Евгений Попов - Самолёт на Кёльн. Рассказы
– Всем здравствуйте и привет! – сказал первый ворвавшийся, который, впрочем, тут же упал на кожаное автобусное сиденье, склонил, запрокинув, кудрявую голову, громко захрапел и, в делах больше не участвуя, был в конце маршрута с посторонней помощью вытащен из автобуса.
Я не понимаю, что со мною И-ех со мною Да Со мною А может, кто-то связанный с тобою Возможно Но нет
Так запел сначала второй ворвавшийся, но потом оборвал пение, пристроился к окну и заплакал, залился горючими слезами.
Публика, спотыкающаяся о вытянутые ноги третьего ворвавшегося, который первого, заснувшего, удерживал, а второго ворвавшегося ободрял, стала ворчать и ругаться, что он вытянул свои длинные ноги в черных и непонятно каких – не то остроносых, не то тупоносых башмаках, с набегающими на башмаки расклешенными штанами.
– Цыц! Не вопи! – озверев на секунду, крикнул виновник ругани и ворчания ропщущим и, добившись тишины и порядка в автобусном салоне, стал ласково беседовать с пьяной же, прекрасной молодой девушкой.
Эта девушка по своему пьяному состоянию и красоте явно могла украсить компанию, если бы, на что-то обидевшись, не выказывала ко всем, а в особенности к ухажеру, явное презрение.
А когда он обнял ее, имея перед собой целью потрогать ее за грудь, она вообще обиделась, встала и пошла куда-то вперед, спотыкаясь.
Ну, молодой ухажер, конечно, последовал за ней. Куда же ему деваться?
А дальше случилось вот что. Рядом со мной сидел один тоже довольно молодой товарищ, в хорошей одежде, с каким-то значком и, по-видимому, трезвый. Глядел в окно. А потом повернулся и стал глядеть на меня так, будто я что-то взял из его кармана. А потом и говорит:
– Здорово, подлец!
Я тут, я засуетился: Как, дескать, вы смеете и прочее.
– А вот и смею, – отвечает товарищ, – как же это я не смею. Вы же видите, какое творится безобразие. Пьяные. Пристают к девушке.
– Я… я, мне… я… вот…
– Вот-вот, – сказал молодой товарищ, – все ясно. Вы видите безобразия, некультуру и недостатки, а сами сидите, будто вам до этого и дела нет.
– Я, да, я, я, я бы, вот, я хотел…
– Что вы хотели?
– Я хотел, я хотел.
– Не нужно тут никакого хотения, нужно просто дать распоясавшимся молодчикам хорошенько по рукам, и, поверьте моему слову, они сразу утихомирятся.
А между тем компания и сама по себе уже немножко утихомирилась, так как первый заснул сразу, второй заснул, поплакав, а третий все-таки девушку взял за грудь, она на него вяло посмотрела и куда-то опять пересела, а он опять за ней.
– Это уже даже не нерыцарство. Это – подлость. Это уже подлость. Предательство. Предательство начинается с малого. Вот ты не заступился за девчонку, вот ты уже и предатель.
Я потупился, я подавленно молчал и думал: «Какой умный человек и как же он правильно говорит! А я действительно подлец. Меня надо из инженеров в дворники перевести и заставить мести асфальт около родного завода».
– Я, я…
– Вы, вы. Эх. Сердце мое разрывается, глядя на такую инфантильность, товарищ. Ведь ты же мог с ним как мужик с мужиком. Отвести его в сторонку и сказать: «Ты что, парень, делаешь. Напился, так веди себя прилично. И не позорь дивчину».
А между тем, между тем разговор наш уже происходил на полностью темной конечной ночной автобусной остановке. Автобус уже пришел и высадил пассажиров, и ушел, и пьяницы смылись во тьму неожиданно неописуемой бодрой походкой, а мы все стояли, говорили, я слушал товарища и видел, что он кругом прав, о чем я и сказал ему.
– Вы совершенно оказались правы, – говорю, – в следующий раз я поступлю так, пускай мне даже эти хулиганы наставят синяков на роже.
Он меня поблагодарил и ушел тоже в темь пружинистой спортивной походкой своей.
А я ему вслед сложил и показал кукиш.
Я хорошо умею делать кукиш. Кукиш у меня получается как живой. Вернее, я делаю даже два кукиша. Когда я делаю кукиш, у меня в составлении кукиша принимают участие все пять пальцев, и получается два кукиша. Я это давно уже умею делать, с детства. Меня никто не учил, я сам научился. Раз – и готово. Два кукиша, а если на обеих руках – на правой и на левой, то четыре. Но я ему показал на всякий случай всего два, на правой руке, потому что между тем вдруг бы он заметил, несмотря на темноту, что я ему показываю кукиш. Он бы тогда несомненно вернулся и мог побить меня немножко кулаками. Он ведь сильный. Вернее, он стукнул бы сначала кулаком раз, а когда я сказал бы: «Я, я», за что, дескать, за что, он мог бы и еще пару разиков к моей физиономии приложиться.
И ведь совершенно был бы прав.
Так бы мне и надо было бы, подлецу. Не надо молчать. Это послужило бы мне хорошим жизненным уроком активной жизни и чтоб я защищал обижаемых.
Он бы настолько был бы прав бы, что когда сошли бы с меня с помощью свинцовой примочки синяки, я смог бы где-нибудь как-нибудь доказать свою активность и непримиримость к окружающим меня недостаткам. До свидания. Спасибо за внимание.
КОНЦЕНТРАЦИЯ
Письмо Н.Н. Фетисова в XXX век
Грядущим нашим потомкам, возможно, будет небезынтересно узнать, что и в наши дни полного равенства имелось еще некоторое расслоение, с целью чтобы не было уравниловки.
В частности, имелись, например, буфеты, куда не всякий мог влезть. Где сверху свешивались копченые осетры и колбаса-сервелат, сгущенное молоко и шпроты сияли, минеральная вода пузырилась, сухое вино создавало долголетие, а мясо – мякоть – различных сортов обеспечивало полную стабильность жизненного уровня.
Кроме того, были выстроены различные дачи, сокрытые от нескромного глазу в зеленом полезном лесу за безвредными высокими заборами. Там, среди дорожек, засыпанных чистеньким песочком и камушками, тоже кружилась определенная категория граждан, куда не всякий мог нырнуть. Они ходили в легких одеждах, читали журнал «Америка» и ничем вроде бы не отличались ни от кого из остальных.
И наконец, наряду с общими медицинскими больницами, где лежали ординарные труженики, существовали больницы особые, для тружеников оригинальных. Там лечились работники крупного пошиба, их жены, детки, тетки, бабушки и дядья, а также люди творческих профессий, члены творческих союзов – художники, композиторы, писатели, а также и еще какие-то люди, которых никто не знал, почему они лечатся именно тут, а не в каком-либо другом, более подходящем им по общественной ценности месте.
Замечу в скобках, что сообщаю я эти данные вовсе не из низкого злопыхательства, а просто констатируя факт, как летописец Пимен, чтобы ничего не ускользнуло от всевидящего ока Истории. В тех же скобках открою, сказав честно, что и другие больницы, другие дачи, другие магазины были, может быть, лишь чуть-чуть и похуже, чем вышеописанные, но они все равно были очень даже приличные и хорошие. В них всегда имелось все необходимое, а также ночевала иногда и роскошь. Например, крабы. Так что тут все в порядке и не наблюдалось никакого антагонизма. Просто я говорю, что были вещи одни, а были вещи и другие.
Вот так. А в этих специальных заведениях, что тут удивляться, ведь там все равно лежали выходцы из того же самого НАРОДА, что осаждает по утрам общественный транспорт, а вечером стоит в очереди. Так что тут мы имеем вовсе даже, наверное, и не РАССЛОЕНИЕ как таковое, а КОНЦЕНТРАЦИЮ, здоровую по своей основе, исполнению и замыслу.
К одному такому выходцу из народа, воспитанному вместе со мной в деревне Кубеково К-ского края, художнику Н. я и направился однажды на свидание, вооруженный опытом знания и всеми изложенными рассуждениями. Я и пришел в эту самую специальную больницу, поражающую глаз чистотой, порядком и зеленью. Зашел, отпихнул человека в халате, который мне сказал: «Ты куда?» – снял пальто, повесил его на первый попавшийся гвоздь, вынул из сумки личный белый халат, домашние тапки, взял сумку и пошел по бесконечным коридорам к своему знакомому художнику Н.
А только он меня сразу же нагнал, кого я отпихнул. И опять говорит: «Вы куда, товарищ?» Я тогда вынужден был остановиться и сказать:
– Я несу минеральную воду.
– Какую такую воду? – страшно удивился человек в белом халате и очках. В галстуке, брюках черных…
– «Боржом», – сказал я, отвернув от него лицо, и пошел дальше по бесконечным коридорам.
А только тот меня опять догоняет и снова теребит:
– Простите, но вы к кому идете, товарищ? А я ему в ответ:
– Я, товарищ, несу минеральную воду одному ТОВАРИЩУ. Мне ПОЛОЖЕНО к нему ходить!
Тут-то очкастый человек и призадумался сильно, услышав, что ТОВАРИЩ и ПОЛОЖЕНО. Но на всякий случай спросил:
– У вас и пропуск есть?
– Разумеется! – разумеется, ответил я, хотя пропуска у меня никуда и никогда не было и не будет.
