Бапси Сидхва - Огнепоклонники
Она раскатывала по диванам и креслам целые штуки бархата и парчи ослепительных цветов — на выбор Билли. Она залезала на табуретки и цепляла шелка за карнизы — на одобрение Билли.
Билли изо всех сил старался вести себя тактично.
— Чересчур кричаще для нашего дома, — объяснял он. — Сюда больше подойдут ткани попроще.
Тани послушно отвозила отвергнутые образцы и привозила попроще. Билли выбирал что подешевле.
Когда наконец Тани поняла, что Билли приводит в восторг только то, что дешево, она взялась перевоспитывать его:
— Билли! Не смей меня уговаривать, что коричневое идет к пурпурному — ты это говоришь, чтоб подешевле вышло!
Билли ухмылялся.
Но они были влюблены друг в друга и готовы на взаимные уступки. В конце концов Тани была назначена разумная сумма на устройство дома, и в пределах этой суммы она могла делать, что желала.
Но сквозь пухленькие пальчики Тани деньги утекали как вода.
Тани завораживали новинки. Ей надо было быть инженером — с ее страстью экспериментировать с разными диковинами. Кухонные приспособления, безделушки, хитроумная мухобойка, сбивалка или открывалка восхищали ее не меньше, чем новая машина или дорогая электротехника. Она была похожа на ребенка, разбирающего новую игрушку, — или на ученого, совершающего открытие.
Жажда нового не оставила ее и в годы вдовства и старости, она продолжала увлекаться чудесами, которые входили в ее представление о радости жизни.
— Старуха? Старуха? — попрекнула она как-то Джербану, когда та выступила с очередным монологом о никчемности жизни в старости.
Самой Тани было тогда тридцать.
— Вы не старуха! — негодовала она. — Ну что такое восемьдесят лет в сравнении с тысячелетиями? Сто лет жизни — ерунда, как пальцами щелкнуть, раз — и прошли! Если бы я прожила лет триста, может, мне бы и надоело, может, тогда я бы себя почувствовала старухой. А вы — вы молоденькая!
Что это такое — быть влюбленной в жизнь, поддаваться ее чарам и поражаться чудесам в семьдесят лет, как в семь? Тани, дожившая до девяноста трех, обожала жизнь до последнего вздоха.
Глава 40
Образ жизни молодой пары определился районом, в котором она поселилась в собственном доме с современной обстановкой. Тани и Билли завели дружбу с несколькими молодыми семьями, как и они, исполненными решимости покончить со старомодными обычаями. На деле это свелось к дотошному копированию поведения англичан, живших в стране. Новые друзья фанатично перенимали все английское. О, они отличались от простонародья, они выделялись из общей массы — если не состоятельностью, то, уж конечно, знанием английского. Стародавние представления вгоняли их в краску, зато английские манеры казались верхом совершенства. Молодежная компания постоянно встречалась на маленьких, интимных «смешанных» вечеринках, где семейные пары чинно веселились и танцевали в обществе других семейных пар. Но «смешанные» вечеринки по сравнению с мужскими развлечениями приятелей Фредди на Алмаз-базаре или чопорными дамскими чаепитиями Путли были настоящей революцией, отличаясь от тех, как дискотека от викторианского семейного обеда. Более того, стало модой приглашать на вечеринки и индусов, и мусульман, и сикхов, и христиан, и европейцев, и англо-индийцев.
Молодые Джунглевалы скоро обзавелись множеством друзей и приятелей, но главную роль в этой компании постепенно начали играть те, в ком Билли нуждался для дела.
Тани была просто рождена для такой жизни — она легко сходилась с людьми, умела принять их у себя. Билли с его комплексом неполноценности воспринял новый образ жизни как вызов и постарался быть на высоте.
Однако скоро начались непредвиденные осложнения.
Билли начинал семейную революцию с блаженной верой непосвященного в существование каких-то новых правил, чего-то наподобие английского кодекса чести. Он никак не был готов к мужскому соперничеству, которое неизбежно вспыхивало вокруг Тани.
Билли, не ожидавший, что друзья могут возжелать его жену, как не могут они вдруг посягнуть на его бессмертную душу, потерял голову, увидев, что за Тани ухаживают. Это оскорбляло его. Это было не спортивно. Сам Билли избегал чужих жен, даже разговаривать предпочитал не с ними, а с их мужьями, но те вели себя совершенно по-другому. Они бесстыдно разглядывали Тани, в любом, пускай пустяковом, споре сразу брали ее сторону, крутились вокруг нее, пока Билли не начинал кипеть.
А Тани, уверенная в любви Билли и твердая в верности ему, наслаждалась успехом у мужчин. Она еще больше расцвела, обрела еще большую уверенность в себе, стала смелее одеваться, повязывая сари так, что оно подчеркивало совершенство ее тела. Тани научилась краситься и подрисовывать губы, которые и без того были почти неправдоподобно красивы… Билли не понимал — зачем?
— Тани, — сказал он как-то, — не смотри людям прямо в глаза. Я знаю, ты это делаешь по наивности, но мужчины могут неправильно понять тебя. Могут бог знает что подумать.
Тани собрала всю силу воли, чтобы исполнить желание мужа.
Через год, когда Билли вернулся к этой теме, он потребовал:
— Слушай, Тани, мы уже говорили об этом. Перестань смотреть мужчинам прямо в глаза!
— Но, милый, что мне делать? Не могу же я разговаривать с ними и смотреть в другую сторону! К тому же у меня маленькие глазки, я ношу очки — кто там что разглядит!
А еще через год, когда Билли снова пришлось выразить свое неудовольствие, Тани огрызнулась:
— О'кэй, в глаза я им не должна смотреть? А куда прикажешь мне смотреть? В другое место?
По странной игре природы Тани до сих пор не забеременела, и это обстоятельство было источником тревоги для всего джунглеваловского клана.
Однако совершенно другое обстоятельство положило конец любовным забавам Тани и Билли, заставив их вступить в фазу матримониальной зрелости, — деньги!
Свет не видывал более скаредного мужчины, чем Билли, или более расточительной женщины, чем Тани.
Всякий раз, когда в магазин возвращали холодильник, бытовой прибор или украшение, в семье вспыхивали скандалы. Билли не мог смириться с импульсивными тратами Тани. Он терзался, он страдал, он разрывался надвое между страстной любовью к жене и страстной любовью к деньгам. Но победила главная любовь Билли — деньги.
Тани была просто не в состоянии перестать швыряться деньгами, как не в состоянии перестать чихать человек, мучимый сенной лихорадкой.
Всегда готовая к битве Джербану, которая несколько застоялась от тихой жизни, ринулась в атаку. Джербану обладала безошибочным чутьем на скандалы. Стоило ей уловить первые признаки надвигающейся ссоры, как она отправлялась погостить к молодым.
Джербану держала сторону Билли. Подливая масла в огонь, она грела у него свое неуемное сердечко. Убейте ее, чтоб она поняла эту своенравность, эту распущенность, эту расточительность. Просто грех, как ведут хозяйство современные жены… Дают повару столько денег, сколько он спросит. Как овцы, которые ничего не соображают! Слава богу, что своих внучек она по-другому воспитывала! Даже теперь, когда они повыходили замуж, Джербану не остановится ни перед чем, если потребуется вышибить из них дух мотовства и лени!
Дома Джербану донимала Путли:
— Тебе известно, что еще затевает эта дура безмозглая, эта невестка наша дорогая?
Хотя Путли старалась защищать Тани от Джербану, ей и самой не всегда удавалось удержаться от едких замечаний.
А Тани не желала сдаваться! Подумать только — эти гнусные скупердяи будут ее оговаривать и отравлять ей жизнь! Тани грозилась написать отцу о своей неудачной семейной жизни, после каждого вторжения Джербану Билли становилось все трудней утихомирить супругу. У Тани развязался язык — ее запас бранных слов был довольно жидок, но она вкладывала в них столько чувства, что Билли не выдерживал.
— Не смей так говорить о моей матери! — взорвался он праведным гневом в разгар одной из ссор.
Ссорились по-английски, лишь изредка вставляя гуджератские словечки.
— Пожалуйста, могу и не говорить об этой старой дуре! А как насчет треклятой бабушки, которая явно от мула родилась? Не затыкай мне рот, все равно я скажу, что о ней думаю. Ты посмотри, в кого она тебя превратила, — в жалкого жмота! И она еще будет оговаривать мою семью! Не желаю я терпеть все это!
— Жмот? Это я жмот? А сказать тебе, кто ты? Распущенная ты тварь!
Тани громко разрыдалась.
Эта ссора произошла на третьем году семейной жизни и ознаменовала собой конец затянувшегося медового месяца.
Тани плакала в первый раз.
Билли не выносил чужих слез.
— Только не плачь, — бросился он к жене, — ради бога не плачь! Я виноват, виноват, прости меня!
Тани услышала странный звук. Украдкой приоткрыв один глаз, она увидела, что Билли плачет, плачет так же безутешно, как она.
