Джули Тиммер - Лишь пять дней
— Глупости! — ответил он. — Она куда более стойкая, чем ты считаешь!
Позже Мара разбирала белье. Она носила чистые полотенца в шкаф Лакс, всего по два за раз, так как большие стопки стираных вещей стали слишком тяжелы для нее. Том, как она думала, читал журнал на диване. Но приблизившись к двери детской, она услышала, как муж спрашивает:
— Лакс! Что случилось?
Дверь была немного приоткрыта, и Мара прильнула к щели. Ребенок лежал лицом вниз, всхлипывая в подушку, а Том сидел на краю кровати, поглаживая ее волосы.
— Лакс! Поговори со мной.
Ответом были только усилившиеся всхлипы. Мара видела, как супруг начал рассматривать стрелку на своих брюках. Через мгновение он спросил:
— Это из-за того, что случилось сегодня в школе?
Мара вдохнула, когда темная головка оторвалась от подушки и закивала.
— Понятно. Давай об этом поговорим. Если все так плохо, лучше дать выход эмоциям, а не держать в себе.
Лакс повернулась к отцу, лицо красное от злости и удрученное.
— Я больше не дружу с Лизой, — всхлипнула она, — больше нет! Я никогда не буду с ней разговаривать.
— Ах, — Мара услышала вздох облегчения в его голосе, — так это из-за Лизы? А что случилось?
— Она говорила, — Лакс вздохнула, чтобы перевести дыхание, — нехорошие вещи, — и захныкала сильнее.
— Какие нехорошие вещи?
Девочка отвернулась к стене.
— Лакшми, ответь. Какие нехорошие вещи?
Все еще глядя в стену, она пробормотала:
— Она назвала маму пьяницей.
— Пьяницей? — Мара услышала напряжение в голосе мужа, хоть он и пытался его скрыть и спрашивал с полуулыбкой. Чувство страха вползло и в душу Мары.
— Ой, какое глупое прозвище, и странно, что пятилетний ребенок говорит такие вещи в детском учреждении. Но может быть, она не хотела грубить?
Лакс внимательно посмотрела на отца:
— Она услышала это от старших. И она хотела нагрубить. — В одно мгновение резкий взгляд девочки превратился в обиженный, и новые слезы хлынули из глаз. Тоненькие плечи тряслись, голос сорвался, и между всхлипами она пыталась выдавить:
— Они. Все. Все. Кроме. Сьюзан. — Еще вдох. — Она единственная. Единственный друг, который у меня еще остался. — Она опять сделала паузу, донеслось еще больше всхлипов. — Они все имели в виду то, что сказали, и старшие дети тоже! Они все так ее называли. Пьяница! Потому что она смешно ходит! И старшие дети сказали, что она выглядит пьяной. Я спросила учительницу, что означает «пьяная», и она сказала, что это плохо. — Малышка опять содрогнулась, обняла папу и спрятала лицо у него на груди.
Пьяная. Мара посмотрела вниз — полотенца, которые она держала, двигались взад-вперед, вправо-влево. Она не замечала, что ее руки двигаются.
Аносогнозия! Отсутствие у пациента с болезнью Гентингтона осознания собственных движений. Она вспомнила объяснения доктора Мизнера. Потом Тома, потом доктора Тири.
Она слышала, что пациентов с Гентингтоном арестовывали на улицах за публичное пьянство из-за их странной походки, движений да еще и споров с полицией. Они доказывали, что идут совершенно нормально. И сейчас с Марой происходило то же самое. Но вместо того, чтобы позориться перед полицией, она унизила дочь в присутствии толпы детей!
Началось ли это сегодня в школе, раздумывала она, или она уже давно странно ходит.
Внезапно ее накрыло: мальчик и его мама в магазине смотрели на нее немного странно, и не потому, что она обмочилась. Гарри практически выпрыгнул из машины и ринулся ей навстречу, когда увидел, как она двигается от двери авторемонтной мастерской, а продавщица в магазине одежды… Вот почему она тогда на нее уставилась! Мара столько раз отмахивалась от этих взглядов, думала — все из-за того, что она странно себя ведет. Она просто не признавала, что за ними кроется нечто большее.
Теперь она поняла, почему на нее все пялились! Всю неделю она ходила как пьяная. Только ее семья и друзья вели себя так, будто ничего не изменилось. Мара знала, что должна быть благодарна им за это, но взгляд и слова дочери заставляли ее чувствовать прямо противоположное.
— Прости, малыш, и маме тоже очень жаль, — сказал Том, — но это не ее вина. Помнишь, мы с мамой говорили тебе, что мама себя в последнее время плохо чувствует. Мы тебе рассказывали — у нее такая штука, называется Гентингтон, и именно поэтому она перестала ходить на работу. Поэтому раньше она была злая иногда, пока не начала принимать лекарства. Помнишь? Мы тебе говорили, что когда люди этим болеют, они ничего не могут с собой поделать. И болезнь заставляет их вести себя так, как нам может не нравиться, но мы не должны злиться, ведь это не они, это болезнь.
Супруги не особо вдавались в подробности, когда беседовали с Лакс о состоянии Мары. Логично, учитывая возраст девочки, что об особенностях таких пациентов компетентно ей должен сообщить социальных работник из клиники доктора Тири.
Но у них так не будет, решила Мара. У них не было секретов друг от друга. Нужно говорить все, как есть.
В их семье все части тела называют своими именами. А прошлым летом, когда Лакс, которой тогда было четыре, спросила маму: «А почему ты принимаешь эти таблетки каждое утро?», они прямо объяснили ей почему.
Против воли Мары Том от себя добавил раздел про понимание, про то, что не нужно расстраиваться, если мама падает, роняет вещи и прочее. Мара хотела, чтобы девочка могла свободно выражать свой гнев, раздражение по поводу поведения матери, если она действительно испытывает эти чувства. Держать эмоции в себе из-за какого-то обещания, данного отцу, противоречило взглядам Мары на воспитание.
Хорошо, что Тома не было сегодня в школе, подумала Мара, иначе Лакс была бы вынуждена проводить Мару на улицу, хотя девочка совсем не хотела этого.
Лакс кивнула:
— Я помню.
— Хорошо, — ответил Том, гладя ее по голове, — значит, ты помнишь, что не стоит злиться на маму, ведь произошедшее не ее вина, правда? — Лакс уставилась на свои колени. — Да, Лакшми? — переспросил Том строго, призывая согласиться.
Но девочка не шелохнулась, и Мара не винила ее за это.
Том не настаивал, лишь сидел тихо, позволяя поплакать у себя на коленях. Муж просто гладил ребенка по вздрагивающим плечам. Мара увидела, как на щеке мужа ходят желваки. Она закрыла рот рукой, чтобы удержать свой собственный всхлип, и отступила чуть назад, привалившись к стене, полотенца посыпались из рук.
Мара провела часы в тревожных раздумьях: вдруг однажды ее состояние поставит дочь в неловкое положение? Вдруг мужу придется справляться с ее симптомами, а помочь справиться Лакс окажется слишком трудным для него?
Но ни разу в течение этих долгих часов она не подумала и даже близко не подошла к осознанию того, что сама почувствует, если такое действительно произойдет.
Она услышала голос Лакс, громкий и жесткий:
— Папочка, я не хочу, чтобы она приходила в школу!
Мара на секунду ощутила прилив гордости за дочь и ее способность выразить свои эмоции вопреки приказу отца, но ее сердце рвалось на части.
Она чувствовала боль в голосе дочери, могла представить, как ее тоненькое личико скривилось оттого, что она ослушалась отца, и оттого, что сказала о матери.
— Я не хочу, чтобы она стояла на улице, ожидая меня, и на крыльце тоже! Я не хочу, чтобы над ней смеялись дети! И надо мной тоже!
— Так, подожди минутку! — сказал Том. — Я не хочу слышать…
— Я хочу, чтобы она оставалась дома всегда! И никогда не выходила!
Мара оперлась о стену. Было больно думать, что Лакс придется скрывать свои настоящие чувства по поводу болезни матери, но слышать, как она их выражает, было во сто крат больнее.
Текущая горячая боль заполнила Мару с головы до пят, царапала ее изнутри, окутывала кости, пронзала кожу.
А потом она почувствовала пустоту.
Ее ноги подкашивались, она заставила плечи развернуться, тело выпрямиться. Глубоко и медленно вдыхая, она умоляла свое тело не подвести ее в этот раз.
— Ну, будет, будет, — приговаривал Том, а потом сказал еще что-то, тише и нежнее.
— Ты не понимаешь меня, папочка! — Мара опять услышала детский голос, Том ответил, снова тихо и нежно.
Мара уже не слышала ни Лакс, ни Тома, до нее только доносилось его тихое бормотание, ее громкие протесты, пока их голоса не слились в один:
«Том и Лакс едут в тишине в машине. Она угрюмая, он заставляет себя игнорировать ее. Они паркуются, заходят в здание, регистрируются. Лакс закрывает уши из-за гудков сирены и хлопающих дверей. Эти отвратительные раздражающие звуки, она росла, презирая их. Они идут до конца коридора, в общую комнату. Медсестры называют это гостиной, ну да ладно, думает Лакс, кого они пытаются обмануть?
Мара сидит у окна, смотрит в него, но ничего не видит. Старое, изношенное одеяло наброшено на колени, хотя на улице жара.
