Пьер-Жакез Элиас - Золотая трава
У края бреши уже стоит кто-то, ожидающий. Высокая женщина в громадных, совсем новых сабо, безразличная ко всему окружающему, она устремила взгляд к горизонту. У нее не хватило, по видимому, мужества надеть головной убор. Голова ее закутана в голубой ситцевый фартук. Сколько времени несет она свою вахту? Мари-Жанн ее узнает.
— Вы тоже здесь, Фан!
— Еще бы.
Она не шелохнулась. От нее больше и слова не вытянешь Это — мать юнги Херри. Молчаливая эта женщина работает на заводе, где никто и никогда не видел ее улыбающейся. Но в остальном она безупречна. Сердце щемит видеть ее тут в одиночестве, если не знать, что она всегда истово его охраняет. Когда Элена направляется к ней, Мари-Жанн удерживает ее за руку и отводит назад. Нонна Керуэдан задает себе вопрос: не Фан ли положила на воду ковригу черного хлеба со свечой? Во что он вмешивается!
Все ждут. Фан в трех шагах от общей группы. И снова звонят колокола, но в учащенном ритме.
— Он был чересчур стар, — брюзжит Корантен, как бы успокаивая себя, — сердце у него давно не в порядке. Ян Кэрэ это знает так же хорошо, как и я.
— Но он хотел закончить свои дни на судне, а не в постели «большого дома». Он получил то, чего добивался, помешанный, последний Гоазкоз. Он доволен.
Тем не менее команда ощущает себя виноватой, все испытывают неловкость оттого, что на душе стало легче. Смерть хозяина «Золотой травы» освободила их от обещания, которое каждый из них дал лишь самому себе, а теперь можно считать эту иллюзорность недействительной, хотя она и позволяла им считать, что они избегнут общей участи. «Золотая трава» служила защитой Алену Дугэ от Лины Керсоди. И все же он испытывал недовольство, затаив некоторую злобу против Пьера Гоазкоза, возможности которого он преувеличил, но не решался оставить его, чтобы не признать своей собственной ошибки. Для Корантена Ропара дело обстояло проще. Он нашел на «Золотой траве» свой собственный дом, повсюду, в других местах, он чувствовал себя как бы прохожим, терялся вне тени, падающей от Пьера Гоазкоза. Он его избрал своим учителем и подлинным отцом, невзирая на то, что он никогда не понимал и тем более не разделял его безумной идеи. Пьер Гоазкоз был для него прибежищем, его защитой от тысячи западней, которые ему расставляла его застенчивость, пока он не встретил Элену Морван. С тех пор эта женщина переняла покровительственную роль Пьера Гоазкоза, открывая ему в то же время совсем новое видение мира, о котором он раньше и не подозревал. И это открытие развенчала в его глазах хозяина «Золотой травы». Что же касается Яна Кэрэ, самого близкого к помешанному хозяину, который понимал его всех лучше, то он закончил свое обучение у хозяина «Золотой травы». Теперь ему надо было продвигаться дальше, искать в другом месте и с другими людьми тайного удовлетворения своих желаний, которые пустили ростки еще при его рождении, по всей вероятности, как фантастическое наследие его отца. Пьер Гоазкоз заплатил за свое поражение жизнью, и теперь Ян ничего ему больше не должен. Возможно, в чем-то, только он не знает, в чем, он остался в долгу перед юнгой, которого Нонна Керуэдан, сам того не желая, настроил на мистический лад; для большинства — это лишь бредни и обычные детские сказки и лишь для избранных — это зерна жизни. Но этим избранникам приходится дорого оплачивать свой дар. Что поделаешь! Эта нескончаемая расплата по счету заранее предопределена; не является ли сам по себе дар одновременно и вознаграждением? Он, Ян Кэрэ, тоже — помешанный.
Вот и юнга как раз подходит к нему. Он становится на колени, на банку, где сидит Ян. У двоих других глаза и слух целиком поглощены приближающейся землей.
— Ты уедешь, Ян Кэрэ, не так ли?
— Придется уехать, Херри. В Логане мне больше нечего делать.
— Все из-за растения Аллилуйя?
— Из-за него или еще из-за чего-нибудь другого. Но — неизменно из-за золотой травы.
— Я еще чересчур молод, чтобы последовать за тобой. И потом я не чувствую в себе достаточно сил, чтобы избегнуть завода. Ведь у меня — мать. Но обещай извещать меня о себе. Возможно, что однажды я к тебе присоединюсь. Тогда я буду совершенно свободен, с пустыми руками и пустыми карманами.
— Обещаю, сынок. Принеси, однако, свою гармонику.
Море разыгралось. Лучи маяка освещают теперь набережную Логана, которая уже видна команде. Матросы могут пересчитать один за другим все хорошо им известные дома. Но они удивлены, не видя ни одного освещенного окна. Вокруг «Золотой травы» плавают по волнам обломки, большинство которых явно принесено с земли. Дворовая уборная, в двери которой отверстие в виде туза, подоконник с прицепившимся к нему цветочным горшком, тележка без колеса, метла из дрока, разрозненные сабо.
— Здесь тоже много разрушений, — говорит Корантен. — Их так же потрепало, как и нас.
Ален Дугэ держит курс на конец мола, который не подает никакого светого сигнала. Но он пристанет к нему с закрытыми глазами. Однако мол не похож сам на себя. Посередине огромная брешь. А на краю бреши, со стороны земли, три неподвижных аварийных фонаря и за ними тени.
— Вас поджидают, — говорит Ян Кэрэ.
Его-то никогда и никто не ждет. Он прикидывает, что отоспится день-два в своей комнате на набережной, если буря ее не разрушила, а потом мертвецки напьется, чтобы переделать себя наново. А почему бы не совершить ему что-либо выдающееся, прежде чем покинуть Логан? Он может, например, разнести в щепки клетку табачника, освободив этого несчастного человека, которого зовут Пустым Рукавом, и, сняв с него хомут, повести его с собой напиться, и тот пустится расписывать свои похождения в семнадцати кабачках городка и его окрестностей. Их подберут в каком-нибудь стойле, где они будут переваривать свое опьянение в тепле, под дыхание коров, за неимением быка и осла, полагающихся в ночь под рождество. Веселое рождество! Пусть мегера Анри Пустого Рукава сдохнет от негодования. А потом в Логане, по крайней мере, полвека будут отмечать веселую память о Яне Кэрэ — освободителе.
Он разражается смехом. Случаются ведь мгновения, когда эта паскуда-жизнь предоставляет вам великолепные реванши!
— Вон и они!
Нонна Керуэдан заприметил серый парус над вздымающимися волнами. Он один способен оценить тонкое маневрирование, которое должна предпринять «Золотая трава», чтобы войти в фарватер. Судно немало вынесло, и его команда, должно быть, находится на пределе. Обычно Пьер Гоазкоз оставляет к прибытию все паруса и спускает их только в последний момент. Наконец-то они тут. Старик поднимает свой фонарь кверху и раскачивает им, словно кадилом.
— Вот они, — повторяет Мари-Жанн.
Она не нашла ничего другого, что сказать. Энергично откашливаясь, чтобы прочистить голос, она готовится начать игру. Ален Дугэ, вернувшись на землю, должен вести себя как следует. Лину опять пробрала бы дрожь, если бы ей не приходилось поддерживать жительницу гор, которая совсем побледнела и навалилась на нее всей своей тяжестью. Но Элена быстро пришла в себя.
— Я никогда еще не видела океана вблизи, — оправдывается она.
Она видела его только на картинках. Но картинки никак не воспроизводят его чудовищности. Ведь им прежде всего не хватает шума и неистового движения водной стихии, а это-то и производит наибольшее впечатление. Буря, это она понимает, что такое. Сколько раз приходилось ей преодолевать дикие ветра, возвращаясь домой из разных ферм своего кантона! Но, по крайней мере, каменная земля была устойчивой под ее ногами, а каменный домишко несокрушим. Она представляла себе рыболовецкие суда куда больших размеров — такое впечатление производили картинки, показывая всегда лишь небольшую часть океана вокруг судна. Так, значит, «Золотая трава» — всего лишь деревянная скорлупка, влекомая лоскутом серого паруса на палке, и сражается одновременно с разнузданностью волн и натиском небес! Вот она совершенно исчезает в провале волн. Всплывет ли опять? Она всплывает, но с таким трудом, что сердце начинает колотиться у вас в груди. Однако самые тяжкие муки уже позади. Элена смогла увидеть лишь часть всего этого сражения со стихиями. Но достаточно, чтобы испытать никогда дотоле не испытанный страх. Из-за своей полной неосведомленности она смогла спокойно болтать целый вечер, с безмятежностью, которая произвела на окружающих столь сильное впечатление. Тем лучше, но теперь она бы не смогла.
— К этому можно привыкнуть, Мари-Жанн?
— Привыкнуть! В хороший сезон этот проклятый океан может не беситься недели и даже месяцы. Он притворяется, будто у него прекрасное, доброе сердце. Но берегитесь — не доверяйте ему. Он снова начнет беситься, часто без всякого предупреждения, и это — ад. Лучше уж не привыкать.
— А мужчины?
— Мужчины есть мужчины. А те, что на «Золотой траве», — хуже всех. Приходится оставлять им свободу действий.
