своей записной книжке слова «Сюффизант» и «Kaboem!» Это было голландское междометие, обозначающее звук взрыва…
Я поспешно захлопнула книжку, видя, как полковник расплачивается за пиццы. Это уже улика, да еще какая! И кто знает, что там еще написано, в этой его книжечке, если ее хорошенько всю прочитать? Но если я сейчас не положу ее обратно в его карман, а он заметит ее отсутствие…
Полковник забрал пакет с заказом и двинулся к двери. Я поспешно сунула записную книжку обратно в тот же карман, из которого ее вытащила.
Сердце мое так колотилось, что мне казалось, это было слышно всей улице. Полковник воспринял мой встревоженный вид по-своему.
– Страшновато, Саския? – спросил он с понимающим видом, почти по-отцовски.
– Да вообще-то, – кивнула я, – Я ведь еще никогда не изменяла мужу.
Между прочим, это была правда.
Полковник кивнул:
– Понимаю. Это пройдет. Вот поужинаем с тобой при свечах, выпьем немного, и тебе станет весело. А со своей стороны я обещаю тебе, что ты об этом не пожалеешь…
– Надеюсь, – сказала я.
– Ты боишься, что нас увидят вместе у меня на работе в такое время?
– Конечно, боюсь!- горячо и искренне воскликнула я, – Любой нормальный человек сразу же скажет: что это они здесь делают в такое время?
– А вот тут тебе нечего беспокоиться, потому что я уже все продумал!- и полковник торжествующе подал мне какой-то сверток.
