Су Тун - Рис
– За что жизнь мне такая, о Небо? Коль мирного дня не желаешь послать, что ж не дашь умереть? Почему не пошлешь мне японскую пулю?
– Подохнуть легко, жить труднее всего, – наблюдал за женой из окна, продолжая чесать свои язвы, У Лун. – Что ты плачешь? На теле твоем только «нежная плоть и здоровая кожа». Ни язвочки, ни гнойничка. Это я в смрадном гное, крови и личинках. Елда так болит, что немного еще и отвалится напрочь.
Чай Шэн под шумок вынес кресло на улицу. Но, вот беда, хитроватый старьевщик никак не хотел дать достойную цену. Чай Шэн приуныл: уж какая теперь лотерея. Всех денег на мелкую ставку на скачках.
Спустя пару дней взвод солдат из японской военной полиции вдруг объявился на улице Каменщиков. Разглядев в их рядах Бао Ю, Ми Шэн бросился в дом за Ци Юнь. Та стремглав побежала к воротам, и вовремя: мимо лабаза как раз проходил Бао Ю. Ци Юнь крикнула вслед. Бао Ю, обернувшись, махнул ей рукой, прокричав что-то вроде: «Я вас повидаю», но шагу не сбавил. Солдаты шли быстро. Стук шпор далеко разносился по вмиг обезлюдевшей улице. То, что племянник шел в ногу с японцами, насторожило Ци Юнь.
– Эк торопятся, – мать повернулась к Ми Шэн’у. – Чего затевают?
– Убийство, поди. Что еще они могут затеять?
Ци Юнь провожала глазами затянутых в желтую форму солдат:
– Я спросить эту дрянь собиралась, не он ли в бордель Сюэ Цяо продал? Если так, оборву ему уши.
Ми Шэн, мрачно хмыкнув, поднял с мостовой полусгнивший огрызок зеленого яблока и запустил его в желтые спины. Снаряд, пролетев половину пути, мягко шлепнулся в грязь.
– Отодрать твою мать! – Ми Шэн в ярости топал ногами. – И бабку твою отодрать!!
Развернувшись – пора возвращаться в лабаз – Ци Юнь чуть не столкнулась с У Лун’ом. С престранною миной тот тихо стоял у нее за спиной. За ним мялись работники. Все уже знали, что мимо лабаза прошел Бао Ю. Почти все ощущали, его возвращенье грозит семье новыми бедами.
– Сын Крепыша, – пробурчал еле слышно У Лун и, печально взглянув на жену, вопросил: – Это он? Он и вправду вернулся?
– Вернулся, – кивнула Ци Юнь и поправила: – Сын мой старшей сестры.
– Это сын Крепыша, – опираясь на стену, У Лун потащился в торговую залу. – С отцом одинаково ходит: чуть плечи склоняя направо. Так ходят убийцы. Не стоит таких задевать.
– Ты задел их обоих. Жалеешь теперь?
– Что жалеть, если сделано дело? – У Лун, привалившись к стене, набрал в легкие воздух. – Вчера видел сон. Мне привиделся сын Крепыша. И он здесь. Мои сны непременно сбываются.
На потемневшем лице неподвижной гримасой застыла улыбка:
– Я должен ему. Он придет за расплатой.
В полночь собаки на улице Каменщиков вдруг подняли неистовый лай. Пробудившись от сна, обыватели бросились к окнам. Строй темных теней с легким шорохом – словно шум ветра иль шелест дождя – выходил из лабаза Большого Гуся. Впереди шли солдаты военной полиции. Следом ступал Бао Ю, увлекавший во мрак ночной улицы что-то похожее на полный рисом мешок. К своему изумлению зрители в окнах узнали больного У Лун’а. Босой, он едва мог ступать по неровной брусчатке. Одни говорили наутро, что слышали, как он стонал. А другие, что видели, как, проходя под мерцавшим во тьме фонарем, тот возвел к небесам свой единственный глаз. Жесткий блеск былых дней, утверждали они, навсегда угас в темном зрачке.
Злополучный лабаз снова был в центре толков. По чайным шептались: У Лун был задержан военной полицией за укрывание в доме оружия – в куче зерна нашли восемь винтовок и два пистолета. Никто из судачивших о происшествиях памятной ночи не упоминал Бао Ю. Корни лиха, пришедшего ночью в лабаз, были столь глубоки и запутаны, что далеко выходили за круг представлений охочей до сплетен толпы. Настоящий источник беды был известен, пожалуй, лишь членам семейства.
Лабаз, наконец, отворил свои двери – на час, кстати, позже обычного – и покупатели ринулись внутрь. Первым делом они попытались разведать подробности у двух работников. Те в один голос морочили голову. С вспухшими веками – с недосыпания или от плача – Ци Юнь неподвижно сидела за стойкой. Расслышав шушуканье в зале, она обвела болтунов ненавидящим взглядом:
– За рисом пришли или глотки чесать?
Распаляясь все больше, она запустила в толпу старой счетной машинкой.
– Болтают, болтают! – кричала Ци Юнь изменившимся за ночь: охрипшим, подсаженным голосом. – К вам в дом несчастье придет, мы посмотрим, как вы поболтаете!
Сколько уже я плетусь, увлекаемый вдаль Бао Ю? У Лун силился сбросить впивавшиеся в онемевшие руки веревки, но тщетно. Нет сил дать отпор навалившемуся столь внезапно бесчестью. Он думал, что очень похож на быка. На больного, негодного к пахоте, еле живого быка, точно также влекомого – он столько раз это видел в селении Кленов и Ив – в жуткий дом мясника.
Штаб японской военной полиции располагался на двух нижних ярусах универмага. У Лун’а швырнули в подвал – Бао Ю и японский солдат раскачали его, взяв за ноги и голову – и изможденное тело, как десятилетья назад при прыжке на железнодорожную насыпь, опять полетело вниз словно вязанка соломы. Белесая лампочка под потолком освещала обшарпанные отсыревшие стены. Кругом следы крови: багряные полосы, пятна раскрывшихся алых цветов... У Лун тронул валявшуюся у железной решетки холщевую туфлю. Послышался писк, и огромная крыса, испуганно выскочив из темно-серой обувки, исчезла меж прутьев. Наверное, в туфле есть зернышки риса. У Лун запустил туда пальцы – какая-то жижа. В обувке была только свежая кровь.
На допросе, не в силах понять, что талдычит ему развалившийся в кресле японец, У Лун ел глазами изящный овал тонких розовых губ Бао Ю. Не сходившее летом с личины его выражение детской наивности ныне бесследно исчезло. Свет лампы выхватывал из темноты жесткий лик смельчака. Он не схож с Крепышом. Не похож на почтенного Лю. В нем нет сходства с Чжи Юнь. Он такой же как я в мои юные годы.
– Смерть полагается за укрыванье оружия в доме. Нам на тебя донесли. Признаешь ли вину?
– Кто донес? – У Лун смежил глаза. – Я хочу это знать.
– Не положено, – рот Бао Ю искривился в глумливой усмешке. – Такой человек, на которого б ты никогда не подумал.
Схватив за копну перепутанных липких волос, Бао Ю стал в упор изучать испещренное сонмищем язв восковое лицо:
– Так зачем тебе пушки? В меня собирался стрелять? Или, может, в японских солдат?
– Я хотел отвезти их в селение Кленов и Ив. Возвратившись на родину, я бы «умыл свои руки». Но мне и в деревне винтовки нужны, чтоб себя от врагов защищать.
– У тебя очень много врагов. У тебя на руках много крови. Не я, так другой бы явился тебя покарать. Ты же знаешь, убийца когда-нибудь сам станет жертвой убийцы.
– Неправда. Я жертва постыдной болезни. Как мог я предвидеть, что жизнь мою сгубят вонючие шлюхи? – У Лун, искривившись от боли, мотнул головой. – Ты мне враг? За родителей мстишь?
– За себя. Я не знаю, за что я тебя ненавижу. Но с детства, как только увидел тебя, и до сих самых пор... Не могу объяснить. Ненавижу, и всё. Это ненависть, данная Небом.
– Ты очень похож на меня. Я такой же был в юные годы, – с трудом приподняв онемевшую руку, У Лун прикоснулся к вцепившейся в волосы белой перчатке. – Ты так не тяни, Бао Ю. Я больной, мое тело не терпит страданий.
– Я знаю. И только поэтому я буду мучить тебя.
Бао Ю улыбнулся. На пухлых щеках проявились умильные ямочки.
– Здесь применяют различные пытки, – он выпустил волосы, чтоб натянуть поплотнее перчатку. – Есть дыба, есть пытка водой, пытка дымом. А если тебе, как болтают, неведом страх боли, то можно пронзить раскаленною спицей пять пальцев. Когда-нибудь видел шашлык из барашка?
У Лун’а пытали всю ночь, беспрестанно меняя орудья и вид истязаний. На теле его вскрылись все темно-красные струпья и белые язвы. Кровь с гноем, как капли дождя, окропляли залитый запекшейся кровью других, прежде мучимых жертв скользкий пол. До конца истязаний терзавший его Бао Ю не услышал столь чаемых стонов. Быть может, не зря утверждала молва, что У Лун’у не ведом страх боли. А может, он был слишком немощен, чтобы стонать. Свесив голову, смежив глаза, У Лун будто дремал, погруженный в спокойствие и безмятежность. К рассвету уставший мучитель его, задыхаясь, хватал воздух ртом. Отвязав от скамьи, сбросив тело на каменный пол, Бао Ю провел пальцем под носом У Лун’а. Он дышит. Полночи немыслимых пыток, а он еще жив. Бао Ю и подумать не мог, что У Лун’а доподлинно «бей не забьешь, сокрушай не сломаешь».
