Ирина Сергиевская - Последний бебрик
Все было нипочем беглецу. Он прорезал воздух, зависая в нем, как дух, как Нижинский, как Мандрыгин! Откуда-то взялась сила, быстрота, веселая беспощадность движений. Он бил бандурой по головам клонов, которые тщились схватить беглеца. Он победил их всех, оставил позади и, вылетев из здания на лужайку, понесся по росе вперед — через цветы, кусты, деревья. Он видел себя со стороны и смеялся счастливо, как в юности: Гермес! — с бандурой вместо кадуцея и в сморщенных красных сапогах вместо крылатых сандалий.
За этот смех древний бог даровал беглецу секундный сон — сладостный, благоуханный: Май взлетел под блекнущими северными звездами и приземлился в Италии, на Фьезоле, средь тонких тополей, в тот миг, когда природа робко удивлялась рассвету. Он нагнулся, потрогал скользкую головку еще спящего мака и… очнулся около знакомой часовенки, опутанной мигающими елочными гирляндами. Невдалеке дремала старушка «Волга». Эфиоп Остапчук меланхолично курил, облокотившись о капот. Голая Ядвига Осиповна, пони и Юрасик исчезли вместе со столиком, украшавшим багажник «Волги». Май без слов прыгнул в кабину, на тюк с рыболовными сетями. «В морду захотел, придурок?!» — рявкнул Остапчук, не признав знакомого в ряженом. Выручила Мая умница-бандура: эфиоп, увидев ее, клекочуще захохотал и сел за руль.
— Ну куда едем?
— В город!.. Погоня!.. Угроза жизни! — задыхаясь, выкрикнул Май.
Остапчук глянул на свой когтистый мизинец и взревел, вдохновленный погоней:
— Ну, старая, давай!
От рева проняло оленя на капоте «Волги»; он ударил копытцем, и машина покатилась в Петербург, отчаянно хлябая деталями механизма. Май трясся на сетях в обнимку с бандурой — он полюбил ее, как боевую подругу. Восторг бегства прошел; тонкие тополя и маки Фьезоле остались в божественном сне, а перед Маем развернулась картина бездушной реальности: самоубийство Ханны; угрозы всемогущего Тита Глодова; потеря паспорта (забыт вместе с пакетом в гримуборной ресторана); в близкой перспективе — потеря свободы (посадят по навету Тита) и — как следствие — потеря доброго имени. Да что там: впереди маячила потеря жизни!..
— А Васька, друг твой, где? — спросил Остапчук.
— Нету. Опасно ему теперь со мной, — сказал Май, дико оглянувшись — не гонятся ли за «Волгой» опричники Тита. — Нету у меня больше ни друга, ни ангела!
— Бывает, — вздохнул Остапчук.
— Слушай, поехали в Эфиопию! — страстно предложил Май.
— Нельзя. Я паспорт на спор съел и пивом запил, — добродушно признался эфиоп.
— Может, в Киев рванем?
— А водительские права? Без них до Киева никак.
— Ты что, и права съел?
— Не. В Неве утопил по пьянке.
— Тогда не примазывайся! — крикнул обозленный Май.
— К кому это?
— А то ты не знаешь к кому! Вон, отрастил ноготь масонский, на Черную речку собрался идти, а сам… бумагу жрешь, как свинья! Тоже мне, эфиоп!..
Остапчук не обиделся; за пятьдесят долларов, которые недавно он выудил у Мая, можно было и обличения в свинстве стерпеть и даже хрюкнуть. Он с удовольствием хрюкнул, но услышан не был. Панический страх раздирал Мая: за смерть Ханны Тит мог расправиться со всей его семьей — и с Тусей тоже! В горячке чувств Май решил немедленно бежать в Канев, но, вспомнив о свояченице, захотел предупредить ее об опасности.
Густой молочный туман пушился над дорогой. Из него, на обочинах, призрачно выступали деревья и дымно цветущие кусты сирени. Между кустами, вдали, холодно брезжил залив. Май закутался в рыболовную сеть — его знобило. Мысли были мутные, рваные. Зачем родился в этой стране? Почему не уехал в Израиль? Ведь была возможность, но Май тогда решил, что русскому писателю там делать нечего. Теперь он думал: может, в Израиле ангел с ведьмой не пришли бы по его душу, чтобы на самом деле сразиться друг с другом? Что надо было Богу от Мая? Жертв? Мало ему разве? Отца забрал, мать забрал, теперь хочет, видно, последнее забрать — жизнь Туси, Гали. Почему Бог нем и непроницаем, как… «Черный квадрат» Малевича?!
— А о чем ему с тобой балакать? — небрежно произнес Остапчук, и Май понял, что давно бормочет вслух. — Кто ты для Бога такой? Ангел, что ли?
Услышав про ангела, Май застонал и начал выпутываться из сети. Бросил его Анаэль! Получил свое — мертвую ведьму — и открестился! Оставил один на один с Титом, который в ярости хуже самого царя Кадма!
— Я бебрик, — дрожа и цякая зубами, выговорил Май, а потом вдруг пошутил безумно: — Я бебрик, холодеет кровь…
Туман истончался и исчез совсем, когда машина въехала в город. Остапчук, понукаемый Маем, избрал самый хитрый маршрут до дома — чтобы запутать следы. Это было по-детски глупо, но эфиоп, не задумываясь о таких тонкостях, начал вытворять черт-те что: «Волга» три раза подряд объехала вокруг памятника Суворову на Марсовом поле, а потом покатилась на Васильевский остров, остановилась в Восьмой линии около незнакомого Маю дома. Остапчук молча вышел, зашел в подъезд, но тотчас вернулся не с пустыми руками — с чучелом камышового кота и маленьким японским телевизором. Чучело эфиоп доверил пассажиру, а телевизор водрузил рядом с собою, на сиденье. Оскаленная морда кота, его стеклянные глаза обезобразили Маю весь путь до Купчино. Он попросился выйти, не доезжая до дома пол квартала: вылез из кабины, за ним потянулась рыболовная сеть. Эфиоп заклекотал, помог отцепить ее и сунул бандуру в руки Маю:
— Мне чужого дерьма не надо.
Он кивнул на прощанье и, тут же забыв о странном попутчике, уехал. Май глядел вслед, запоминая все — вплоть до подрагиванья кузова «Волги» и злобной морды камышового кота, уткнувшейся в заднее стекло кабины. Зачем нужны были эти детали ad memorandum, когда жить оставалось всего ничего? Май не знал ответа, да и не хотел знать. Он побежал по-утреннему зябкой, пустой улице, перепрыгивая через лужицы; он крался вдоль стен, за кустами. Добравшись до дома, он притаился между мусорными баками и некоторое время наблюдал за подъездом. Все было тихо; солнечный свет только-только набирал силу, и окна без бликов скучно таращились на Мая. Голубиный хор сварливо встретил его у подъезда. Май беззвучно выругался, проскользнул на лестницу и побежал наверх, забыв про лифт. Перед дверью он вспомнил, что ключ остался в пакете, а пакет в ресторане. Звонить Май побоялся и, вновь выругавшись, жалобно поскребся в дверь, как вернувшийся с ночной прогулки кот.
Он был уверен, что свояченица спит, но дверь открылась. Зоя, обернутая в простыню — на манер римской тоги, воздвиглась перед беднягой. Узнав Мая в замурзанном запорожце с бандурой, она плюхнулась на табурет, поперхнулась — тяжелое матерное слово застряло в горле.
— Угроза жизни! Бежать! Сейчас же! — сипло выкрикнул Май, ворвавшись в прихожую и захлопнув дверь ногой.
Зоя шлепнула себя по жирным коленям, испустила длинное бульканье — матерное слово прыгало в горле, как сумасшедшее. Май пулей пролетел на кухню; его мучила жажда. Здесь он застал злокачественный беспорядок: на плите, в ковшике, дымился кипящий воск; рядом, на столике, валялась замусоленная книга «Практическая магия» и лежал в кастрюльке кусок сала, густо истыканный обойными гвоздиками. Май попятился, увидев, что попирает ногами нарисованную мелом пентаграмму. В кухню угрожающе вдвинулась Зоя.
— Чернокнижница! — вскричал Май, в гневе сбросив на пол «Практическую магию». — Опять заклинания чертовы творите? Изгадили дом сатанинскими символами!
Он начал топтать пентаграмму. Но тут Зою прорвало:
— Пьянь! Аванс ему выдали, так он в загул пустился! В зеркало на себя погляди, суслик обтерханный! А сапоги-то, сапоги!.. Бедная моя Галюня! С таким уродом жить — лучше утопиться! А ну, геть с моей пентаграммы! — Зоя двинула Мая в плечо, он отлетел, как перо, к холодильнику. — Народ по каплям мудрость собирал — не для того, чтобы ты ногами шваркал по тайным знакам! Я заклинания читаю, чтобы в доме деньги водились! Уже раз помогло — три тысячи долларов пришли! А ты, нехристь, только водку жрешь да в грязи валяешься!
— Деньги?! — всхлипнул Май. — Мы ни за что не возьмем эти деньги! Мы их здесь, на столике, оставим, рядом с сахарницей! Когда от Тита Глодова придут, сразу их увидят! Зоя, несите сюда доллары!
— Не дам! — рявкнула свояченица. — Не твои они, а семейные! Ведь каждую минуту издохнуть можешь без всякой пользы для семьи, а так — хоть три тысячи!
Май, не слушая белиберду, бросился вон из кухни, но Зоя закупорила собою дверной проем. И вновь помогла верная бандура: Май хлопнул ею по животу свояченицы, она отступила, освободив путь к ванной. Там, за дверью, притулилась древняя, не работающая стиральная машина, но ее на месте не оказалось. Май обнаружил машину в большой комнате, в углу между окном и шкафом. Зоя замаскировала ее вязаной скатертью под столик, а сверху поставила ивовую корзинку. Май уже сорвал скатерть, но подоспевшая Зоя отобрала ее, отшвырнув своего врага с такой силой, что он упал на диван, прямо на коробку конфет — подарок Тита Глодова. Шоколад не пострадал, а коробка с изображением «Благовещения» фра Анджелико помялась. Май начал разглаживать ее, но бросил — не до того было.
