Дженнифер Доннелли - Революция
— Ай, да брось!
— Профессор Ленотр… — снова начинает Жан-Поль, но Джи его игнорирует.
— Возьмем сердце, о котором идет речь, — говорит он и наклоняется так близко к камере, что край стула того и гляди вонзится в экран. — Разве для нас в нем важно то, что оно состоит из каких-то определенных белков? Ничего подобного! Важен его исторический контекст! Важны те самые, как ты говоришь, «фантазии», которые его окружают. Важно, что мы знаем — или скоро узнаем, — что оно извлечено из тела беспомощного ребенка, которого революционеры заточили в темницу и лишили всего, что они же сами обещали остальному человечеству, — свободы, равенства и братства. Так вот, неописуемые муки этого ребенка — это великий позор для всех политиков, политтехнологов, ученых и прочих самоуверенных теоретиков, которые утверждали и по-прежнему утверждают, будто любая жестокость может быть оправдана революционными идеалами! — Джи откидывается на стуле, уставившись в камеру, но вдруг опять наклоняется и продолжает: — И, заметьте, ни один сраный анализ ДНК не выразит этого так красноречиво, как я!
Я чуть не поперхнулась. Сквернословие в прямом эфире государственного канала? Во дает.
Отец хмыкает:
— И он мне еще будет говорить, что это я работаю на камеру!
Они с Джи какое-то время продолжают препираться. Жан-Поль то и дело поправляет наушник.
— Как они умудряются оставаться друзьями? — спрашиваю я у Лили. — Они же все время ругаются.
— А всегда так было, — отзывается Лили. — Даже в студенчестве.
— Наверное, правду говорят, что противоположности притягиваются.
— Так они не противоположности, — улыбается Лили. — Наоборот. Они одинаково страстные и увлеченные, потому и дружат. — Затем она добавляет: — Ну, и еще потому, что кто же другой их вытерпит?
Камера отъезжает, и я вижу Жан-Поля, который по-прежнему ковыряется в своем наушнике и явно нервничает. Мне его жаль. Он понятия не имел, во что ввязывается. Как только отец и Джи одновременно делают паузу, Жан-Поль совершает отчаянную попытку вклиниться:
— Насчет этого сердца существует множество… эээ… теорий. — Видно, как он старательно подбирает слова. — По одной из них, сердце принадлежит другому ребенку. Когда Луи-Шарль, согласно официальной версии, скончался, некоторые люди утверждали, что он вовсе не погиб в башне. Они считали, что мальчика тайно вывезли из тюрьмы, а вместо него подкинули тело другого ребенка, которое впоследствии вскрыли и похоронили. Профессор Ленотр, вы могли бы рассказать нам об этом подробнее?
— С удовольствием. После Революции, в начале девятнадцатого века, появилось несколько человек, каждый из которых утверждал, что именно он — потерянный король Франции, именно его тайно вывезли из тюрьмы в тысяча семьсот девяносто пятом году. Убедительнее прочих был некто Карл Вильгельм Наундорф. И кое-кто из бывшей дворцовой прислуги искренне верил, что это действительно Луи-Шарль.
Я аж замираю. Такая мысль мне в голову не приходила. Несколько секунд во мне трепещет надежда: вдруг Луи-Шарль выжил и его правда вывезли из Тампля? И он поменял имя и заявил о себе много лет спустя, когда опасность миновала?
— И что же, Наундорф действительно оказался потерянным королем? — спрашивает Жан-Поль.
— Нет, — отвечает отец, убивая мою надежду на корню. — В девяностых годах проводился сравнительный анализ: ДНК из его волос и костей сравнивалась с ДНК из волос Марии-Антуанетты. Результаты исключают всякую возможность родства между ним и королевой.
— Однако его потомки не признают этих результатов. Они все равно считают Наундорфа наследником французской короны, — добавляет Джи.
— Это имело бы большое значение для Франции, верно? — уточняет Жан-Поль.
— Огромное, — кивает Джи. — Окажись Наундорф сыном Людовика XVI, это бы изменило историю, какой мы знаем ее из учебников. Это также разрешило бы некоторые неудобные вопросы о престолонаследии. Даже президент заинтересовался нашими исследованиями. Именно исключительная важность результатов заставила нас обратиться к доктору Альперсу с просьбой возглавить работу. Доктор Альперс — американец, а не француз, поэтому мы можем быть уверены в его политической непредвзятости. Методология господина Альперса безупречна, так что никто не станет оспаривать его выводы.
— Доктор Альперс, но почему этот анализ так долго не проводился? — спрашивает Жан-Поль. — Фонд получил урну с сердцем еще в семидесятых, а до исследования дошло только сейчас.
— В предыду щие годы Фонд не хотел давать разрешение на отбор ткани для анализа, — поясняет отец. — Сердце слишком хрупкое, а результаты все равно могут оказаться неточными. Но с семидесятых годов наука шагнула далеко вперед, и теперь уже нет сомнений, что достоверность будет обеспечена.
— Я так понимаю, что в исследовании задействованы еще два генетика?
— Да, — отвечает отец. — Я буду проводить анализ во Франции, профессор Жан-Жак Кассиман — в Бельгии, а профессор Бернард Бринкманн — в Германии. Три независимых друг от друга результата, полученные в самых серьезных лабораториях, дадут однозначный и окончательный ответ.
— Фантастика! — выдыхает Жан-Поль, затем поворачивается к камере. — Результаты анализов будут объявлены в Сен-Дени в ближайшие недели. Откроет ли сердце свои секреты? Принадлежало ли оно юному принцу Луи-Шарлю? Следите за нашими выпусками. Благодарю вас, профессор Ленотр и доктор Альперс.
Лили выключает телевизор.
— Я и не знала, что это спорный вопрос, — говорю я.
— Какой вопрос?
— Про сердце. Думала, оно принадлежит Луи-Шарлю, кому же еще. Джи ведь в этом вполне уверен, да? Хотя, конечно, если б совсем не было сомнений, отца бы не пригласили.
— Не пригласили бы, — соглашается Лили и отпивает вино. — Насчет Джи ты права — он уверен, что это сердце Луи-Шарля. Он одержим этой историей уже тысячу лет и теперь жаждет научного подтверждения. А я вот не хочу никаких подтверждений. По мне, пусть бы сердце и дальше хранило свои секреты. Бывает правда, которой лучше не знать… Анди, как поживает неуловимый господин Малербо? — спрашивает она, меняя тему.
Я морщусь.
— По-прежнему неуловим.
— Все равно не сдавайся. Зайди в его дом-музей. Джи очень хвалит его портрет.
Я вспоминаю, как провела день в архиве и ничего не сделала, потому что зачиталась дневником, и уже собираюсь рассказать об этом Лили, но передумываю. Виджей знает про Алекс, а остальным не обязательно. Не хочу больше ни с кем ею делиться. Мне страшно, что ее у меня отберут, положат в бескислотный контейнер, велят трогать только в хлопковых перчатках.
