Андрей Столяров - Не знает заката
Борис был все такой же: немного всклокоченный, оживленный, с блестящими, выпуклыми, как две маслины, глазами, с промельками быстрых ладоней, которые порхали над столиком, с прищуром век, выказывающим внимание к собеседнику, и вместе с тем выглядящий исключительно подтянутым и опрятным – в свеженькой модной рубашке, в галстуке, в брюках без единой помятости. Как будто и не провел ночь в поезде. Я догадывался, за что его любит Аннет. От него исходила завораживающая энергия. Никаких вялых сомнений. Никакой мучительной слабости или колебаний. Он твердо знал, что следует делать. В политике это называют харизмой. И я, разумеется, понимал, что он имеет в виду. Экономика экономикой, это хорошо, что удалось добиться в стране некоторой стабилизации. Чуть-чуть, отползти от пропасти, глотнуть воздуха, начать с трудом разбираться, что происходит. Однако этого не достаточно. Человек так уж устроен, что помимо обеспеченного существования ему нужно что-то еще. Ему требуется нечто большее, чем просто жизнь, нечто такое, что имеет оттенок высокого смысла. Ведь не для того же он является в мир, чтобы только есть, пить, спать, размножаться, болеть, стариться, умирать. Ему еще надо поднять лицо и вдруг увидеть над собой небо, полное звезд. И еще ему надо закрыть глаза и вдруг ощутить внутри себя непреложный закон. И внезапно, в проблеске откровения осознать, что это одно и то же. Иными словами, человек лишь тогда чувствует себя человеком, когда его личное бытие сопряжено с трансцендентным, когда на жизни лежит отсвет предназначения, когда через мелочи и случайности, загромождающие существование, сквозит вечность.
Так что, Бориса я хорошо понимал. Но одновременно я понимал и нечто такое, что, надо признать, меня очень тревожило. Борис стал другим. Внешне он был точно таким же, как я его помнил, и, тем не менее, он стал другим. Прошло меньше трех дней с того дождливого московского вечера, когда мы, отрывисто переговариваясь, ехали на вокзал, а он уже стал другим. Или, быть может, я сам стал другим. Петербургский воздух, которым я дышал эти три дня, подействовал так, что от меня прежнего почти ничего не осталось. И потому, слушая его «установочный монолог», явно предназначенный для того, чтобы «заточить» мне сознание, я считывал из него не только то, о чем Борис говорил, но и то, о чем он по разным причинам предпочитал умалчивать.
Речь шла о концепции «нового текста». Эта проблема уже давно обсуждалась в среде московских политтехнологов. Ведь пустота, о которой ранее упоминал Борис, не будет существовать бесконечно. Природа, как известно еще со времен Аристотеля, пустоты не терпит. Она неизбежно будет чем-то заполнена. И вот тут ключевой вопрос: чем она будет заполнена? И другой, связанный с этим вопрос: кто ее будет спонтанно или целенаправленно заполнять? Вопросы эти чрезвычайно важны. Ведь одно и то же событие можно представить в разных мировоззренческих интерпретациях. И в зависимости от этого принимать разные меры. Например, взрывы в московском метро, которые прогремели недавно, можно истолковать как агонию изживающего себя, бандитского, террористического режима, дискредитированного теперь в глазах мирового сообщества, а можно и как очередную, весьма успешную акцию борцов за свободу, вынужденных, конечно, идти на крайние меры, но исключительно потому, что другого выхода у них нет. Разные интерпретации – разные политические ответы, разные ответы – разные стратегии действий, которые будут по ним выстраиваться. Причем, это не схоластические рассуждения. В свое время в российский менталитет, опустошенный социализмом, была очень грамотно проведена экспансия либеральных смыслов: реальность была зафиксирована в «западной версии» бытия, что, в свою очередь, повлекло целый комплекс стратегических преобразований. В результате мы сейчас там, где мы есть. Правда, тогда пространство решений было пустым: смыслы социализма выродились до полного разложения, никакого организованного сопротивления они оказать не могли. А сейчас сюда устремляются с разных сторон. Вот в чем тут суть. Раздел материальных ресурсов в России закончен, начинается схватка за ресурсы интеллектуальные. Начинается ожесточенная битва за свою версию бытия, за свое, и ничье иное, прочтение текущих событий, за постановку базисных смыслов, за согласование их, за организацию определенного типа мышления, за создание на этой основе национальных приоритетов, за безусловную легитимизацию их, за стратегический перехват реальности. В конечном счете – за господствующее мировоззрение, за его тотальную инсталляцию, за формирование прикладного дискурса. Это – власть. Тот, кто создаст «новый текст», будет владеть умами.
И вот тут возникает третий, вероятно, самый главный вопрос. Каким образом наложить на реальность новую картографию смыслов? Как перевести ее из элитарного восприятия в массовое? Как сделать ее приоритетной в коллективном сознании?
Собственно, есть только два механизма. Либо создается политическая организация, партия, которая эти смыслы объявляет своими и затем пытается индоктринировать ими всю социальную психику. Способ ненадежный, громоздкий, даже при нынешних изощренных политических технологиях занимающий обычно не менее десяти лет. Коллективная психика – штука очень инерционная. Либо то же самое осуществляется через ретранслятор, резко усиливающий сигнал. А кто у нас сейчас является самым действенным ретранслятором?
Я чуть было не опрокинул чашечку с кофе. Кусочки головоломки теперь действительно складывались в картинку. Не только психотерапевтическое воздействие, усиливающее у реципиента собственно жизненность, но и придание этой жизненности определенного деятельностного направления. Конечно, все это не так однозначно. Во-первых, президент – не кукла, а человек, то есть он способен на действия, вызванные спонтанными импульсами. Об этом, кстати, забывает большинство аналитиков. Множество концептов, выглядящих в теории идеально, на практике не работают именно потому, что человек совершает поступки, противоречащие всякой логике. Просто у него сегодня настроение не такое. Просто все надоело, тоска, хочется чего-то иного. И вот – неожиданный шаг, решение, все летит к черту, ситуация переворачивается на сто восемьдесят градусов. Предсказать это, просчитать, учесть нельзя никакими методами. А во-вторых, и я об этом уже говорил, там такая какофония предложений, которую практически невозможно осмыслить. Советуют действительно пятьдесят человек, и каждый по мере сил тянет в свою сторону. Результирующую из этого, естественно, не сложить. И вот тут становится понятной исключительная роль Клуба. Если президент вместе со своим окружением сидит на «петербургской игле», если он регулярно, хотя бы для отдыха дышит тем же смысловым воздухом, что и мы, то возникает тот же психологический резонанс: общий язык, общее представление о том, что и как следует делать. Это, пожалуй, самое главное. Самое важное из всего, что тут наличествует. И, кстати, Сергей Валентинович, рассказывая о малограмотном сельском попике, которого крестьяне слушают охотнее пламенных революционеров, не учитывал именно этого обстоятельства. Попик говорил с ними на одном языке. Причем, не только в проповеди, но и в повседневной жизни. Отсюда – доверие, которое не создашь только интеллектуальным усилием. Отсюда – необыкновенное единство слушающего и говорящего. Ведь человек в большинстве случаев руководствуется не логикой. Он руководствуется чем-то иным, что определить почти невозможно: «запахом эмоций», «вкусом не высказанного», мгновенным коннектом, который вдруг устанавливается с собеседником. И если Клуб такой коннект создает, то уже одно это ставит его вне конкуренции. Потому что возникает возможность семантической акупунктуры, возможность получить максимальные результаты при минимальных организационных усилиях. Более того, в инъекцию можно заложить все что угодно, надеть реципиенту ту оптику, сквозь которую он будет воспринимать реальность. Вот, какие отсюда следуют выводы…
Борис, видимо, прочел мои мысли. Что, впрочем, не трудно, если работаешь с человеком несколько лет. По выражению глаз, по мимике, по жестикуляции начинаешь догадываться, о чем тот думает.
– Именно так, – сказал он, вытирая салфеткой пальцы. – Хуже всего здесь то, что мы и в самом деле выстроили систему власти, когда все зависит от одного человека. Исключительно от его воли, его желания. Премьер и министры, конечно, работают, но ведь правительство можно убрать одним росчерком. Для этого требуется только оформить указ. И если возникнет такая необходимость, президент может сам сесть за компьютер и набрать нужный текст. Соответствующие шаблоны у него имеются. Премьер может войти в кабинет, даже не подозревая о своем увольнении… И получается, что мы все, вся страна, все сто сорок пять миллионов граждан, тысячи самолетов, танков, ракет, тысячи ядерных боеголовок, все – в руках одного-единственного человека. А что завтра родится у него в голове? Какие его озарят идеи, какие неожиданные завихрения? Ведь все действительно неустойчиво, все смутно, неопределенно, все едет, все пробуксовывает, все ползет, все будто тонет в наплывах психоделических сновидений… Где явь?.. Где иллюзии?.. Пространство межвременной пустоты… «Теневые реальности», жаждущие воплощения… Знаешь, что говорят последние социологические опросы? Подавляющее большинство россиян оценивают настроение в государстве как «очень тревожное». Вот тебе и успехи стабилизации! Подсознание не обманешь! Видимо, чисто интуитивно мы все чувствуем разницу между настоящей работой и имитацией деятельности, имеющей декоративный характер. Чувствуем преобладание пустоты. Теракты, которые прогремели в последнее время, опасны не столько количеством жертв – в дорожно-транспортных происшествиях людей гибнет гораздо больше – сколько своими психологическими последствиями: неуверенностью, разочарованием, падением авторитета, бессилием. И возникает соблазн примитивных действий. Возникает непреодолимый соблазн ясности и простоты. Ударить кулаком по столу, закрутить гайки, превратить указы в команды, которые безоговорочно выполняются. Вот тебе еще немного социологии: меньше четверти взрослого населения рассматривает свободу в спектре приоритетных ценностей. Большинство ставит ее чуть ли не на последнее место. Тоска по «русскому Пиночету». Тоска по хозяину, способному навести порядок железной рукой. Только у нас нет внятного горизонта. Нет «чикагской команды», которая могла бы быстро модернизировать экономику. Авторитаризм здесь представляет собой не средство, а цель. Это будет второе издание ГКЧП, исправленное и дополненное. Полный мрак, из которого мы, вероятно, уже не выберемся. Больше никаких шансов, никаких перспектив, никаких надежд, предвещающих более-менее благополучный исход. Агония, хаос, распад на всем необозримом пространстве от востока до запада… Вот, о чем идет речь… Я уж не говорю о том, что человек – смертен. Или, как сказано в известной книге, даже – внезапно смертен… Вот, с чем мы вынуждены считаться…
