Дженнифер Джонстон - Далеко ли до Вавилона? Старая шутка
— Гарри?
— Хватит.
По Графтон-стрит шли в молчании. Когда переходили через улицу к «Восточному кафе Бьюли», перед ними проехал автомобиль, за рулем сидел немолодой человек. Он вел машину медленно, Нэнси подалась вперед, всматриваясь ему в лицо.
Теплый аромат свежесмолотого кофе обдал их и словно втянул через вращающиеся двери в кафе.
— Как по-вашему, может быть, это был мой отец?
— Кто? Где? — ошарашенно спросил Гарри.
— Человек, который проехал в той машине.
— О господи!
Он подтолкнул Нэнси вперед, через магазин, к двери в глубине — входу в кафе.
— Я всегда смотрю в проезжающие машины, нет ли там отца. — Нэнси тут же пожалела о сказанном. Беспокойно засмеялась. — Шучу, шучу.
— Садись.
И он отодвинул для нее стул за маленьким столиком. Она села. Смотрела, как он повесил шляпу на высокую рогатую вешалку, как небыстрыми, аккуратными движениями расстегнул пиджак. Наконец он тоже сел и через стол пододвинул к ней меню.
— Твой отец умер.
— Откуда вы знаете?
— Это всем известно, глупая ты девочка!
— А мне не известно.
— Конечно, известно. Итак, что ты хочешь есть? Времени у нас немного.
— Тогда где он похоронен?
— Нэнси, я…
— Где хоть какая-нибудь бумага, в которой сказано, что он умер? Какой-то документ. Мистер Роберт Гулливер скончался. Что-нибудь в этом роде. Где?
— Ну откуда мне знать! Задавай свои глупые вопросы тете Мэри. Ей досконально все известно.
Нэнси покачала головой. Гарри нетерпеливо постучал пальцем по столику, показал на меню. Нэнси пробежала его глазами.
— Мне омлет и картофельные оладьи, — сказала она. — И кофе.
— Уверена?
— Да.
Он помахал официантке.
— Она только строит предположения. У нее нет доказательств. — Нэнси наклонилась к нему через стол. — Моя мать умерла. Это я знаю. У меня ее щетка для волос. И еще разные вещи… да я даже сплю в ее кровати, а Роберт… он… мой…
— На твоем месте я предположил бы то же что и все.
Нэнси смотрела на него, пока он заказывал еду. Шепнула чуть слышно:
— До чего ж вы иногда бываете нудный.
Гарри почесал уголок глаза бледным чистым пальцем. Ногти у него красивые, ровно острижены, руки такие, словно ни к какой житейской грязи сроду даже не приближались.
— Одно тебе скажу, где бы он там ни был, но в автомобиле по Дублину он не разъезжает.
— Вы не знаете.
— Я тоже умею строить предположения.
Кругом полно народу, бренчат ножами и вилками, помешивают кофе в тяжелых белых чашках, улыбаются друг другу или читают газеты. За стенами что-то вроде войны, подумала Нэнси, но когда сидишь тут, в тепле, в мягком приглушенном свете, ни за что об этом не догадаешься. Она поглядела на спокойные лица вокруг — может, вон те двое, самые обыкновенные люди, что с улыбкой наклоняются друг к другу, замышляют кого-то убить, передают тайные сведения; помешивают ложечками кофе, а сами кого-то предают и улыбаются, улыбаются. Официантка поставила перед ней тарелку, перед Гарри другую, лицо у него недовольное; потом что-то передвинула на столике, освободила место для кофейника и тарелки с пухлыми, дымящимися оладьями.
— Надеюсь, тебе это придется по вкусу, — вежливо сказал Гарри.
— Сногсшибательно.
— Разливай кофе. Хозяйничает дама. Мне два куска сахару.
Он взял нож и вилку и принялся за ветчину и сосиски — тщательно отрезал кусочки, склонив голову над тарелкой. Нэнси налила ему кофе, ни капли не плеснула на блюдце, хотя рука немного дрожала.
— Я зануда?
Он поднял глаза и улыбнулся ей. От этой улыбки у нее на миг закружилась голова.
— Ты глупая девочка, но не зануда. Пока. Если не перестанешь глупить, пожалуй что и сделаешься занудой, но я думаю, у тебя это скоро пройдет.
— Отъявленная зануда?
— Ешь омлет. Не годится заставлять Мэйв долго ждать.
10 августа.
Хоть я и приняла знаменательное решение аккуратно вести дневник, но с отвращением убеждаюсь, что была ленива… ну, пожалуй, вернее сказать — небрежна. Наверно, мне вообще свойственна небрежность. Может быть, это от возраста и когда-нибудь я, как очень надеется Гарри, стану дельной особой. Организованной. Однако на мое вчерашнее поведение ему жаловаться нечего. Я себя вела как настоящая светская дама. Мы заставили Мэйв несколько минут подождать, но она благородно это перенесла. На ней было светло-сиреневое платье — терпеть не могу этот цвет, но ей он к лицу.
Мы смотрели две пьесы — «Андрокл и лев» Джорджа Бернарда Шоу и «Скачущие к морю». На «Андрокле» я много смеялась, а на «Скачущих» плакала. По-моему, в обоих случаях это правильно. Но хоть пьеса мистера Шоу меня и насмешила, она не очень-то мне поправилась, только им я этого не сказала — и Гарри и Мэйв от нее в восторге.
Как-то странно пахнет в этом Театре Аббатства; может быть, во всех театрах так, не знаю, у меня мало опыта.
Нам пришлось очень спешить, чтобы выбраться из города до комендантского часа. Мэйв сидела рядом с Гарри и смеялась, и болтала, и время от времени трогала его за руку выше кисти. По дороге домой мы обогнали несколько армейских грузовиков, но не видали никаких беспорядков. Когда едешь с Гарри, бояться нечего — пока он рядом, ничего страшного с тобой не случится.
Когда я вернулась домой, все уже легли. Тетя Мэри оставила в прихожей свет, чтобы мне не топтаться в темноте. На одном конце длинного стола в прихожей стоял поднос, а на нем кувшин молока, накрытый от мух муслиновой салфеткой с цветными бусинами по краям, стакан и кусок вкуснейшего фруктового пирога, Брайди обычно его держит для гостей. Я погасила свет и села на нижнюю ступеньку лестницы.
Наш дом был тихий, ласковый. Тикали степные часы, вся мебель вокруг тихонько дышала, вещи всегда дышат по ночам, когда все остальное молчит. В кухне шебуршала мышь, в полукруглое окно над парадной дверью светила луна, оранжевые ломтики света ложились от нее на пол, на ступеньки и, наверно, на меня тоже. Мне стало очень надежно, защищенно. Я попробовала понять, правильно это или неправильно, но так ничего и не решила.
Назавтра, когда Нэнси спустилась к хижине, шел дождь. На берегу ни души. Море и небо одинаково бурные, темно-серые; взметались и опадали белые брызги пены, вздыхающие переменчивые узоры. Гудели телеграфные провода. Нэнси прихватила с собою в старой школьной сумке еду — понемногу всякой всячины.
Он сутуло сидел в углу хижины, на худые плечи накинут плед. В руке книга. Когда вошла Нэнси, он положил книгу на пол и поднялся.
— Извините, — сказал он. — У меня и в мыслях не было, что вы сегодня придете. Неподходящий день для купанья.
— Я принесла вам поесть… не так уж много… по кусочку того-сего. Я же не знаю, как вы тут справляетесь.
Она говорила, а сама беспокойно отжимала капли дождя, стекающие с намокших волос.
— Вы очень внимательны и добры!
Нэнси протянула ему сумку. Он взял сумку и, не раскрывая, положил на полку.
— Знаете что, не надо обо мне тревожиться. Я очень признателен… мне не хотелось бы… Я… м-м… прекрасно умею справляться.
Долгую минуту они стояли и молча смотрели друг на друга.
— Понравилось вам в театре? — учтиво осведомился он.
— Спасибо, было очень хорошо.
— Вы бы предпочли, чтобы я на время исчез?
— Нет, нет! Пожалуйста, не надо. Я никому не проболталась.
Он чуть улыбнулся.
— Про вас.
Она перестала терзать свои волосы, вытерла мокрые пальцы о перед юбки.
— Я и не думал, что вы проболтаетесь.
— Людей ведь не разберешь.
— По-моему, прекрасно можно разобраться. Да. Вероятно, я так думаю потому, что стар и многоопытен. Может быть, присядем? Я всегда считал, что незачем стоять, если можно сидеть.
Он разложил плед и подушки так, чтобы хватило места обоим, вежливо подождал, пока усядется Нэнси, потом сел рядом.
— Ну, вот так-то, — сказал он.
— Да.
Он достал из кармана недокуренную сигарету и, прежде чем взять ее в рот, отщипнул погасший кончик. Потом стал рыться в кармане в поисках спичек.
— Вы умираете? — спросила вдруг Нэнси.
Он, видно, даже испугался. Нашарил коробок, чиркнул спичкой. Поднес огонек к лицу, рука его дрожала. Взмахнул спичкой, погасил и обгорелую спрятал обратно в коробок.
— Ну, вообще-то все мы смертны. Почему вы спрашиваете?
— Просто я думала… ну… хотела понять… мне показалось, это тоже объяснение.
— Боже милостивый, да чего ради я заявился бы сюда помирать! Нет-нет, Нэнси Гулливер, я предпочел бы умирать с удобствами.
— А по-моему, вы бы до этого не додумались.
Он засмеялся.
— Чепуха, милая девочка. Я совсем не романтический герой. И не меньше других люблю уют. Особенно если уж речь пойдет о смерти. Предпочитаю умереть не на берегу, где свищет ветер, сжевав два неспелых яблока, а в теплой постели, сразу после хорошего ужина с бутылочкой кларета.
