Юли Цее - Темная материя
Быть хорошим физиком. Устроить счастливую жизнь. Не ломать жизнь тех, кого любишь.
Все тихо, как в оке урагана. Себастьян наслаждается тем, что может выполнять указания поваренной книги, не взвешивая никаких «за» и «против», не принимая решений. В тяжелой ступке он толчет в крупную крошку семена кориандра, зерна перца и тмина. Бросает в блендер нарезанный кусочками перец чили и имбирь; выжимает чеснок и, вовремя спохватившись, кладет замороженные креветки в воду для оттаивания. Время от времени он нагибается и достает еще какие-то ингредиенты из двух магазинных пакетов, которые, как кошки или собачки, пристроились у него под ногами и с каждой вынутой горстью теряют часть своего пухлого объема. Пришедший десять минут назад Лиам, подавляя нетерпение, всегда охватывающее его в ожидании ужина, занимается тем, что достает из шкафчика и ставит на стол стаканы и прочую посуду, наполняет солонку, постоянно спрашивая, что бы еще сделать.
— Почему мы ужинаем здесь?
— Так уютнее.
На самом деле Себастьян страшится сесть вместе за стол в привычной обстановке столовой.
— Можешь накрывать на стол, — говорит он уже в третий раз.
Почищенные овощи сверкают аппетитными светофорными красками, достигнув оптического оптимума своего существования, прежде чем погаснуть, превратившись вместе с креветками в рыжевато-однородную массу. Когда Лиам подходит к плите, чтобы заглянуть в кастрюльки, Себастьян гладит его по голове и сглатывает комок, заметив, как идеально точно округлость детской головы помещается во впадину его ладони. Искоса он незаметно поглядывает на лицо сына. Рассматривая гладкий детский лоб, тонкий нос с выпуклыми крыльями, ясные глаза, на дне которых уже заметна тень столь же опасной, сколь и притягательной глубины, и чувствует, как у него от этого зрелища что-то обрывается в груди. Внезапно его поражает испуг перед огромностью того чувства, волна которого способна захлестнуть его, взрослого человека, со всеми его воспоминаниями, убеждениями, надеждами, и унести в некое неведомое, безвременное пространство, в котором нет ничего, кроме душевных порывов, подчиняющихся законам любви. Глядя на то, как Лиам вертит легким движением пальцев поварешку, Себастьян с болезненной отчетливостью переживает ощущение потенциального небытия, присущего всему живому и неживому. Но отныне к живущему в его представлении образу Лиама присоединилось и возможное неприсутствие Лиама, и это очень трудно перенести. Себастьян неотторжимо прикован к анти-Лиаму, чье зримое тело представляет собой ненадежно закрытые врата ада. С тех пор как Себастьян вновь обрел своего сына, ему стоит огромного усилия не отослать от себя мальчика в другую комнату.
— Ой, черт!
Он позволил себе такую глупость, как потереть рукой глаза. Сок перца чили и лука тотчас же производит свое обычное действие, заставив Себастьяна опрометью кинуться к раковине, чтобы ополоснуть лицо холодной водой.
Когда Майка открыла дверь и вошла в переднюю, на нее с порога пахнуло съестным. Дело пахнет примирением. В кухне Себастьян, с опухшими глазами и красным носом, что-то делает у плиты, а Лиам показывает на него пальцем, чуть не пополам согнувшись от смеха. Слюнка на его зубах вся зеленая от съеденных без спросу кусочков сладкого перца. Майка остановилась в дверях. Ей хочется смеяться вместе с Лиамом и плакать с Себастьяном, и она уже спрашивает себя, зачем ей вздумалось, ползая на карачках, перемывать все полы в галерее, стараясь как можно дольше отсрочить возвращение домой.
— Что тут у вас делается? — спрашивает она и слегка приседает, чтобы подхватить Лиама, который бросился ей в объятия.
— Папе Таиланд попал в глаза!
Получив поцелуй, Лиам снова бежит к плите и, встав на цыпочки, принимается с таким усердием мешать рис, словно это вязкое варево связывает его через поварешку с почвой нормального существования.
— Как прошел твой день? — спрашивает Себастьян.
И на короткий миг кажется, что все у них как всегда.
Это «как всегда» для Майки сейчас хуже всего. Она без сил опускается на стул и беспомощно улыбается, онемев от нахлынувшей растерянности. У нее такое чувство, словно она отсутствовала не несколько дней, а многие годы, а теперь возвращается в жизнь, в которой, оказывается, может участвовать лишь в качестве зрительницы. Себастьян, который, щурясь, снимает пробу со своего карри, превратился для нее в незнакомца, как актер, без предупреждения вышедший из роли. Ей хочется схватить его, потрясти, наорать, а может быть, и обнять, и погладить, и понюхать, чем от него пахнет: сделать все, что только можно, чтобы вернуть себе своего мужа.
К сожалению, после давешнего утра она не может ни шагу сделать ему навстречу, поэтому ей только и остается сидеть, смотреть и размышлять про себя. Не смерть Даббелинга сводит ее с ума. И не загадочное похищение Лиама. Дело в том, как это одно с другим совпало, а также в том, что она окончательно сбилась с толку и ничего не может понять. Пустота — не противник, а без противника невозможно сражаться за семью. Если бы Майка за прошедшие годы испытала поменьше счастья и пережила побольше неудач, она бы знала, как зовется эта пустота: страх.
— День был странный, — говорит Майка, откашлявшись, чтобы прочистить горло. — В галерею ко мне приходил какой-то странный человек.
— Такого же роста, как папа? — спрашивает Лиам. — Только старый? Толстый живот, слоновье лицо?
— Откуда ты знаешь?
— Это — наш комиссар.
— Что за шутки!
Майка побледнела пуще прежнего, если это только возможно; ее спокойствие, кое-как возведенное, рушилось на глазах.
— Почти готово! — радостно сообщает ей Себастьян, его веселый голос кажется наигранным, как у повара из телевизионной передачи.
Майка на него не откликается.
— Ты хочешь сказать, — говорит она Лиаму, — что этот Книльх работает на полицию? И сюда, к вам, он тоже приходил?
— Почти сразу после того, как ты выбежала, — тихо говорит Себастьян.
— Я больше не могу, — шепчет Майка.
— Он обещал, что все приведет в порядок. — Отчаянный восторг изгибает интонацию Лиама петлями, она то взвивается, то опадает. — Он умный.
— У нас и так все в порядке, миленький, — говорит Майка Лиаму.
Затем, обращаясь к Себастьяну:
— О чем у вас был разговор?
Себастьян подходит к столу с кастрюлькой и накладывает на тарелки карри.
— О сущности времени.
Он просит Лиама разложить рис и старательно трет тряпкой стеклокерамическую плиту. Запахло паленым. Себастьян открывает дверь на балкон.
— Сущность времени! — презрительно повторяет Майка.
Она перемешивает рис с карри, солит и перчит, даже не попробовав.
— Он еще придет?
— Надеюсь, что да, — говорит Лиам.
Видя, что жена и сын так и сидят перед нетронутыми тарелками, Себастьян обводит их бодрым взглядом, вылавливает кусочки креветки и, собрав несколько штук, нацепляет на вилку. Майка озирается вокруг, словно ищет глазами что-то забытое: ложку, салфетку… Ищет ответа.
— В случае тяжких преступлений нельзя просто забрать заявление, — говорит Себастьян. — Они расследуют похищение. Это обычная процедура.
Майка кладет прибор на тарелку.
— Полиция побывала в Гвиггене? — спрашивает она. — Они допросили персонал? Узнали, кто привез туда Лиама? — Ее голос звучит так, словно она читает под чью-то диктовку. — Они были на стоянке? Искали следы? Нашли свидетелей? Опросили сторожа бензозаправки?
— Майка! — произносит Себастьян. И второй раз: — Майка.
Поблизости от балкона в ветвях каштана совещаются черные дрозды. По крикливым голосам спорщиков слышно, что обсуждается актуальная тема: полагается ли дроздам усаживаться на высокие ветки? Заглядывают ли они в верхние этажи старого жилого фонда, или они относятся к таким птицам, которые обычно держатся ближе к земле, покидая свое место обитания лишь в экстраординарных случаях? И по каким признакам определяется экстраординарность?
На дерево садится сорока, и гам стихает.
— Жаль, что сегодня уже суббота, — жалобно говорит Лиам. — А то бы приехал Оскар.
Себастьян наклоняется в его сторону и, протянув руку, пожимает ему плечо.
— Ничего, ничего, — говорит он. — Все будет хорошо.
Лиам набирает на вилку большую порцию карри и сует в рот. Начав жевать, он вдруг замирает, неподвижно уставясь в тарелку. На глазах у него наворачиваются слезы.
— Слишком горячо? — спрашивает Себастьян.
Лиам мотает головой и с усилием глотает.
— Очень остро, — тихо отвечает он отцу.
— Мне очень жаль, что недосмотрел, — говорит Себастьян, опуская руку; Майка тоже отодвигает тарелку. — И тебе не понравилось?
— Мне нравится, — говорит она. — Но что-то не хочется есть.
