Мария Метлицкая - Всем сестрам... (сборник)
На работу в понедельник Таня поехала в шубе: во-первых, хотела похвастаться, а во-вторых, мех надо прогуливать, иначе он захиреет.
На следующие выходные Таня опять поехала в центр. Она шла по Тверской, глядя прямо вдаль, опять посидела в кафе, зашла в книжный и купила новый детектив, пошаталась по магазинам, удивляясь ценам, – но ничего не происходило. Не останавливалась у обочины машина, и никто не приглашал Таню выпить кофе. Более того, она заметила, что по Тверской, одна за другой, наплывая на Таню, шли молодые и не очень дамы, одетые сплошь в норковые шубы – длинные, короткие, светлые и темные. Их было такое множество, что у Тани зарябило в глазах и выступили слезы.
Она приехала домой, убрала шубу в шкаф, легла на диван и укуталась одеялом. Она обиделась на шубу и на всю эту жизнь. Столько усилий! Три года отказывать себе во всем, даже в самой малости!
Но в душе Таня была оптимисткой и на шубу решила не обижаться. При чем тут шуба? В шубе, в конце концов, было тепло и легко и она, Таня, чувствовала себя женщиной. В общем, свои функции шуба почти выполнила. А все остальное – божий промысел.
Больше Таня в центр не ездила, решила, что судьба и под печкой найдет. Шубу она не жалела, носила постоянно, и в магазин, и на работу, и грустила о том, что скоро кончится зима, придется залезть в старую турецкую куртку и потерять ощущение счастья. Но зима, как известно, в наших широтах быстро сдавать позиции не собирается: в марте все еще стояли морозы и мели метели – словно февраль забыл их прихватить с собой.
Таня разболелась, слава богу, не грипп, а банальное ОРЗ, но все равно противно. Она взяла больничный и отлеживалась дома – чай с малиной, горчицу в носки. В пятницу, оклемавшись, отправилась в поликлинику закрывать больничный лист. Бледная, с красным носом и обветренными губами, в общем, та еще красавица, усмехнулась она, глядя на себя в зеркало. Надела шубу – на улице стоял приличный мороз.
В поликлинике, как всегда, была огромная очередь. Врачиха посмотрела на Таню и пожалела ее – дала еще три дня свободы. Таня спустилась в раздевалку и открыла сумочку, чтобы достать номерок. Номерка в сумочке не было. Она обшарила карманы джинсов, поднялась наверх, залезла под банкетку у кабинета врача, зашла в сам кабинет – номерка не было.
– Не волнуйтесь, – успокоила ее врачиха и спустилась с ней в гардероб.
Гардеробщица сурово расспросила Таню про шубу и принялась среди огромного количества пальто и курток искать Танино богатство. Шубы не было. К раздевалке спустились главврач и старшая медсестра.
Таня бегала среди вешалок и в голос рыдала. К поискам шубы присоединилось все руководство. Было ясно, что назревает ЧП. А потом старая гардеробщица вспомнила, что похожую шубу получил по номерку неприятный молодой парень. Она еще спросила его (как не спросить), почему он берет женскую шубу, но парень ответил, что шуба – его жены, а жена ждет в холле. Такое объяснение, понятное дело, гардеробщицу тетю Пашу удовлетворило.
Таня сидела на скамейке и, закрыв лицо руками, горько плакала. Сначала ей сочувствовали и гладили по плечам, а когда надоело – стали выговаривать: дескать, сама виновата – нельзя быть такой растяпой. Пошушукавшись, главный врач и старшая медсестра принялись утешать вопившую в голос гардеробщицу тетю Пашу. Кто-то из сердобольных вызвал милицию.
Через полчаса приехал наряд – два молодых милиционера. Один опрашивал несчастную гардеробщицу, а второй – несчастную потерпевшую. Тот, что опрашивал Таню, был молод, рыжеволос и светлоглаз. Звали его Белоус Иван Алексеевич. Он присел возле Тани на корточки и принялся успокаивать ее (поведение, нетипичное для старшего лейтенанта). Из всего сказанного Таня поняла одно: с шубой она простилась раз и навсегда. У нее началось удушье, и она стала громко икать.
– Истерика, – констатировал главный врач, и Тане сделали успокоительный укол.
Милиционер по фамилии Белоус взялся подвезти Таню до дома – куда ей, раздетой, на улицу? Он накинул на нее свою куртку и взвалил на себя, как раненого бойца. Открыл дверь квартиры (руки Таню совсем не слушались), снял с Тани сапоги и уложил на диван. Таня мгновенно уснула – сказался стресс и успокоительный укол.
Через два месяца Таня стояла в загсе под руку с рыжим и конопатым лейтенантом по фамилии Белоус. И была уверена, что встретила главного мужчину своей жизни – нежного, ласкового и честного.
На следующий год Таня купила финскую куртку, вполне приличную, на размер больше – из-за беременности она уже не влезала в свою прежнюю одежду. А лейтенант Иван Белоус втайне от жены копил деньги на новую шубу. По молодости лет он не очень понимал, что шуба – вовсе не главное. А может, и понимал, но очень хотел доставить любимой женщине радость.
Впрочем, у Тани теперь были совсем другие заботы.
Всем сестрам…
Алла Ивановна была суетливой хлопотуньей – а куда деваться бедной вдове, машинистке без «верхнего» образования, имеющей на руках двух половозрелых дочерей? Дочерей звали Галочка и Лялечка. И, надо сказать, создатель явно схалтурил – девицы получились как на подбор неказистые.
Лялечка была старшей. Худая до костлявости, с хрящеватым длинным носом, маленьким узким ртом и неясного цвета глубоко посаженными мелкими глазками. Галочка, наоборот, была дебелой, рыхлой, очень белокожей, что называется, без бровей и ресниц. Нос среднерусский, картошкой. Глаза блеклые. Грудь, живот, ноги – все от сорокалетней расплывшейся тетки.
Алла Ивановна, кстати, была еще очень симпатичной дамой – мелкая, стройненькая, темные глазки, темные кудряшки, носик пимпочкой, губки бантиком. Взгляд наивный, но с металлом. Понятно, жизнь – нелегкая штука.
У Аллы Ивановны была идея – пристроить двух своих кулем замуж. А что, понятное для матери желание – увидеть детей в благополучии и достатке. Тема была для Аллы Ивановны очень болезненной. Потому что ничего не получалось, все напрасно. Подключены были соседи, коллеги по работе, родственники – близкие и дальние, знакомые, знакомые знакомых, знакомые знакомых знакомых, случайные попутчики – в метро, трамваях и поездах… Все в «молоко». Но Алла Ивановна не отчаивалась и продолжала свою бурную деятельность. Правда, сил оставалось все меньше, а надежды становились все призрачней.
Однажды на курорте попался один на крючок. Почти. Но в последнюю минуту сорвался и этот хлипкий очкарик, дефилировавший по вечерней набережной в сопровождении необъятной мамаши в соломенной шляпе с красной розой.
Сколько сил тогда Алла Ивановна потратила! Сколько сил! Как заливалась соловьем, нахваливая пестрые кримпленовые платья этой самой мамаши, Клавдии Петровны. Делала комплименты ее безобразному жидкому перманенту, ее дешевым украшениям с красными и розовыми камнями – бр-р, безвкусица! Восхваляла ее сына-недоумка: ах, какой у вас чудный мальчик, чудный, прелесть! Не пьет, не курит. Студент, скромняга. А какой сын!
