Рэй Брэдбери - Кладбище для безумцев
— Ага, — ответил я, погружаясь в депрессию.
Зазвонил телефон. Крамли передал мне трубку. Я услышал голос:
— Его ищут повсюду, его ищут везде, ищут негодника по всей земле. В раю его нет, в аду его нет?..
— Неуловимый Первоцвет![169] — вскричал я.
Трубка вылетела из моих рук, словно отброшенная взрывной волной разорвавшейся бомбы. Затем я снова схватил ее.
— Где ты сейчас? — прокричал я.
Пи-пи-пи-пи…
Крамли быстро прижал трубку к своему уху и отрицательно покачал головой.
— Это Рой? — спросил он.
Я, пошатываясь, кивнул.
Закусив кулак, я старался мысленно отгородиться воображаемой стеной от происходящего.
На глаза навернулись слезы.
— Он жив, он и правда жив!
— Спокойно! — Крамли сунул мне в руку следующий стакан. — Наклони голову.
Я наклонился, чтобы Крамли мог помассировать мне затылок и шею. Слезы капали с моего носа.
— Он жив. Слава богу.
— Почему он не позвонил раньше?
— Может, боялся, — произнес я, тупо уставившись в пол. — Я же говорил — они все закрывают, запирают студию на замок. Может, он хотел, чтобы я думал, будто он мертв, тогда меня не тронут. А может, он знает о чудовище больше, чем мы.
Я резко повернул голову.
— Ничего не вижу, ничего никому не скажу. — Крамли работал над моим затылком.
— Господи, он в ловушке, не может выбраться. Или не хочет. Прячется. Мы должны спасти его!
— Спаси мою задницу, — ответил Крамли. — В каком он городе? В Бостоне или на натурных площадках? В Уганде, в какой-нибудь глухой деревне? В театре Форда?[170] Хочешь, чтобы нас подстрелили? Да там тысяча мест, где он может прятаться, а мы будем бегать вокруг, как белые вороны, распевая на все голоса: «Выйди, выйди!» — пока нас не убьют? Иди-ка ты сам на студию и ищи его!
— Трусливый Крам.
— А то как же!
— Ты сломаешь мне шею!
— Не рыпайся!
Опустив голову, я позволил ему месить все мои сухожилия и мышцы, разминать в теплое желе. Откуда-то из тьмы, царившей у меня под черепом, донеслись слова:
— Ну так что?
— Дай мне подумать, черт возьми!
Крамли с силой сдавил мою шею.
— Без паники, — пробормотал он. — Если Рой там, надо очистить эту чертову луковицу слой за слоем и найти его в нужном месте в нужное время. Никаких криков, иначе лавина обрушится на нас.
Теперь руки Крамли нежно поглаживали меня за ушами, по-отечески.
— Все дело, должно быть, в том, чтобы запугать студию Арбутнотом.
— Арбутнот, — задумчиво отозвался Крамли. — Хотел бы я посмотреть на его могилу. Может, там что-то есть, какой-нибудь ключик. Ты уверен, что Арбутнот все еще там?
Я сел и уставился на Крамли.
— Ты хочешь сказать: «Кто лежит в могиле Гранта?»[171]
— Да, это старая шутка. Но откуда мы знаем, что Грант все еще там?
— Мы не знаем. Грабители дважды выкрадывали тело Линкольна.[172] Семьдесят лет назад они уже вытаскивали его через кладбищенские ворота, когда их поймали.
— Может, так оно и есть?
— Может быть.
— Может быть?! — воскликнул Крамли. — Господи, пусть у меня вырастут волосы, чтобы я мог рвать их на себе! Мы пойдем проверять могилу Арбутнота?
— Ну…
— Не говори мне «ну», черт возьми! — Крамли в ярости, сверкая глазами, потер свою лысую макушку. — Ты же сам кричал, что человек на лестнице под дождем был Арбутнот. Может быть! А может, кто-то прослышал об убийстве и выкрал тело, чтобы получить доказательства. Почему бы нет? А эта авария — может, никто ничего не пил, а просто водитель умер за рулем? И тот, кто двадцать лет спустя проводит вскрытие, получает доказательство убийства, материал для шантажа, и тогда этот «кто-то» делает фальшивый труп, чтобы напугать всю студию и огрести денег.
— Крам, это чудовищно.
— Нет, это только догадки, теория, черт возьми. Есть лишь один способ проверить. — Крамли бросил взгляд на часы. — Сегодня ночью. Мы постучимся в дверь к Арбутноту. Посмотрим, дома он или кто-то вытащил его, чтобы читать знамения по кишкам и напугать полуразгромленных легионеров Цезаря, чтоб те мочились кровью.
Я подумал о кладбище. И наконец сказал:
— Нет смысла идти туда без хорошей ищейки.
— Хорошей ищейки? — Крамли удивленно отступил назад.
— Собаки-поводыря.
— Поводыря? — Крамли внимательно посмотрел мне в глаза. — Этот пес живет, случайно, не на углу Темпл и Фигероа? Четвертый этаж?
— В полночь на кладбище не важно, что ты видишь, тут нужен нюх. А у него он есть.
— Генри? Величайший слепой в мире?
— На все времена, — подтвердил я.
52
Я постоял перед дверью Крамли, и она открылась.
Я постоял на берегу возле дома Констанции Раттиган, и она вышла из моря.
И вот теперь я шел, стараясь быть незамеченным, по бесковровым половицам старой многоэтажки, где сам когда-то жил без гроша в кармане, глядел в потолок, прозревая свои будущие фантазии, и где меня ждал чистый лист, заправленный в портативную «Смит-Корону».[173]
Я остановился перед дверью Генри и почувствовал, как быстро забилось мое сердце, потому что там, за дверью, была комната, где умерла моя дорогая Фанни; и вот теперь я вернулся сюда впервые с тех далеких печальных дней, когда нам, закадычным друзьям, казалось, что мы будем вечно жить вместе.
Я постучался.
И услышал постукивание трости и приглушенное покашливание. Заскрипели половицы.
Я услышал, как Генри коснулся своим темным лбом внутренней стороны двери.
— Я узнаю этот стук, — прошептал он.
Я снова постучал.
— Черт меня подери!
Дверь резко распахнулась.
Невидящие глаза Генри смотрели в никуда.
— Дай-ка мне сделать глубокий вдох.
Он вдохнул. Я выдохнул.
— Господи боже! — Голос Генри дрожал, как пламя свечи при легком ветерке. — Мятная жвачка. Это ты!
— Это я, Генри, — с нежностью проговорил я.
Его руки ощупью потянулись вперед. Я схватил его за обе ладони.
— Господи, сынок, как хорошо, что ты зашел! — вскричал он.
Он схватил и сжал меня в объятиях, потом вдруг опомнился и отступил.
— Прости…
— Что ты, Генри! Обними меня снова.
И он снова стиснул меня в долгих объятиях.
— Где ты был, мой мальчик, о, где ты был так долго, а Генри тут один, в этом проклятом огромном доме, который скоро пойдет под снос.
Он повернулся, подошел к креслу, сел, нашел и ощупал руками два стакана.
— Этот, кажется, чистый, а?
Я посмотрел и кивнул, потом спохватился и сказал:
— Ага.
— Не хочу передавать тебе микробы, сынок. Ну-ка посмотрим. Ага!
Он резко выдвинул ящик стола и извлек оттуда большую бутылку отличного виски.
— Ты это пьешь?
— С тобой — да.
— Вот это дружба!
Он налил и протянул стакан в пустоту. Но стакан почему-то попал прямо мне в руку.
Мы подняли стаканы навстречу друг другу, и по черным щекам Генри потекли слезы.
— А ты и не знал, что черный слепой может плакать, верно?
— Теперь знаю, Генри.
— Дай-ка взглянуть. — Он наклонился и провел рукой по моей щеке. Затем облизал палец. — Соленая водичка. Черт! Да ты такой же слюнтяй, как и я.
— На все времена.
— Оставайся таким, сынок. Так где же ты был? Жизнь била тебя? Что привело тебя сюда?.. — Он внезапно замолк. — О, какие-то неприятности?
— И да и нет.
— Но в основном да? Это нормально. Когда ты вылетел на волю, я знал, что скоро ты не вернешься. То есть если рассматривать слона с головы, а?
— Если рассматривать слона с хвоста — тоже.
— Почти угадал. — Генри засмеялся. — Господи, как хорошо слышать твой голос, сынок. Я всегда считал, что от тебя хорошо пахнет. Я хочу сказать, если и существовало когда-нибудь воплощение невинности, то это был ты, жевавший по две мятные пластинки сразу. Что же ты стоишь? Присядь. Позволь рассказать о моих тревогах, потом расскажешь мне о своих. Венисовский причал снесли, трамвайные пути убрали, все уничтожили. На следующей неделе снесут и этот дом. Куда бегут крысы? Как нам покинуть корабль без спасательных шлюпок?
— Ты серьезно?
— Они наняли термитов, работающих там, внизу, круглосуточно. На крыше — динамитная команда, в стены вгрызаются гоферы и бобры, а шайка трубачей, разучивающих «Иерихон, Иерихон»,[174] репетируют рядом с домом, чтобы все это поскорее рухнуло. Куда мы катимся? Мало нас осталось. После смерти Фанни Сэм спился и умер, а Джимми утонул в ванне, и почти сразу все почувствовали, что их обвела вокруг пальца — как ты бы сказал, подтолкнула под локоток — старушка Смерть. Незаметно подкралась печаль, и этого хватило, чтобы в одно мгновение опустошить многолюдный дом. Стоит запустить одну больную мышь, и начнется мор, это уж точно.
