Дельфина де Виган - Дельфина де Виган «Отрицание ночи»
Нам пришлось вновь учиться верить Люсиль, не бояться новых приступов, выслушивать ее бравады, блажь, ее фантазии, ее опасения, уважать ее бессмысленные разглагольствования, не думая при этом о болезни. Люсиль училась сдерживать себя, жонглировать собственными возможностями, гнать от себя печали и тоску. При малейшей надобности Люсиль обращалась к доктору Ж.
В эти годы Манон, наконец, оторвалась от Люсиль и начала свою жизнь – переезжала с места на место в поисках тихой гавани.
Я стала работать, встретила отца своих детей, поселилась вместе с ним, свила свое гнездо и зажила очень счастливой жизнью.
Мы с Манон повзрослели, окрепли, поняли, что в жизни все очень хрупко, нестабильно и может в любую минуту разрушиться.
Люсиль следила за нашей жизнью, приглашала нас на ужин, приходила в гости по выходным. Люсиль не из тех матерей, что звонят через день и требуют подробных отчетов обо всем на свете. Вместе со мной или с Манон мама любила прогуляться, посидеть где-нибудь, выпить.
Когда по праздникам мы ездили в Пьермонт, Люсиль еле сдерживала враждебность. Она замыкалась в себе, реагировала агрессивно, резко, недоверчиво. В семье мама держала ухо востро.Люсиль предпочитала общаться с братьями и сестрами у них дома или у себя. С каждым она поддерживала теплые отношения, полные любви, благодарности и горечи. Люсиль нельзя было назвать простым человеком – она всех норовила подчинить своему ритму и своей системе ценностей.
В течение нескольких недель мама очень беспокоилась о Лизбет, которая, согласно сплетням друзей, хотела совершить самоубийство. Вот уже много лет старшая сестра жила на Юге. Ее дети и дети ее второго мужа давно покинули дом. Накануне своего пятидесятилетия Лизбет заявила, что ей все надоело и стареть она не желает. За пару недель до юбилея Лизбет уволилась с работы и разобралась с важными делами. Члены семьи знали, что Лизбет страдает депрессией, ее поведение вызывало у друзей тревогу, телефон в доме звонил, не переставая. Накануне дня рождения две подруги приехали к Лизбет и заночевали, наплевав на мнение хозяйки. В день юбилея дети устроили Лизбет праздничный сюрприз, который тронул ее до слез. После торжества друзья пожили в доме Лизбет несколько дней и заставили ее снова ощутить легкость бытия.
Следующим летом Люсиль отправилась погостить к сестре – так она потом делала каждое лето.
Когда я разговаривала с Лизбет о самоубийстве Люсиль, тетя со свойственным ей сарказмом сказала: «Видишь ли, Люсиль вечно меня во всем опережала! Даже покончила с собой раньше меня!»
Люсиль в своей маленькой квартирке занималась ремонтом, перестановкой и цветами, в общем, порхала. В моей семье любят слово «порхать»: для нас «порхать» – значит пытаться охватить все, не охватывая ничего, а только разбрасываясь по мелочам. Люсиль порхала, и мы радовались ее энергии.
В метро Люсиль боролась за единственное свободное место – будто оно принадлежало ей по праву, ей, как выжившей, как спасшейся и как больной.
А как Люсиль ходила по улице! Твердым шагом, но чуть наклонив спину, грудью вперед – пробиваясь сквозь толпу, протаранивая толпу.
А как Люсиль толкалась локтями в очереди в кино или в кассу в супермаркете! Если кто-нибудь, задумавшись, случайно выдвигал свою тележку вперед, на «территорию» Люсиль, мама испепеляла беднягу взглядом.
А как Люсиль загорала, растянувшись на лужайке в сквере или присев на скамейку. В такие минуты мамино лицо выглядело умиротворенным, как никогда…
Как-то в субботу пополудни мама позвонила мне со срочной просьбой. Она встретилась на площади Республики с подругой, но внезапно вспомнила, что оставила дома кастрюлю на огне. И теперь, мол, не могла бы я все бросить, съездить к ней домой и выключить плиту? После трудной недели и, видимо, из-за накопившейся усталости и раздражения, я едва сдерживала гнев: «Ты думаешь, мне больше нечем заняться? Да ты уже достала меня со своими вечными катастрофами! Жить не даешь спокойно!» (Так написано в моем дневнике слово в слово.) Покричав, я немного успокоилась, взяла ключ и поехала в квартиру Люсиль.
Поскольку Люсиль держалась молодцом и неплохо себя чувствовала, я считала, что имею право высказаться откровенно и даже повысить голос. В худшие периоды мы с Манон и то позволяли себе не сдерживать эмоций, хотя тогда наша ярость и разочарование выражались в тихих слезах и немом возмущении. Но иногда одного взгляда, одной гримасы достаточно, чтобы оскорбить человека.
Однажды, вскоре после эпизода с кастрюлей на плите, Люсиль вышла из себя из-за того, что я опоздала на пять минут. Я всегда опаздывала на пять-десять минут. Это правда. Такова жизнь. Мать обязана ждать дочь, звонить ей, беспокоиться (напрасно я многие годы стремилась навязать Люсиль роль, которая ей не по зубам).Спустя несколько недель на скамейке в сквере Сен-Ламбер я объявила Люсиль о своей беременности. Мама сентиментально всхлипнула, смахнула слезу, потом повернулась ко мне и спросила: я ведь смогу с ним сидеть?
Когда моя дочка родилась и мне дали ее подержать, я произнесла слова, которые меня страшно испугали: «ягодка моя».
Ягодкой меня в детстве и позже, в моменты приливов нежности, называла Люсиль. До рождения ребенка я гадала, мальчик будет или девочка. Однако я ни на секунду не задумывалась о том, какое ласковое прозвище дать моему первенцу: котик, зайчик, душа моя, цыпленочек, сокровище мое, мой ангел, моя лапочка, моя звездочка.
У меня родилась дочь, и я тут же выпалила: «ягодка моя».
С четырнадцати лет я поставила перед собой цель: ни за что не стать такой, как мама, ни за что не стать похожей на нее!
Я ни в чем не хотела походить на Люсиль – ни внешне, ни психологически, и страшно оскорблялась, если кто-нибудь случайно сравнивал меня с мамой. Иногда мой отец отмечал какую-нибудь поведенческую деталь, унаследованную мною от матери, но такие мелочи мог разглядеть, слава богу, только он. Внешне я – почти копия отца.
Я стыдилась матери и стыдилась того, что стыжусь. Год за годом я вырабатывала собственную походку, собственную манеру держаться, чтобы истребить биологический рефлекс – копировать маму. Даже теперь, когда Люсиль чувствовала себя лучше, я отдалялась от нее, хотела быть ее противоположностью, ее отрицанием, отрицанием ее тьмы. Я боялась пойти по ее стопам, а потому даже не смотрела в ее сторону.
В течение нескольких месяцев я старалась взять себя в руки, придумывала для дочери разные забавные клички и ласковые прозвища, но в итоге – капитулировала. Я называла дочку «ягодка моя», и – дурной пример заразителен – мой супруг тоже.
Когда моей малышке исполнилось несколько месяцев, я стала доверять ее Люсиль. Не помню, как это произошло впервые, задавалась ли я какими-то специальными вопросами. Люсиль любила брать внучку на руки, возиться с ней, играть роль настоящей бабушки. Люсиль стала приходить к нам домой, чтобы посидеть с внучкой, если мы вечером отлучались, а потом я даже разрешила маме иногда забирать ребенка к себе.
Манон тогда выразила глубокое неодобрение – мол, если она сама когда-нибудь родит, в жизни не доверит малыша Люсиль. Я растерялась. Я знала, как Манон в детстве пострадала от маминых рук, и задумывалась над тем, в правильном ли направлении меня ведет мой инстинкт? Впрочем, спустя несколько лет Манон родила двух дочек, с которыми Люсиль проводила немало времени.Люсиль была особенной бабушкой – я к этому еще вернусь.
Люсиль все больше увлекалась рекламой и очень выкладывалась на работе в агентстве коммуникаций. Она любила рассказывать нам о своих сложностях и успехах, о разборках с начальством, об офисных сплетнях. Люсиль никогда не воспринимала работу как источник личностного развития, но реклама хотя бы ее развлекала.
Через несколько лет Люсиль почувствовала ветер перемен. Пошли слухи о сокращениях и реорганизации. Люсиль стукнуло сорок девять лет, она весьма средненько владела английским и в информатике разбиралась куда хуже, чем ей представлялось в моменты помутнения сознания. Кроме убогого диплома машинистки, Люсиль не могла похвастаться ни повышением квалификации, ни учебной стажировкой, ни профессиональными курсами. Тогда мама проявила инициативу и сделала большой шаг вперед – сдала выпускные школьные экзамены и записалась на конкурсы в несколько высших школ. С письменными вступительными экзаменами Люсиль справилась отлично, затем попросила помощи, чтобы подготовиться к устным турам. Люсиль очень неловко чувствовала себя перед жюри, и это ей сильно мешало. Мы с Манон тренировали маму много часов, стараясь ее как-то расслабить и внушить уверенность. Два первых устных тура Люсиль провалила, однако третий прошла – Высшая государственная школа восемнадцатого округа распахнула перед Люсиль свои двери. Тут мама задумалась о деньгах: ведь ей предстояло учиться, а не работать, и учиться целых три года. В оплачиваемом образовательном отпуске маме отказали, и Люсиль заранее обсудила с начальством возможность увольнения, которое обеспечило бы ей на два года пособие по безработице.
