Уилл Селф - Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории
Доковыляв до дивана-кровати, Дэрмот снял покрывало, свернул его, чтобы развернуть на следующий день, и принял свою обычную позу. Вскоре его голова попала в поле зрения Карла, который прихрамывая, на цыпочках пробрался через комнату к туалету. Хренов фрик, — подумал Карл, — если бы я не слышал его шагов и звука сливного бачка, то поклялся бы, что он с прошлой ночи не вставал.
Насколько быстро возникает рутина? Если поместить два агрессивных и запуганных существа вместе в замкнутое пространство, то довольно быстро. Особенно если один не очень в курсе намерений другого. За первый день, проведенный в квартире Дэрмота, Карл настолько вошел в монотонный ритм жизни старика, что под конец ему стало казаться, что он прожил тут уже несколько месяцев. Когда старик кашлял, Карл пользовался случаем и тоже прочищал горло, когда он пил чай или еще какое пойло, Карл и тут не упускал момент, когда же старик ходил в уборную, Карл шел следом и сразу же занимал освободившееся место. Старик задавал тон, помогая Карлу достичь очередной ничтожной цели. В промежутках Карл занимал позицию у правого окна спальни. Здесь, если присесть на корточки, можно было спрятаться за грудой старых кухонных стульев, а если встать перед окном — смотреть на город.
За то время, что Карл тенью следовал за стариком, произошла странная вещь. Он начал постигать, что это значит — жить с кем-то, приноравливаться, терпеть тихий, но раздражающий шум соседства. Разглядывая город, он учился терпению. Получал образование.
В стороне от грузового порта в устье реки стояли танкеры, торговые судна помельче направлялись вверх по течению, разрезая килями бурую ткань воды. Карл научился отличать одни от других. Он наблюдал за отливом и одновременно за потоком новоиспеченных жильцов внизу. Синие мусорные контейнеры на колесиках скопились у садовых ворот, потом выстроились вдоль тротуара, чтобы извергнуть содержимое своих недр в отвратительные пасти мусоровозов. После чего развернулись и убрались восвояси. Мокрое белье повисло на веревках и оставалось в таком положении, пока, съежившись, не высохло. Огромных размеров курятник, принадлежащий начальной школе по соседству, заглотнул одинаковых цыплят, потом выплюнул их, опять заглотнул и снова выплюнул. Карл видел крошечные фигурки: серые, чуть выше — синие ноги перегоняли свои темные тени по зеленому игровому полю. Пожилая женщина держала за руку малыша, а тот с важным видом вышагивал вдоль стены. И все это время по обеим сторонам проезжей части шли машины, каждая на положенном расстоянии от впереди идущей — множество вагончиков на резиновых колесах, бегущих по невидимым рельсам.
Проходили часы, дни, постепенно Карл совсем отключился. Он пялился на местность, покрытую облупившейся краской, на голубя, приземлившегося на карниз окна спальни, пока тот не разрастался до размеров вселенной, перед которой Карл благоговел. Игра с переменой погоды и света над городом вводила его в транс. Утопая на дне бетонных ущелий, он никогда не задумывался о том, что творилось наверху. День был просто сухим или дождливым, солнце либо светило, либо нет. Но теперь каждый порыв ветра или мгновенный луч солнца вызывал существенное изменение в его сознании. И прежде всего — облака, всклокоченные и застывшие — сама суть, из которой сделаны грезы. Им предстояло либо обернуться человеческими фигурами, пейзажами, животными или богами, либо на ветру превратиться в бесформенную массу и размазаться по всему небу.
Облака, размышлял Дэрмот — его пальцы были перепачканы чернильным узором, оставшимся на коврике для газет, — облака могут походить на что угодно. Вероятно, поэтому мы тоже думаем, что можем стать кем нам вздумается и заниматься чем попало? Ранним утром небо было невыносимо лимонно-голубого цвета, пустота боли в голове, когда съел или выпил что-то очень холодное, пустота, кричащая, чтобы ее заглушили беспощадными ударами, смертельным шквалом воздушных налетов, пусть сотни солдат и бомбардировщиков разнесут эту прозрачную, испаряющуюся голову медузы Горгоны. Затем со стороны моря накатили валы кучевых облаков, и Дэрмот извлек из далекого и редко посещаемого чулана собственной памяти воспоминание о том, как они с матерью ходили на сеансы.
Была уже середина тридцатых, но люди по-прежнему ощущали себя живущими во флигеле, пристроенном на скорую руку к мавзолею Первой мировой. Дэрмот скривился — они не знали, что новое явление Смерти уже в скором времени станет бронировать билеты. Его мать, грустная, скованная, одетая, опережая возраст, на старушечий манер, что существенно старило всякую женщину — но, возможно, к ней это вовсе не имело отношения? — взяла его с собой в город и привела в затемненный зал спиритуалистической церкви. Внутри, сидя на скамейке, зажатый меж одинаковых женщин, чья доверчивость была закутана в шерсть, муслин и фланель, он наблюдал за одной дамой — сначала она вела себя спокойно, но потом начала выть и трястись, задирая толстые лодыжки настолько импульсивно, что было видно белье. Затем сквозь накрашенные губы она выдохнула на всеобщее обозрение некое клубящееся облако, которое, под аккомпанемент криков и аханья, принимало те очертания, какие хотелось увидеть присутствующим. Пяти- или шестилетний Дэрмот подумал, что это кто-то взмахнул газовой тканью. Для него в этом было вполне достаточно магического; когда они возвращались домой, мать не могла сдержать стыдливого возбуждения: она была неожиданно говорлива, то призывая его к тишине, то заставляя дудеть в дудку на одном дыхании, и он решил, что лучше не спрашивать ее, свидетелями чего они только что стали. Пусть бы она даже увидела Вождя Краснокожих и услышала загробные пророчества. Облака — не важно, чем вызванные — могут олицетворять собой что угодно.
Когда щелкал выключатель чайника, или скрипела дверь ванной, или просто слышался шелест фартука старика, облако рассеивалось, и Карл возвращался обратно на дикое вражеское поле боя площадью в шестьсот квадратных футов, где он сражался за собственную жизнь. Адреналин вскипал в его мозгу; настороженно, но как будто под действием транквилизаторов, он протанцевал в крошечный коридор, ощущая каждым вздыбленным волоском любое движение в квартире. Отметил горячее, насыщенное дыхание трубы над дверью в ванную, прислушался к задумчивым фистулам вытяжки, его обрызгало из нагревательного бака, звучавшего как запертый в буфете клокочущий водопад. Карл посмотрел на голову старика взглядом, полным терпения убийцы и жестокой почтительности настоящего охотника, для которого саванна — его бог.
Вот уже три дня, как Дэрмот снова находился под присмотром. Он почувствовал качественную перемену во взгляде наблюдателя и от этого будто заново ощутил самого себя. Временами взгляд слегка ласкал его легкими движениями умозрительных пальцев, а временами прямо впивался — острый, полный недобрых намерений. Но чаще всего взгляду были присущи вялое равнодушие, по которому Дэрмот так истосковался, и приязнь близкого человека, которой ему так не хватало.
Каждую среду по утрам около половины десятого к Дэрмоту приходил домработник, молодой толстяк по имени Шон. Карл в очередной раз вылезал из гардероба, куда он прилег ненадолго отдохнуть, и в этот момент услышал поворот ключа в замке. Дикость, но так было на самом деле: новый, слегка отмороженный образ жизни напрягал Карла еще больше, чем прежнее шатание по улицам. Я СНОВА ЗДЕСЬ, МИСТЕР О’ЛИРИ, — заорал Шон с порога. — ЭТО Я — ШОН.
— Догадываюсь, что Шон, черт тебя побери, — ответил старик, — кто же еще?
Трудно сказать, что поразило Карла больше всего — голос Шона, голос старика или, собственно, сам факт речи. В голосе Шона крупными буквами читалась УГРОЗА, в то время как усталый, скрипучий голос старика был полон разочарования и от него веяло могильным холодом. Неосознанно Карл наделил Дэрмота всеми теми качествами, которых недоставало его собственному дремучему отцу: ведь очевидным было только то, что он вообще есть. Если б старика не было, ничего бы не вышло, а так Карл представлял его добрым, мудрым и сведущим. Человеком, который, несмотря на тяжесть прожитых лет, мог вызывать уважение просто тем, что разлеплял морщинистые губы и своим некогда командным, но не лишенным сострадания голосом произносил одно единственное слово: «Нет».
— Я СНАЧАЛА ПРИБЕРУСЬ В СПАЛЬНЕ, МИСТЕР О’ЛИРИ, — проревел Шон и, достав из кладовки рядом с ванной веник и совок, начал излишне громко имитировать бурную деятельность. Грохот сопровождался тяжелыми приближающимися шагами. Карл прикрыл дверцу своего шкафа. Он был так напряжен, что ему показалось, будто скрипнули его мышцы, — удивительно, почему пришедший не обратил на это внимания. Звуки шагов раздались у самого лица Карла, и шкаф прогнулся под тяжестью здоровенной задницы Шона. Помощник старика по хозяйству издал характерный, долгий, громкий и рокочущий звук, отчего древесина завибрировала. Потом зажег сигарету.
