Роберт Хелленга - 16 наслаждений
– Не глупая, – возразила я. – Ты замечательная старая женщина. Ты напоминаешь мне мою маму.
Это было правдой, но не из-за какого-то особенного сходства, а потому что мне часто приходилось сидеть с больной мамой.
– Однажды к нам в деревню приехала протестантка, чтобы помочь сестрам с scuola materna.[120] Никто не хотел сдавать ей комнату; все боялись. Но тем не менее она прожила в деревне пять лет, и когда она уехала, все переживали. Она была хорошей женщиной. – Она вздохнула. – Tutto e possible.[121]
Она снова слабо пожала мою руку.
Я показала ей книгу, над которой она работала до болезни и которую я сама закончила реставрировать. Похоже, она осталась довольна бело-голубым капталом и попросила оставить книгу ей, что я и сделала.
– Что-нибудь еще, сестра Агата? – спросила я.
– Да, – сказала она. – Non voglio morire. Я не хочу умирать. Но не говори об этом другим.
Если бы не сестра Джемма, я могла ее больше не увидеть.
Когда пришла очередь сестры Джеммы сидеть с сестрой Агатой, она очень нервничала. Я впервые видела ее такой расстроенной.
– Как можно определить, что она умирает? – спросила она меня. – Я никогда не видела, как умирают. Что если я опять позову отца Франческо, а потом выяснится, что сестра Агата не умирает?
– Лучше перестраховаться, нежели после сожалеть о чем-то, – посоветовала я.
– Но он такой неприятный человек, – сказала она. – И потом, он устроил такой шум, когда сестра Мария позвала его. Он отругал ее в присутствии сестры Агаты.
– Почему вы просто-напросто не избавитесь от него и не найдете кого-нибудь другого?
– Он назначен епископом.
– А, ну да, – сказала я с пониманием, – епископ. Ну, тогда мало что можно изменить, не так ли? Тебе просто придется полагаться на собственное мнение.
– Ты не посидишь вместе со мной?
Мой взгляд, который спрашивал «Кто, я?», был взглядом Мадонны в Благовещение.
– Чем это может помочь? Я тоже никогда не видела, как умирают. Я об этом знаю не больше тебя.
– Ты боишься?
– Нет, конечно же, нет.
– Ну, пожалуйста!
У меня не было особого желания смотреть, как кто-то умирает, но и показать, что я боюсь, мне тоже не хотелось.
– Нам надо спросить разрешения на это у мадре бадессы.
– Я спрошу ее. Я уверена, она разрешит.
Разумеется она разрешила.
В коридоре по дороге в лазарет я встретила докторессу Бассани, которая сказала мне, что, по ее мнению, сестра Агата не переживет эту ночь.
– Sicuro?[122]
– Sicuro.
Докторесса была молодая жизнерадостная женщина и хороший профессионал. Ее научная компетентность внушала доверие. Она считала, что смерть, в конце концов, всего лишь естественное физическое явление. Ничего особенного в этом нет.
– Ее слабое сердце не справляется с циркуляцией крови, – объяснила она. – Либо у нее случится еще один инфаркт, либо сердце просто начнет биться медленнее и остановится.
– Как я должна понять, когда звать священника? – я задала вопрос с улыбкой на лице, чтобы показать, что я далека от предрассудков.
Она тоже улыбнулась мне в ответ.
– Вам не придется этого делать. Она не хочет никакого священника.
Лазарет представлял собой ряд небольших комнат, как в госпитале, с той разницей, что здесь не было поста медсестры, не было толкотни и суеты госпитальных коридоров, не было яркого света. Глубоко встроенные окна выходили на верхнюю лоджию крытой галереи. Все комнаты, кроме одной, были пусты. В комнате, где лежала сестра Агата, стояло четыре кровати и четыре маленьких столика… На одном из этих столиков на куске белой ткани были разложены принадлежности для последнего ритуала: распятие, две зажженные свечи, стакан с водой (наполненный наполовину), небольшая чаша с водой, льняная салфетка, бутылка со святой водой, круглые кусочки ваты на белой тарелке, немного хлеба на другой тарелке.
Сестра Джемма, бледная и угрюмая, ждала меня около двери.
– Я встретила в коридоре докторессу Бассани, – прошептала я.
Она кивнула.
– Она сказала, что все случится сегодня ночью.
Сестра Джемма продолжала слетка кивать головой.
Трудно было понять, спит ли сестра Агата или бодрствует, но она была еще с нами.
Она открыла глаза, когда я взяла ее за руку.
– Перестаньте… – ее пальцы слегка шевелились в моей руке.
Я села на деревянный стул рядом с Сестрой Джеммой. Мы обе чувствовали себя неуютно.
– Я видела докторессу Бассани в коридоре, – опять прошептала я.
Сестра Джемма снова покачала головой.
– Она сообщила мне, что сестра Агата не хочет, чтобы мы звали отца Франческо.
Сестра Джемма с испугом посмотрела на меня, и я постаралась ее успокоить.
– Bob, – сказала я (это многозначительное флорентийское междометие заставляло человека резко открыть рот и вдохнуть много воздуха, причем носовые пазухи оставались закрытыми) и затем продолжила: – Ведь ее нельзя винить в этом после всего, что произошло, не так ли?
– Нет, но что если… что если она уйдет, не сняв с себя грехи?
– Я не думаю, что это возможно, ведь ты согласна со мной? Сестра Агата? В конце концов, какие у нее могут быть грехи?
– Но что если она злится на отца Франческо? Что если она его не простила? Если она держит на него зло, она тем самым грешит.
Я не думала об этом в таком аспекте. Я полагала, что сестра Агата в полной безопасности.
– Это какая-то чушь, – сказала я. – Ты же не думаешь, что Господь Бог отправит сестру Агату в ад из-за такой формальности?
Сестра Джемма ничего не ответила, она просто тихо сидела со сложенными на коленях руками.
– Моя мама, – сказала я, – отказалась видеть священника перед смертью.
– О Signora! – сестра Джемма сделала резкий короткий вздох.
Я была удивлена силой ее испуга и не стала давить на нее.
На самом деле мама принадлежала к Англиканской церкви, но не посещала церковь годами. И ее понятие о чести заставило ее отказаться от визита отца Бради, ректора церкви Спасителя, где крестили моих сестер и меня, хотя папа все-таки позвал его, и он стоял внизу в передней, сняв пиджак и освежаясь возле кондиционера.
– Я рискну, – сказала она, и рискнула.
Правда, позже папа снова позвал священника, Отца Боба и попросил его провести отпевание. Он сделал это, однако без особого энтузиазма, за что его трудно было винить. Папа дал ему сто долларов за беспокойство и внес достаточно большую сумму в благотворительный строительный фонд. Мы, маловерующие протестанты, смешные люди, не так ли?
