Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
— И поэтому тоже. Но больше — потому что боялась.
— И правильно делала.
— Что?
— Что боялась.
— То есть…
— Похоже, ты меня потеряла.
Андреа мчится в больницу, минуя все неважное, прямиком к Касперу. Он спит. На стене карикатура, которую Андреа вырезала для него: мужичок сумасшедшего вида лежит на диване у психолога, которого видно со спины, и психолог пишет в блокноте: «Совсем чокнутый». Андреа написала письмо. Она не решается разбудить Каспера и столкнуться с его злобой. Она хорошо пишет письма, она умеет выражать мысли на бумаге. Раньше она мечтала онеметь, чтобы избавиться от слов на языке: нелегко правильно выразить мысль без подготовки, особенно если дрожишь всем телом, а уши пылают от напряжения. Андреа попыталась объяснить свой страх и свою любовь. Они идут рука об руку. Каспер, не бросай меня.
У кровати, на которой спит Каспер. Хочется лечь рядом, разбудить его поцелуями. Уходит с колотящимся сердцем, быстро, прочь, подальше оттуда.
Снова звонок телефона, Андреа на полпути между сном и явью.
— Какого черта ты оставляешь записки, что это за манеры? Какая трусость!
Может быть, и к лучшему, что все получается так. Она недостойна его. Разумеется, она плачет. Это нелепо (все нелепее с каждой слезинкой), но Андреа не в силах остановиться. Плачет до опустошения, на кухне, вытаскивая из буфета, из шляпной картонки упаковку «Имована» — он не сделает жизнь лучше, но поможет сию минуту. Справиться с собой. Найти в себе силы еще немного прожить. Жить во всем этом.
— Я не знаю, как мне быть, Каспер. Что сделано, то сделано. Я хочу, чтобы всего этого не произошло, чтобы меня не было, чтобы у тебя была другая, лучше…
— Андреа, послушай меня. Я люблю тебя. Но пообещай, что ничего подобного больше никогда не произойдет.
Как можно обещать такое? Но обещания — хорошая вещь, они связывают, и ведь если решить для себя, то ничего подобного больше и вправду не произойдет, разве не так? На ошибках учатся, правда? Если подумать: «Я подошла слишком близко, в следующий раз так близко не подойду».
— Да, обещаю, конечно же, ничего такого больше не будет. Я тоже очень сильно тебя люблю. Ты скоро вернешься домой?
* * *Голубой диван и любовь. Андреа зажгла свечи, на улице светит солнце.
— Может быть, пройдемся?
Каспер кивает. Они выходят на солнце.
— Сходим в город?
Каспер кивает. Они идут по магазинам, она покупает ему вещи: цветок, джемпер — Касперу он очень к лицу. Его взгляд становится немного другим. Она хочет угостить его в кафе.
— Заказывай что угодно!
Он берет черный кофе и шоколадное пирожное со взбитыми сливками.
— А ты? Ты что-нибудь будешь?
— Я возьму кофе.
— И больше ничего?
— Ну… какое-нибудь маленькое пирожное, с орехами.
Они сидят на мягком, потертом красном диване в кафе «Сторкен». Каспер благодарит за кофе и за джемпер (небесно-голубого цвета), и за цветок (оранжевую герберу). Он берет кусочек шоколадного пирожного со сливками, хочет угостить Андреа. Она смотрит на сливки и качает головой. Такой красивый день. Его нельзя портить.
— Наверное, я должен сердиться, — говорит он, — но не могу.
— Ты имеешь полное право сердиться. — Она сжимает его руку — сильно, ей хочется, чтобы он слегка вскрикнул.
— Но я тоже не ангел.
— Просто тебе плохо.
— Но тебе тоже.
— Ну ладно, произошла ошибка, но теперь все снова будет правильно.
— Не может все быть правильно. — Каспер улыбается и берет кусок пирожного, щедро украшенного сливками.
— Но мы можем быть внимательнее друг к другу с этой самой минуты.
Андреа улыбается и вдруг замечает, что съела свое пирожное, съела бездумно, без наслаждения.
— И все-таки мне следовало бы посердиться подольше, но ты же знаешь, какой я. — Знаю ли я, Каспер? — Я не умею. Не смею. У тебя лучше получается выражать чувства.
— Но я вовсе не хотела тебя ранить.
— Знаю, — он все еще улыбается, уголок рта подергивается, — но посердиться стоило бы.
Он вертит свое пирожное так и этак, берет еще кусок, откладывает ложечку в сторону. Андреа позвякивает кофейной чашкой. Красивая чашка: миниатюрные лошади и женщины в позолоченных платьях. Каспер ковыряет пирожное, но больше не ест. Солнце светит в окно у них за спиной.
Все остальное черное
Голубой диван поизносился.
Кот Марлон рвет его острыми ногтями — нет, у котов когти, Андреа. У Андреа когти не очень прочные. Слоятся и ломаются, так и не отрастая. В школе все было иначе: волосы упрямо завивались от влаги, и уложить их можно было, только поливая литрами лака и пенки для волос, но вот ногти были длинными. Такими длинными, что Андреа с трудом могла играть в любимый баскетбол. Ей нравится уводить мяч. Дергать и вырывать — это у нее хорошо получается. И ведет мяч она неплохо. Довольно плохо пасует и совсем не попадает в корзину. А ногти ломаются, и Андреа чертыхается.
Но сейчас она в гостиной, в желтом доме-коробке.
Здесь она любит Каспера. Он сидит на потертом голубом диване. У Каспера тоже потертый вид.
У Андреа отрастают волосы. Ей нравится, что они растут и скоро станут совсем длинными. Длинные волосы — это привлекательно, женственно, это производит впечатление на мужчин. Ногти короткие, бесцветные. Андреа смотрит на супруга, он смотрит на Андреа. Его красивые тонкие пальцы тянутся к ней. Она берет его за руку, но лишь на секунду.
— Мне нужно идти, — говорит она.
— Останься еще, давай обниматься на диване или просто лежать, это так приятно. Может быть, останешься сегодня дома?
Андреа отводит взгляд. Иногда она маленькая, а иногда — невероятно сильная.
— Мне нужно на занятия, ничего не поделаешь.
* * *Сегодня занятие по гравюре, это интересно. Андреа взяла с собой фотографии. Сначала она вырезает рисунок на пластине. Автопортрет. Рисует левой рукой. Выходит сумасшедшая или испуганная, или усталая. Фото с Мадейры: Андреа сидит в кафе, похожая на скелет, на заднем плане Карл. Андреа представляет себе, что он бежит к ней, чтобы сказать, какая она красивая. И Каспер. Его Андреа вырезает особенно тщательно, долго старается, но когда она прижимает пластину к бумаге, видно только волосы и немного глаз, а больше ничего. Все остальное черное.
Ярко-красное
А как же красное?
Андреа выкрасила волосы в ярко-красный цвет. У нее бордовые губы, вишневые ногти, она рисует на бумаге сердца, сидя на кухне под красным абажуром. Грызет ноготь так, что трескается лак. Чертыхается. Поднимается, идет в гостиную, стоит на пороге.
Там Каспер. Он пьет слабоалкогольное пиво и не выходит за порог. Регулярно курит на балконе. Возвращается. Выбирает одну из четырех комнат. Андреа на девяносто процентов уверена, что он выберет ту комнату, на пороге которой она сейчас стоит.
Она видит его. Хочется помахать ему рукой.
«Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!» Три самых красивых слова, но она не произносит их. На языке вертится: «ХВАТИТ ТЕБЕ ЛЕЖАТЬ!» Три едва ли не самых ужасных слова. Хочется подойти к нему и выкрикивать по очереди самое красивое и самое ужасное.
Но вместо этого Андреа проходит мимо, пылая красным, а Каспер, кажется, даже не замечает ее. Иногда она встает перед телевизором — тогда он машет рукой, будто отмахиваясь от насекомого. В такие минуты он становится черно-белым, как скучный фильм. Банальный и предсказуемый. Она пытается представить себе реплики, которые он мог бы произнести, чтобы снова стать цветным. Неожиданные слова, от которых она радостно вздрогнула бы и перестала вздыхать. Нередко ей кажется, что это слова на итальянском. Хотя она не знает итальянского — чего нет, того нет. Получается смешно: бурные жесты, Каспер наливает себе и ей красного вина.
— Андреа, не могла бы ты отойти?
Он снова машет рукой, и ей хочется передразнить его, но она знает, что и это добром не закончится. Андреа и не заметила, что встала перед телевизором. Она оборачивается и смотрит на женщину, которая ведет программу новостей. Андреа знает, что Каспер считает ее красивой. Когда он признался в этом, Андреа была в изумлении. Она же такая… скучная. Совершенно обыкновенная. Обычные каштановые волосы и бежевый костюм, и к тому же неприветливое лицо. Когда Каспер сознался, Андреа возмутилась — громче и сильнее, чем признание того заслуживало. Сообщила, что Понтус Гордингер,[28] на ее взгляд, ужасно сексуален. Хотя на самом деле ей вовсе так не кажется — просто он совсем непохож на Каспера.
— Да-да, все так считают, — сухо заметил тогда Каспер, очевидно, имея в виду, что его страсть к скучной дикторше совершенно уникальна.
— Ну отойди же! — повторяет он.