Джуно Диас - Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау
Не успел Абеляр опомниться, как его втолкнули в камеру общего содержания, провонявшую малярийным потом и диареей и битком набитую удручающего вида представителями «криминального класса», как выразился бы Брока,[94] медицинское светило позапрошлого века. Далее охранники довели до сведения других заключенных, что Абеляр – гомосексуалист и коммунист. (Неправда! – протестовал Абеляр, но кто станет слушать коммуниста-гея?) На протяжении нескольких часов над Абеляром поизмывались всласть, лишив его большей части одежды. Наконец некий мужик бычьей наружности потребовал его нижнее белье, Абеляр швырнул ему исподнее, и громила натянул на себя его трусы. Сон муй комодос, очень удобные, доложил он приятелям. Абеляр был вынужден ютиться нагишом около параши; когда он пытался отползти на сухое место, заключенные орали на него – «твое место рядом с дерьмом, пидор», – так он и спал, среди мочи, фекалий и мух, и не раз просыпался ночью от того, что ему щекотали губы сухими какашками. Санитарию здешние сидельцы не шибко уважали. В придачу они отнимали у него еду, тощие тюремные порции, и так три дня кряду. На четвертый день однорукий вор-карманник сжалился над ним и Абеляр съел банан, не отвлекаясь ни на секунду; даже попробовал сжевать волокнистую кожуру, настолько он оголодал.
Бедный Абеляр. Лишь на пятый день кто-то во внешнем мире вспомнил о нем. Поздно вечером взвод охранников отволок его в маленькую, скудно освещенную камеру. Абеляра привязали, едва ли не заботливо, к столешнице. С того момента, как его схватили под руки, он непрерывно говорил. Это какое-то недоразумение прошу вас я происхожу из очень респектабельной семьи вам нужно связаться с моей женой и моими адвокатами они сумеют прояснить дело со мной обращаются безобразно просто ни в какие ворота ваш начальник должен выслушать мои жалобы я требую. Умолк он, когда заметил непонятный электроприбор, с которым в углу камеры возились охранники. В диком ужасе Абеляр уставился на это приспособление, а затем, поскольку страдал неутолимой жаждой все классифицировать, спросил: ради всего святого, как это называется?
Мы называем это «ступкой», ответил один из охранников.
Всю ночь они демонстрировали ему, как она работает.
Только на третий день Сокорро удалось выяснить, куда отвезли ее мужа, и еще пять дней она добивалась разрешения на свидание от столичных властей. Для свиданий с заключенными, казалось, приспособили нужник. В помещении, где Сокорро дожидалась мужа, горела одна шипящая керосиновая лампа, а в темном углу угадывались кучи наваленного дерьма. Стремление унизить на Сокорро не подействовало; она была слишком погружена в собственные переживания, чтобы обращать внимание на что-либо постороннее. Примерно через час (опять же, иная сеньора начала бы предъявлять претензии, но Сокорро стоически переносила и вонь, и темноту, и отсутствие скамьи или стула) привели Абеляра в наручниках. Для встречи с женой ему выдали рубашку и брюки, которые были ему тесны; он еле переставлял ноги, словно боялся выронить что-нибудь из рук или карманов. Абеляр находился в тюрьме всего неделю, но уже выглядел жутко. Кожа вокруг глаз почернела, руки и шея были покрыты кровоподтеками, порванная губа чудовищно распухла и приобрела цвет гниющего мяса. Накануне ночью его допрашивали; охранники немилосердно лупили его кожаными дубинками, и одно из его яичек навсегда скукожилось от ударов.
Бедная Сокорро. Беды преследовали ее всю жизнь. Ее мать была немой; отец пропил все, чем некогда владела эта семья из среднего класса, отрезая по полоске земли, чтобы разжиться деньжатами, пока их имущество не сократилось до дома-развалюхи и выводка кур; вынужденный батрачить на других людей, папаша постоянно переезжал с места на место, недомогал и вечно ходил с израненными руками. Говорят, он так никогда и не оправился после того, как у него на глазах сосед, по совместительству сержант полиции, забил до смерти его отца. Детство Сокорро – еда не каждый день, ношеная одежда от родни и визиты отца три-четыре раза в год; в эти редкие наезды домой отец ни с кем не разговаривал, просто лежал в своей комнате пьяный. Из Сокорро выросла «тревожная» мучача; ей было семнадцать, когда на нее положил глаз Абеляр в больнице, где она проходила практику, но месячные у нее начались только через год после свадьбы. Уже взрослой Сокорро то и дело просыпалась среди ночи в страшной уверенности, что в доме пожар, носилась из комнаты в комнату, ожидая всякий раз, что навстречу ей выскочит пляшущее пламя. Когда Абеляр читал ей газету вслух, наибольший интерес у нее вызывали землетрясения, наводнения, пожары, взбесившиеся стада и затонувшие корабли. Она стала первым в семье приверженцем теории катастроф, Кювье[95] гордился бы ею.
Чего она ожидала, возясь с пуговицами на платье, забрасывая сумку на плечо и надевая шляпку, купленную в «Мэйсиз», так, чтобы та сидела как влитая? Разумеется, побитого, измученного мужа, но не почти развалину, что по-стариковски волочит ноги и в чьих глазах светится та разновидность страха, которую трудно загасить. Даже Сокорро, вечно настроенная на апокалипсис, не могла такого вообразить. Это был крах.
Когда она обняла Абеляра, он заплакал навзрыд, жалостливо заплакал. Слезы заливали ему лицо, пока он пытался рассказать ей все, что с ним случилось.
Вскоре после тюремного свидания Сокорро поняла, что беременна. Третьей и последней дочерью Абеляра.
Чьи это проделки – сафа или фуку́? Вы мне скажите.
Сомнения останутся навсегда. Начиная с базового уровня: произнес он эти слова или нет? (Иначе говоря, приложил ли он руку к собственному уничтожению?) По этому вопросу семья разделилась. Ла Инка и мысли не допускала, что ее кузен сказал нечто подобное; Абеляра подставили с подачи его врагов, чтобы лишить семью состояния, всех владений и бизнеса. Другие были не столь уверены. Возможно, он таки сказал что-то вечером в клубе, и, к несчастью, его подслушали агенты Эль Хефе. Никакого заговора и в помине не было, просто ляпнул спьяну. А что касается последовавшей жестокой расправы, ке сэ йо, откуда мне знать, – просто ему крупно не повезло.
Большинство, с кем ни поговоришь, предпочитают версию с участием сверхъестественных сил. По их мнению, Трухильо не только захотел дочь Абеляра, но, когда ему не удалось ее зацапать, он в злобе призвал фуку́, чтобы распотрошить всю семью. Вот почему то, что произошло, столь невероятно ужасно.
Так что же это все-таки было? – спросите вы. Несчастный случай, заговор или фуку́? У меня имеется лишь один ответ, и самый неудовлетворительный: вам придется самим решать. Ясно только одно, что ничего не ясно. Мы тралим темные воды. Трухильо и компания не оставили бумажных следов – они не разделяли влечения своих немецких современников к документации. И вряд ли стоит надеяться, что фуку́ напишет мемуары. От уцелевших Кабралей проку мало; все, что связано с заключением Абеляра и сокрушением клана, они обходят молчанием, монументальным молчанием, приобретая сходство со сфинксом, что блокирует любые попытки последующих поколений реконструировать ход событий. Шепоток тут, словцо там, но ничего определенного.
В общем, если вы хотите полновесной истории, у меня ее нет. Оскар вел разыскания на излете своих дней, но точно не известно, нашел ли он что-нибудь.
Давайте начистоту, однако. На Острове рэп о «девушке, которую возжелал Трухильо» давно превратился в ходячий мотив.[96] Распространен не меньше, чем криль. (Не то чтобы столы на Острове ломились от криля, но вы поняли мою мысль.) Настолько распространен, что Марио Варгас Льосе[97] особо и напрягаться не надо было, разве что раскрыть рот и процедить воздух сквозь зубы. Байка о похотливом братане гуляет по любому городу и селению. Этакая простая история, и всем нравится, потому что она объясняет все. Трухильо забрал ваши дома, ваше имущество, засадил ваших папочек и мамочек в тюрьму? Ну, значит, он хотел трахнуть прекрасную дщерь вашей семьи! А вы ему не позволили!
Идеальная фабула. И неизменно увлекательное чтение.
Но существует другая, менее известная версия повести «Абеляр против Трухильо». Тайная версия, которая гласит, что Абеляр попал в беду вовсе не из-за неотразимой попки своей дочери и не по причине легкомысленной шутки.
Согласно этой версии он попал в беду из-за книги.
(Врубаем терменвокс, делаем пассы – и понеслось.)
Году примерно в 1944-м, когда Абеляра одолевало беспокойство по поводу аппетитов Трухильо, он начал (будто бы) писать книгу о Шефе (а о ком еще?). К 1945-му уже существовала целая традиция неофициальных сочинений «вся правда о режиме Трухильо». Но книга Абеляра была якобы сочинением иного рода. Абеляр, если верить слухам, выявил сверхъестественные корни режима! Книга о темных силах, коими повелевает президент, книга, в которой Абеляр настаивает на том, что рассказы о Трухильо, популярные среди простого народа, – о его сверхъестественной, а вовсе не человеческой природе – могут быть в некотором смысле истинными. И возможно, Трухильо был – если не фактически, то по сути – существом из другого мира!
