Алена Артамонова - Маша, прости
– Ну все, пожалуй, достаточно, – видя полуобморочное состояние девушки, Роберт нажал на стоп.
Экран погас, но крик незнакомца так и остался висеть в воздухе.
– Зачем вы мне это показали? – нервно обхватив плечи, дрожащим голосом спросила Маша.
– Это подвалы КГБ. Во-первых, ты и сама могла там оказаться, но, к счастью, наши спецслужбы работают лучше, чем их, – не без гордости произнес Роберт. – Нам удалось вас спасти, а теперь ты хочешь сама отдать себя им в руки?
Маша напряженно смотрела на гостя.
– Ты ходила в советское посольство? – видя ее недоумение, решил помочь Роберт.
– Да! – Маша с вызовом посмотрела на собеседника.
– Тебе не стоит этого больше делать.
– Мне обещали дать ответ.
– Ответа не будет, – он специально говорил резко, хотя ему было очень жаль эту девочку. – И если ты не прекратишь свои попытки, то поставишь под удар не только свою семью, но и семью этого мальчика.
– Почему? Разве мы виноваты, что любим друг друга?!!
– Вы виноваты в том, что родились не в том месте, а может, не в то время, – уже с горечью добавил он. – Пойми, твои настойчивые попытки связаться с ним могут навести КГБ совсем на другие мысли, и тогда он окажется в такой же тюрьме. – Роберт и сам не понимал, кому и чем могли помешать эти дети, но приказы начальства привык исполнять.
– Но я должна его увидеть! Я все равно поеду к нему, даже если мне придется идти пешком!!!
– К сожалению, существует железный занавес, куда людям из свободного мира доступ закрыт.
– Свободный мир?! – закричала девушка. – И это вы называете свободным миром?! До каких пор люди будут уподобляться животным и метить свою территорию? – глаза ее сверкали безумным огнем. – Кто? Кто дал вам право делить землю на квадраты? Она же круглая! Вы понимаете, круглая!!!
1717 г. Франция. Париж
О пирах и диких оргиях, устраиваемых регентом, ходило множество веселых историй и неправдоподобных слухов. Все высшее общество Парижа мечтало быть приглашенными на эти вечеринки «Адама и Евы», но только избранные удостаивались такой чести, остальные же кусали локти или делали вид, «что не больно и хочется». Честолюбивый Филипп тоже не остался в стороне, и вот теперь он мог с полной уверенностью сказать: «Жизнь удалась!» Он достиг всего, к чему влекло его самолюбие.
Филипп подъехал к дому виконта де Полиньяка в половине девятого вечера. Молчаливый привратник, облаченный в ливрею, проводил его в дом. Внешнее убранство было великолепно. Парадные залы для обеда, танцев и игры в карты располагались анфиладой по одной оси и были обильно украшены позолоченной резьбой. Многочисленные зеркала, обрамленные пышным декором, благодаря отражениям создавали иллюзию дополнительного пространства.
– Рад видеть вас, милый маркиз! – искренне и радушно приветствовал его хозяин. – Разрешите, я представлю вас моим гостям.
В зале находилось более дюжины нарядно одетых дам и не менее ярких кавалеров.
– Друзья! – громогласно произнес виконт. – Позвольте представить, наш новый друг маркиз де Обинье!
Среди публики послышался приглушенный шепот, дамы смотрели на Филиппа с вожделением, мужчины с интересом.
– Я знал вашего отца, – к нему с холодной улыбкой подошел герцог Шартский в сопровождении очаровательной молодой женщины с томным взором. Сразу было видно, что природа наделила ее красотой, позабыв при этом дать совесть и душу.
– А он хорошенький, – протянула дама, нежно погладив Филиппа по щеке.
– Познакомьтесь, Шарлота Демар, – несколько запоздало представил свою спутницу герцог.
– Актриса, – добавила она, словно это был королевский титул.
– Мы зовем ее Мессалиной, ибо о ее похотливости ходят легенды. Не удивляйтесь, мой юный друг, – герцог панибратски обнял Филиппа за плечи и уж как-то совсем близко склонился к его лицу. – Мы все здесь имеем свои прозвища. Вон, например, Бролье, – он указал в сторону рослого, очень тучного мужчины болезненного вида с багровым лицом. – Мы называем его Бульоном, Ла Фара – Толстым раком, Носе – Пипкой, потом вы сами поймете почему.
– А как мы будем звать маркиза? – беспардонно влезла Шарлота.
– Сначала нужно посмотреть, каков он в деле, – громко расхохотался только что подошедший смуглый денди, разодетый в красный камзол, украшенный яркими бантами и лентами.
– Это граф де Бланка, по-свойски мы окрестили его Веселой болтушкой, – пояснил монсеньер и, нежно обняв Филиппа за талию, заглянул в глаза. – Ну и как вам мои висельники?
«Действительно, общество мерзавцев, прикрытое роскошью и титулами. Куда уж там шпане с улицы Маре», – пронеслось в голове у Филиппа.
– Да вы не теряйтесь, маркиз, здесь ведь не Версаль, – заметив его смущение, подбодрил виконт де Полиньяк и громко объявил: – Господа! Прошу всех к столу!
В соседнем зале уже стоял накрытый стол, роскошно украшенный хрусталем и серебром. Гостям предложили замечательный биск из раков, черепаховый суп, салат из омаров и спаржи, палтус под креветочным соусом, филе мясо косули в соусе из мадеры, жареных фазанов, тетеревов, рябчиков, кабаньи ноги, запивалось все это великолепным шампанским и превосходным токайским вином. Слуги за столом отсутствовали, поэтому гости «ухаживали» за собой сами, запуская руки в тарелки.
– А теперь, господа, балет, – объявил хозяин дома уже изрядно подвыпившей публике.
Такого Филипп точно не ожидал, импровизированную сцену стали заполнять голые музыканты, под первые скрипичные аккорды появились артисты в костюме Адама и стали танцевать удивительный танец плоти.
Герцог Шартский привлек к себе сотрапезницу, срывая с нее одежду, давая тем самым сигнал к началу любовных утех. Разогретые танцами и вином мужчины с веселым смехом стали задирать дамам юбки. Филипп оказался в крепких объятиях мадам Лонгвиль и одной из танцовщиц. Дамы яростно срывали с него одежду, словно он был тряпичной куклой. Маркиз в некотором недоумении разглядывал пары, которые без стыда, при свете сотен свечей, самозабвенно занимались своим делом на ковре, стульях, столе и диванах. Но молодость взяла свое, и Филипп, почувствовав возбуждение, накинулся на мадам Лонгвиль.
Уже много позднее он испытал очередное жизненное разочарование и с горечью подумал: «Есть две трагедии в человеческой жизни – не достигнуть своих целей и достигнуть их».
1988 г. СССР. Москва
Федор неожиданно для всех, и прежде всего для себя, стал любящим, заботливым и нежным отцом. Он накупил кучу игрушек, совсем замучил Мишку просьбами о распашонках, пеленках и комбинезончиках, сам купал девочку, качал ее на руках, пел песни, вскакивал по ночам, стоило ей подать голос. Катя тихонько радовалась. Ей казалось, что он любит дочурку, потому что это плод их совместной любви. И ничего, что он, как прежде, бывал зол и агрессивен. Зато Федор стал чаще бывать дома и даже разговаривать с ней. И не страшно, что эти разговоры только о дочери, ведь малышка их объединила.
Нина Сергеевна мучилась и страдала из-за вынужденной разлуки с сыном. Ей было горько сознавать, что ее ребенок вырос и больше не нуждается в ней, и самое главное, его выбор больше не был в ее пользу. Теперь все новости о сыне приносила Света, которая изредка проведывала брата. Дочь медленно, но верно, капля за каплей, внушала матери, что нельзя ставить мужчину перед выбором между женщиной, родившей его, и женщиной, родившей ему ребенка. Нина Сергеевна и сама понимала это, но ревность и дух соперничества не давали ей покоя. Внутренний голос подсказывал, что затянувшаяся размолвка может превратиться в огромную пропасть, которую уже не преодолеть, а сейчас, с рождением внучки, появился шанс. Сейчас им всего лишь надо было воспользоваться маленьким, хрупким веревочным мостиком…
Нина Сергеевна не стала звонить сыну, а просто в один из воскресных дней с заранее приготовленными, исключительно для внучки и сыночка, подарками явилась к ним домой.
– Здравствуйте, – дверь ей открыла Катя, с мокрыми руками, слегка растрепанной косой и красными от недосыпа глазами.
«Осунулась, похудела», – что-то похожее на жалость колыхнулось в душе свекрови.
– Кать, кто там? – в прихожей появился Федор. – Мама?
– Сыночек! – она не удержалась и бросилась ему на грудь, словно он только что вернулся с войны. – Растим вас, растим, – она рыдала, не скрывая своих чувств, – а потом, в старости, даже стакан воды некому принести.
– Мам, ну зачем ты так? – Федор еще сильнее прижал мать к себе.
– А что, нет? Даже не позвонил ни разу, не спросил. А может, я уже умерла?
– Прости, прости, – Федор гладил ее по голове и чувствовал себя виноватым и счастливым одновременно.
– Ладно, – Нина Сергеевна вытерла слезы и посмотрела на Катю. – Показывай! – приказала она.
