Поль Моран - Парфэт де Салиньи. Левис и Ирэн. Живой Будда. Нежности кладь
Она пошатнулась, теряя сознание.
Левис и Элси Маниак смеялись. Они усадили Ирэн между собою на диван среди беспорядочно брошенных, расшитых золотом подушек, которые холодили кожу.
— Спасибо, мне просто стало нехорошо, нет никакой необходимости меня раздевать.
XV«Неужели другим никогда не приходится обманывать тех, кого они любят?» — думал Левис, пытаясь разобраться в смятении своих чувств, идя в одиночестве по набережной. Вечер был черным, как кофейная гуща, но по нему нельзя было угадать будущее.
Он ушел из дома рано утром, когда Ирэн еще спала, а вернулся поздно ночью, немного взволнованный, но довольный. Ему нравилась в Ирэн ее чистота, так нравилась, что он не мог ее больше переносить. И впрямь она защищала Ирэн от всего — от подозрений, от опасностей; позволяла ей оставаться самой собой; никогда не делая усилий, чтобы услужить ему, понять его, Ирэн и спала-то в кольчуге этой чистоты…
Неужели нельзя выбрать что-то среднее между женщинами в звательном падеже и женщинами в повелительном наклонении?
Жить в Париже после тридцати лет — значит окружить себя сообщниками. Иначе надо уезжать. Раз Ирэн согласилась перебраться во Францию, рано или поздно ей придется «ужиться».
Левис подумал о том, что легкая распущенность, которую он позволял себе с женщинами, когда они ему просто нравились, с любимой кажется каким-то анахронизмом. Он размышлял об этом, не допуская мысли о возможности изменить самого себя — мысли, которая так часто нас посещает и которую мы привычно от себя отгоняем.
Нет, он не усложнял себе жизнь, он упрощал ее.
XVIОн упростил ее до такой степени, какую и предугадать было невозможно. Вернувшись, он застал дом пустым. Два дня он ждал. Затем, терзаемый угрызениями совести и отчаянием, на что, казалось, не был способен, он за двое суток объездил весь Париж, Лондон, Триест. Безрезультатно. Ирэн исчезла бесследно.
На восьмой день он получил телеграмму: она просила его приехать к ней на остров Корфу.
Она согласна его простить? Он готов был проделать любое путешествие, лишь бы снять с души эту тяжесть. Визу он получил с трудом, так как отношения между Италией и Грецией оставались напряженными. Наконец ему удалось сесть в Бриндизи на итальянский корабль, полный солдат.
На закате следующего дня посреди неспокойного моря возник неподвижный остров Корфу. Поднятием флага они поприветствовали корабли «Граф Кавур», «Юлий Цезарь», «Святой Марк», «Леопард» и другие знаменитые итальянские суда, которые поблескивали серыми металлическими боками, направив свои расчехленные пушки на старинную крепость, защищенную теперь только вьющимся виноградом. На главных зданиях города был высоко поднят белый флаг. Город спокойно предавался хозяйственным заботам, Италия только что объявила, что остров в блокаде.
В гостинице «Прекрасная Венеция» Левис узнал, что греческие корабли с пассажирами задержаны в южном заливе Каликиополо.
Он отправился туда поздним вечером.
Шел дождь. Под порывами западного ветра теснились греческие эскадронные миноносцы, носящие имена крупных финансистов; за частоколом их металлических мачт просвечивало небо цвета разлитого в бочки вина; здесь же стояли грузовые и транспортные суда, задержанные по пути следования из города Патры, с Пелопоннеса, в плен попали даже фелюги, груженные мукой и материалами для дорожных работ, остановленные во время рейса от одного острова к другому, застывшие в луче прожектора с итальянских «летучих шлюпок».
Торопясь, как опоздавший матрос к своему кораблю, с лодки, управляемой двумя гребцами, прыгающей по беспокойным волнам, Левис светил фонариком, отыскивая «Василия II», на борту которого должна была находиться Ирэн. Лодка пробиралась под застывшими носами судов, между лопастей корабельных винтов и протянутыми тросами; слышались звуки аккордеона, песни, распеваемые матросами, скрипели мачты и лаяли на парусниках сторожевые псы. Кочегар высыпал сверху ведро шлака чуть ли не на голову Левиса. Пассажиры, томившиеся от безделья, коротая время карантина, стояли на корме, следили с высоких черных стен за движением лодки и слали Левису проклятия на своем родном языке.
Но вот фонарик, разрезав ночную тьму, выхватил золотые буквы на корме: «Василий II».
XVIIОн застал ее в каюте. Деревянная спинка кушетки, закрытый иллюминатор, в тазу — только что выстиранное белье, открытые чемоданы. Вентилятор гонял спертый воздух, было душно.
— Ирэн!
— Не подходите!
— Но вы позвали меня…
— Знаю. Не будем терять времени. Мне надо сказать вам нечто важное. Поднимемся на палубу.
На палубе от сильного ветра трудно было устоять на ногах. Судно дрейфовало на якоре. Вдали мигали красный и зеленый огоньки. Над их головами висели спасательные шлюпки, вырисовываясь на фоне пустого беззвездного неба, словно черные дирижабли; волны перекатывались за бортом, как груда орехов.
— Как вы здесь оказались?
— Нас остановили итальянцы. Я села в Марселе, чтобы плыть в Афины.
— Чтобы сбежать.
— Конечно.
— Ирэн, простите меня.
— Неужели вы еще не поняли, что я уже больше не жена вам? И не для того позвала я вас сюда в эту январскую ночь, чтобы повторить, что наш счет закрыт навсегда. Пожалуйста, не будем терять времени. Вот телеграммы, полученные нами из Триеста. Подтверждается информация, полученная на этих днях. Вы в курсе политических неурядиц. И, наверное, знаете, что мы отказали итальянцам в иске по возмещению ущерба. Теперь они мстят. Это вполне в их стиле. Они наложили эмбарго на всю греческую собственность в Италии. Нам придется продавать Сан-Лючидо — как раз теперь, когда дела идут отлично. Впрочем, именно этого нам не может простить итальянское правительство. Мы купили этот рудник, когда Италия, пострадавшая от обесценения денег, была наполовину коммунистической. Теперь против нас — Италия националистическая, зараженная ксенофобией, опьяневшая от своих прав. «Миланский кредит», с которым, как вы знаете, мы были в добрых отношениях и о чьих фашистских симпатиях вы тоже знаете, вежливо предлагает нам выкупить наши разработки, но за предложениями явно скрываются угрозы.
— Не хотите ли вы осуществить фиктивную передачу акций и эксплуатировать разработки через посредников, пока не разрешится кризис?
— Нет, они решительно настроены забрать дело из рук греков. Такова их политика на всем востоке Средиземноморья. У нас нет выбора. Взгляните на телеграммы, надо продавать, и лучше незамедлительно.
— Какие условия ставит вам «Миланский кредит»?
— Не такие уж тяжелые. Лучше, чем можно было ожидать. Но мы ни за что, слышите, ни за что не продадим итальянцам. Перехожу к делу. Мое предложение: согласны вы снова взять дело в свои руки?
«Вот как все обернулось…» — подумал Левис. Воспоминания об этих разработках в Сан-Лючидо целый год звучали в его жизни мотивом поэтическим, абсурдно-романтическим. Он снова увидел праздничное море, взрезаемое загорелыми руками молодой женщины. Снова увидел очертания сицилийских холмов и голубое подрагивающее небо. Первый раз в жизни он взмолился:
— Ирэн, не уходи!
— Значит так. Я вам все сказала. Думайте. Будьте на высоте — это ведь наш последний разговор. Просчитайте все. Вы здесь только для этого. Прогулка была бы слишком обременительной, если бы вы приехали просто из-за меня.
— Не продолжайте. Я знаю, что такое ваша гордость.
Ирэн почувствовала, как пьянит ее желание наговорить грубостей. Но она взяла себя в руки.
— Давайте держаться на равном расстоянии от дерзости и от слезливости. Хорошо?
После этих слов разговор вошел в более спокойное русло.
— Вот мы и начали в этой жизни бороться поодиночке. Давайте покоримся этому. И будем вести честную борьбу.
— Ирэн, я вас…
— Прошу вас замолчать, чтобы вы не произнесли слово, от которого небо упадет нам на голову. Любовь — не для вас и не для меня. На краткий миг я попробовала жить на земле не ради работы: наказание не заставило себя ждать. Ну так да или нет? Берете вы разработки? Отвечайте.
— Я обдумаю это, — ответил Левис. — Во всяком случае, ваши акции, удвоившие свою цену в июне, мы сможем выкупить только по номинальной стоимости. Отчисления за страхование не будут учитываться при расчетах.
Он разрыдался. Сквозь сплетения мачт из облаков показалась маслянистая луна.
«Горе не сбило его с толку, — подумала Ирэн. — Его условия жестче, чем те, что ставят нам итальянцы».
XVIIIБанк «Апостолатос» продал разработки серы в Сан-Лючидо. Франко-Африканская корпорация выкупила их по самой низкой цене с молчаливого согласия итальянского правительства (которому она, впрочем, оказала финансовую поддержку в некоторых делах в Малой Азии). Пока шли переговоры — а они были затяжными — корреспонденция между фирмами была безличной; Ирэн и Левис составляли и подписывали отправляемые другой стороне письма и меморандумы, то и дело вступая друг с другом в какие-то отношения. Эти разговоры на расстоянии, установившиеся мало-помалу на спокойной, бесстрастной ноте, показывали, что их точки зрения на политику в Средиземном море во многом совпадают. Их интересы шли в одном направлении. И результаты были обнадеживающими, словно судьба, сделавшая все, чтобы их разлучить и помешать им быть счастливыми, теперь спешила благословить этот финансовый союз и подарить им благосостояние именно тогда, когда им стали безразличны жизненные блага. Все, что их раньше мучило, теперь сближало. Случай опять помог им. Иногда они удивлялись, почему раньше не работали вместе; отбросив стеснительность, они признавались друг другу, что если бы сумели быть счастливыми, то к настоящему моменту разорились бы. Любовь ведь быстро разоряет жизни, которые к ней не готовы.
