По естественным причинам. Врачебный роман - Люкке Нина

– Ну разумеется, вернешься, – сказала я и похлопала его по плечу. – До встречи. Удачи.

В понедельник я пошла на работу, а когда настал вечер, я легла на медицинскую кушетку, и с тех пор я живу здесь.

17

По стечению обстоятельств последние четыре пациента родились между 1929 и 1934 годами. Прихрамывая и ковыляя, они по очереди заходят в кабинет, открытый рот перекошен от ужаса: неужели я правда здесь? Неужели настал и мой черед?

Запыхавшись и стеная, они садятся на стул. Я подъезжаю на своем стуле поближе к ним и, держа наготове старомодный блокнот и шариковую ручку, громко спрашиваю:

– Чем я могу вам помочь?

Они качают головой, словно не знают, с чего начать, так что я задаю им наводящие вопросы: болят ли тазобедренные суставы, страдаете ли артрозом, жалуетесь ли на одышку, недержание мочи, простатит, повышенный сахар в крови, как у вас со сном, настроением, аппетитом, пищеварением, реагируете ли на погоду, какую газету выписываете, как себя чувствуете в жару и холод, летом, зимой, осенью, весной.

Время должно течь медленно, пускай часы тикают, секунды превращаются в минуты, никто никуда не торопится. Я знаю, что стоит хотя бы тени нетерпения показаться на моем лице, как ловушка захлопнется. Старики терпеть не могут, когда их торопят. Они стоят у кассы продуктового магазина и разглагольствуют о том, как все нынче заняты. Но так было и будет всегда. Всего несколько лет назад они сами были заняты. Они были теми, кого раздражала медлительность стариков, стоящих перед ними в очереди, и им в голову не могло прийти, что и они когда-нибудь состарятся. Большинство пожилых пациентов выговариваются за три-пять минут. Главное, их не перебивать.

Последний пациент на сегодня – старушка под девяносто. Она страдает астмой, хронической обструктивной болезнью легких, болью в тазобедренных суставах и кучей других недугов, но тем не менее она отказывается забирать из аптеки назначенные ей лекарства. Я спрашиваю ее почему, и она отвечает:

– Знаете ли, мне все вдруг так надоело, все эти пилюли, бесконечная очередь в аптеке, все эти старикашки. Да, эти старикашки в аптеке уже мне все ноги отдавили своими ходунками, и ни один ни разу не извинился. Так что я уж лучше схожу в парфюмерный магазин и куплю себе новый крем для лица. Там приятно пахнет, и продавцы такие ухоженные и обходительные.

– Да, но вам нужно…

– Да-да, знаю. Я зайду за лекарствами сегодня. Но знаете, у меня вечно столько дел. К тому же я все равно скоро умру. Я решила, что не проживу дольше чем девяносто два года. Этого мне хватит с лихвой. А, пожалуй, зайду-ка я лучше в кондитерскую. А за лекарствами завтра. Клянусь.

Она выходит из кабинета. На часах 15:54.

Полтора часа спустя все бумаги подписаны, конверты заклеены и сложены в лоток «исходящие», письменный стол убран. Впервые за много лет я могу, положа руку на сердце, сказать: все сделано, больше ничего не остается, кроме как снять униформу и переодеться в свою одежду.

Вообще у всех профессий должна быть униформа хотя бы потому, что ее так приятно снимать в конце рабочего дня. Когда мне было девять, мы вместе с моей одноклассницей Берит вступили в отряд девочек-скаутов Христианской ассоциации молодых женщин. Единственной причиной, по которой я туда вступила, была униформа. Мы с Берит надевали рубашки, пояса, галстуки и шапочки и шагали через Дворцовый парк к штаб-квартире скаутов на улице Грюббегата, в маленьких подвальных помещениях которого мы вышивали и слушали беседы об Иисусе. Пару месяцев спустя мне все это наскучило, и я вышла из ассоциации, однако униформу сохранила, и по выходным, когда были сделаны уроки и работа по дому, я надевала ее, садилась в старое кресло и читала. Так я провела бесчисленные выходные.

Рядом с уборными расположена прачечная, где стоят стиральная и сушильная машины. Здесь уборщица раз в неделю стирает униформу, полотенца и простыни. Я запускаю свою еженедельную стирку по пятницам, сразу после ночного обхода сторожа. Со сторожем я более осмотрительна, чем с уборщицей, которой, судя по всему, безразлично, есть ли рядом кто-то или нет. В районе десяти часов вечера, до прихода сторожа, я выхожу на улицу и делаю круг по кварталу. Когда я вижу, что он вышел из клиники, я жду минут пять и возвращаюсь в кабинет. Вначале я забывала о всяких мерах предосторожности и на третью ночь, когда пришел сторож, я уже легла спать. Я приняла снотворное и быстро отключилась.

– Эй, – произнес чей-то голос. – Есть здесь кто-нибудь?

– У меня небольшие проблемы с мужем, – отозвалась я наконец, осознав, где нахожусь, – и припозднилась здесь, на раскладушке.

Сторож кивнул и улыбнулся, словно понимал, о чем я, и я подумала: если я действительно хочу, чтобы Бьёрн отстал от меня, поскольку он вернулся к своей жене и, судя по всему, с ней и останется, но, положим, он снова предложит начать встречаться украдкой, и что-то мне подсказывает, что и на этот раз я не смогу устоять, тогда мне остается одно – сообщить ему, что я переспала с другим. То есть изменила не только Акселю, но и тебе, Бьёрн. Я переспала со сторожем, и, знаешь что, член у него гораздо больше, чем у тебя. Да-да. Вот и все, что требуется. Просто и быстро, все равно что сброситься с крыши. Нужно просто решиться и сделать первое движение. Одно сообщение – и все пойдет само собой. Мне даже не нужно спать со сторожем, достаточно лишь сказать, что я сделала это и что у него большой член. Бьёрн, говоря его собственными словами, – простой деревенский парень, так что он будет вынужден среагировать на такую провокацию.

Туре: «Если человек называет себя простым деревенским парнем, это лишь доказывает, что не так-то он прост».

Словно по команде вибрирует телефон. В такое время мне может писать только Бьёрн. Аксель и Гру наверняка заняты своими делами, ведь сегодня пятница.

Я закладываю постельное белье в стиральную машину в прачечной. Закончив, я смотрю на экран телефона, словно по старой привычке, которую я случайно прихватила с собой из прошлого.

Я по тебе скучаю.

Следом приходит еще одно сообщение:

Ну ответь хоть что-нибудь, чтобы я знал, что ты жива.

Я насыпаю стиральный порошок, включаю машину.

Мне нужно поговорить с тобой. Кое-что произошло.

Я не понимаю, почему он пишет мне это. Какое нам дело друг до друга? Я иду по коридору в сторону кабинета и ничего не чувствую. Разве что легкую тоску по старым временам, когда все это значило так много, когда я внимательно читала сообщения и обстоятельно отвечала, стирая, набирая заново и редактируя текст до блеска.

Интересно, что же произошло? Может, Бьёрн купил на заправке хот-дог и бутылку колы и забыл учесть покупку в их приложении, и Линда снова начала угрожать ему разводом? Наверняка так и было. Ведь мы идем на поводу у мелочей. Ничтожные детали одновременно управляют нами и поддерживают нас. Так, человек может случайно добавить кого-то в друзья или отправить сообщение не тому – и вся жизнь резко меняется.

Подозреваю, что цель Бьёрна – вернуть все на круги своя, то есть чтобы мы, спокойно существуя каждый в своем браке, продолжали встречаться на Оскарс-гате.

«А почему бы и нет? – вступает Туре. – Это было вполне удобно. И надо же тебе было все испортить этим сообщением».

По ночам не только Туре, но и другие предметы в кабинете оживают. От них исходит некая авторитарная надменность, их безоговорочное присутствие лишает меня сна, заставляет вглядываться в темноту, пытаясь увидеть в них что-то, чем они не являются, и они таращатся на меня в ответ.

Я повторяю себе: мебель не живая. Эта штуковина, которую ты называешь Туре, – не живая. Ты лежишь и трясешься от страха перед бездушными предметами и разговариваешь с кучей пластика.

Должно быть, я заснула, поскольку, когда я взглянула на часы, стрелки показывали 03:34. Еще сорок шесть минут до того момента, когда мне разрешено вставать.