Джанет Фитч - Белый олеандр
Потом я делала пробежку вокруг квартала. И однажды, подбежав к дому Оливии с противоположной стороны, постучала в дверь. Она была в белых джинсах, свитере и легких спортивных туфлях. Все это на ней выглядело заманчиво, сексуально. Я попыталась понять, почему. Туфли были необычные, слегка изогнутые, с кисточками. Свитер легко и нежно облегал тело, открывая одно плечо. Потом я нарисовала это плечо, блестящее, словно полированное дерево, — как оно выглядывает из пушистой шерсти имбирного цвета. Волосы были собраны в пучок, державшийся на длинной серебряной шпильке. Одна эта шпилька, наверно, стоила больше, чем целый мешок травы.
— Мне нужно с вами поговорить, — сказала я.
Оливия пригласила меня в дом, заглянула через мое плечо, закрывая дверь. Из магнитофона лился сочный мужской голос. Он пел по-французски, нежно и чувственно, едва выговаривая слова.
— Как хорошо, что ты зашла, — сказала она. — Мне хотелось тебя повидать, но было столько дел. Извини за беспорядок, я как раз прибиралась.
Она собрала на лакированный поднос тарелки и стаканы, хрустальную пепельницу с сигарными окурками. Интересно, кто из ее мужчин курил сигары. Тот, который на «БМВ», опять приезжал. Медленно поворачивался вентилятор, размешивая в воздухе остатки сигаретного дыма. Оливия отнесла поднос на кухню, вернулась с двумя чашками кофе.
— Молока налить?
Кофе был до того крепкий, что молоко не меняло его цвет.
— В тебе что-то изменилось, — сказала она. Показала на позолоченный стул со спинкой в форме арфы, положила на стол тонкую подставку под чашки с голландскими тюльпанами.
— Я пососала у толстого мальчика в парке. — Я вынула из кармана пакетик с травой, положила его на стол. — И он дал мне вот это.
Оливия взяла пакетик, подержала его в ладони, сложив пальцы чашечкой. Я подумала, что они должны быть сложены точно так же, когда держат мужской пенис. Перевернув ладонь, она слегка стукнула согнутыми пальцами по столу, покачала головой. Между бровями легли вертикальные линии.
— Астрид, я совсем не об этом тебе говорила.
— Мне хотелось попробовать, как это бывает.
— И как это было? — мягко спросила она.
— Не очень здорово.
Она протянула мне пакетик.
— Сверни, покурим вместе.
Я свернула косяк на тонкой подставке с цветочным рисунком. Получилось плохо, но она не стала помогать. Пока мы курили, я смотрела вокруг и думала, сколько спермы пролилось из-за всех этих вещей — картин, стульев со спинками-арфами, дорогих деревянных жалюзи. Должно быть, целый океан. Будь я на месте Оливии, меня мучили бы кошмары среди этих вещей — белые моря спермы, чудовища-альбиносы, живущие в их глубинах.
— Вам нравится заниматься сексом? — спросила я. — То есть вы всегда получаете от этого удовольствие?
— Мы получаем удовольствие от любого дела, которое умеем делать хорошо. Фигурист — от катания на коньках, поэт — от красивой строчки. — Она зевнула, потянулась, открыв плоский живот. — Мне нужно съездить по делу. Хочешь со мной?
Как лучше поступить, я не знала. Может быть, мать права, мне действительно надо бежать от нее. Оливия могла завладеть моей душой. Она уже ею владела. Но кто еще у меня был, какую другую красоту я могла видеть вокруг? Мы условились встретиться в конце квартала, чтобы Марвел не видела меня в «корвете».
Оливия опустила верх машины. Волосы у нее были повязаны белым шарфом в горошек, как у Грейс Келли. Есть ли на свете еще хоть одна такая роскошная женщина, как Оливия Джонстоун? Я скользнула на сиденье рядом с ней, до того низкое, что я почти лежала на нем, пригибая голову, чтобы никто меня не увидел, пока мы не отъехали достаточно далеко.
Этим облачным днем я влюбилась. В дорогу, в быстрое движение, в смену пейзажей. Обычно меня укачивало в машине, но трава избавила меня от этого, а мелькание сосен на обочине сняло, как корку с апельсина, тоску, окутавшую меня после того случая в парке. Остался только мелодичный напев двигателя, ветер в лицо, покатый профиль Оливии, ее большие солнечные очки, баллада Колтрейна «Найма», раскрывавшаяся, словно книга. «Потаскуха из соседнего дома только что купила "корвет"». Оливию я тоже любила — за то, что она делила все это со мной, за эту жемчужину цвета шампанского, которую она достала из глубин белого моря.
Мы доехали до Вентуры, свернули к каньону Колдуотер. Изгибы дороги были похожи на переливы саксофона. Машина словно вторила им, двигалась им в такт, взбираясь и съезжая по холмам несущейся мимо долины, мимо ранчо, белых блочных домов, черных кипарисов, посаженных скучными рядами и геометрически подстриженных. Наконец мы поднялись в Беверли-Хиллз.
Здесь росли древовидные папоротники и бальзамины, стояли дома с двустворчатыми дверями, идеально ровные зеленые газоны, как бильярдные столы. Из людей попадались только садовники с распылителями в руках. Мы были совершенно свободны. Ни детей, ни работы, ни приемных матерей, — только скорость, красота и чувственное дыхание саксофона Колтрейна. Кто посмел бы нас тронуть?
Оливия припарковалась у гостиницы на Родео-драйв, и мы пошли вдоль дорогих магазинов, заглядывая в окна. Свернули в бутик, до того роскошный, что перед ним стоял швейцар. Оливия выбрала черную сумку из крокодиловой кожи и купила ее. Мы пошли дальше. Она хотела купить и мне что-нибудь. В следующем магазине были свитера, шарфы и вязаные шапочки. Оливия провела по моей щеке шерстяным рукавом. Изумительная мягкость. Я поняла, что до этого не представляла себе возможностей материального мира.
— Кашемир. — Она улыбнулась, сверкнув зубами. — Нравится?
Я только вздохнула — цена уже мелькнула перед глазами.
— Молодец. Только не персиковый. — Она вернула свитер продавщице, девушке лет восемнадцати. В этом магазине витал запах денег, сладкий, как прекрасный сон.
— Цвет морской волны. — Продавщица несла другой, с витым орнаментом.
— Слишком яркий, — сказала я.
Оливия поняла. Она достала с полки еще один, приглушенного голубого цвета, без витых «косичек». Я примерила. Свитер подчеркнул мои глаза, которые стали как две ягоды голубики, оттенил нежный румянец. Он и сейчас лежит у меня в комоде, уже не такой роскошный. Свитер стоил пятьсот долларов. И глазом не моргнув, Оливия отсчитала сотенные.
— Настоящие вещи стоят того, — объяснила она мне. — Смотри, как он сделан, — вывернув свитер, она показала мне, что он связан цельной кокеткой, без швов на плечах. — Ты его всю жизнь будешь носить.
Настоящие вещи. Я училась их отличать, идя за Оливией из магазина в магазин. Серебряный браслет от Георга Йенсена. Керамика «Роблин», горшки и вазы. Магазины были как церкви, где поклонялись настоящим вещам. В них слышались приглушенные голоса женщин, предлагающих штойбеновское стекло, шарфы «Эрмес». Обладать настоящими вещами значило самой стать настоящей. Я потерлась щекой о свитер, пушистый, как голубой персидский кот.
