Альфред Кох - Отходняк после ящика водки
Еще про военно-космическую тему: поговаривают, что по просьбе американцев – за деньги, разумеется, – в здешних местах было взорвано 30 советских ракетных шахт. Теперь их можно было приспособить под коммерческие старты, но поезд уже ушел, привет.
Очередным пунктом нашей семипалатинской программы был ужин с одним из самых главных в городе людей, бывшим комсомольским функционером. В его загородной резиденции был накрыт ностальгический, настоящий советский стол: ветчины, колбасы, салаты, для которых не пожалели майонеза. Было много тостов – непонятно, по комсомольской традиции или по восточной. Столичная мода на французские вина туда еще не докатилась, так что подавали политически опасную продукцию грузинских винзаводов, от которой мы в России успели отвыкнуть.
Очень трогательна была живая музыка; так, один из здешних шоферов, который только что мчал нас по городу мимо отдающих честь гаишников, мастерски исполнял на черном трофейном аккордеоне «Травы, травы не успели» (которую вы в последний раз слышали накануне августовского путча), а ушедший в искусство отставной полковник милиции, при фраке и бабочке, затягивал «Черемшину». Гвоздем программы была политкорректная, далекая от национальных проблем песня «Карлыгач» (ласточка). В общем, все старались, и получилось довольно трогательно.
Принимающая сторона, состоящая почти сплошь из казахов, совершенно не напилась – в отличие от некоторых из нас…
Маленькое отступление. Вот – казахи; что за народ, как к нему относиться? – задумываются некоторые. Иные белые из расистов как-то свысока смотрят на бывших советских азиатов. Которые чем хуже, к примеру, японцев, которые довольно громко уже о себе заявили? Казахи, есть версия, – это потомки скифов, которые и по Блоку («да, скифы мы, с раскосыми и жадными глазами»), и по науке вполне могли быть монголоидами. А Великая степь – это серьезнейшая вещь; она тянулась от Китая до Вены, степняки были в ней хозяевами, сеяли ужас, притесняли и грабили чужаков… Что для нас Азия, тюрки на повседневном житейском уровне? Сегодня казахи весьма разумно ведут экономику, они провели «прогрессивные» реформы, к которым Россия пока только подбирается… Покупая в семипалатинском обменнике местную валюту тенге, сразу понимаешь, откуда взялось русское слово «деньги»; видать, своего-то не было у нас до степняков. И самих денег, что ли, не было? Иначе с чего знакомой вещи менять название на иностранное? А попивая вино из казахской долины Тургень (не будем тут его обсуждать), вспоминаешь, что фамилия у насквозь русского автора «Отцов и детей» – тюркская. Вот вам еще от академика Гумилева краткий списочек русских фамилий тюркского происхождения: Аксаков, Алябьев, Апраксин, Аракчеев, Басманов, Батурин, Бердяев, Боборыкин, Булгаков, Бунин, Бухарин, Годунов, Горчаков, Державин, Ермолаев, Измайлов, Кантемиров, Карамазов, Карамзин, Корсаков, Кочубей, Кропоткин, Куракин, Милюков, Мичурин, Рахманинов, Салтыков, Строганов, Татищев, Тимирязев, Третьяков, Тютчев, Уваров, Ушаков, Чаадаев, Шереметьев, Шишков, Юсупов…
Да, чужая раса, не такая, как своя. Но что с того? Оглянувшись вокруг, столько замечаешь русских, но с вполне раскосыми глазами людей – от Пелевина до Сельянова, а еще ж Шукшин, и Валентин Распутин, и Слава Курицын, и сам Лев Толстой, и тот же Достоевский, о котором речь. Азия – это вещь такая, нешуточная…
Есть, конечно, еще одно препятствие для того, чтоб сродниться с Азией и принять ее за свою: это ее языки, которые по романтическому накалу заметно отличаются от, допустим, французского. В языках тюркской группы звука Ы и твердого Ж еще больше, чем в русском. Однако же научившись объясняться на ломаном казахском, ты с удивлением осознаешь, что тебя понимают и турки, и азербайджанцы, и узбеки. И – что совсем немаловажно – татары, которые дают русской жизни такую важную составляющую, что без нее и не поймешь, что в стране и как.
ЖИВОПИСЬЛюбопытно, что в Семипалатинске расположился Музей изобразительных искусств – неожиданно для этих мест богатый. Он носит имя супругов Невзоровых, которые еще при Советской власти подарили этому заведению свое прекрасное собрание картин. Кто они такие, эти Невзоровы? Почему отдали такие богатства чужим людям, в далекий провинциальный город? Бескорыстные ли они любители искусства или какие грехи замаливали? Или им сделали предложение, от которого они не смогли отказаться? Об этом не принято говорить там. Вскользь только упоминается, что в войну коллекционер Невзоров был неким начальником на строительстве Байкало-Амурской магистрали, где в основном работали зэки.
Идешь по залам простого семипалатинского музея – и вдруг твоему взору открывается сам Венецианов, «Гадание на картах». Обычно, публикуя репродукцию этой картины, в каталогах ставят пометку: «Местонахождение неизвестно». А она вон где! Прежний хозяин, может, сгинул на БАМе – или, наоборот, спас свою жизнь ценой этой картины. Поди знай, как оно было на самом деле…
Приятно, находясь в семипалатинском музее, остановиться на минуту у работ Сильвестра Щедрина, того самого, что вперед барбизонцев додумался рисовать на пленере. Он был, может, первым русским художником, который прекрасно устроился на Западе и жил там своим ремеслом! Если пытаться найти этому современный аналог, то это будет Андрон Кончаловский, который прижился в Голливуде. Кстати, в Семипалатинске есть работа и деда режиссера, художника Кончаловского – с битыми вальдшнепами, головы которых мертво свисают со столешницы. Есть там и выкупленный из крепостных Тропинин, и Левитан с неизменными березками, неплохой Крамской, натюрморт Хруцкого – из тех, с каких делали копии и развешивали по советским домам. «Вид на Валааме» Куинджи, «Башкир» Верещагина – и даже офорт Рембрандта.
Имеется и небольшой Брюллов – там Дафнис, приобняв голую Хлою, уделяет внимание такой малозначительной части ее тела, как большой палец ноги. Гм. При том что она уж сомлела, закрыла глаза. Хорош Суриков, «Боярыня Морозова», акварельный набросок размером с открытку. Саврасов, «Зима в деревне» – трогательная, пронзительная, по-парижски дымчатая картина с ватным каким-то снегом – и еще пара других его работ. Есть и рисунки Фалька – «Обнаженная», к примеру. Они так вроде скромные, достались музею за сущие копейки, но сегодня такие легко улетают с аукционов по 20 тысяч долларов.
Бросается в глаза весьма необычный Шишкин с соснами, но без привычного зеленого цвета, все сплошь серое и грязно-белое. Что так? А так, что Репин не дал Шишкину дописать картину и забрал ее себе, объявив готовой.
Особо надо сказать про Лебедева. Его «Пейзаж с воротами к остерии» настолько теплый и солнечный, что можно хоть полчаса на него пялиться. Лебедев был надеждой русской живописи – но, увы, помер молодым.
Стоит отдельного упоминания – не столько за картины, сколько за судьбу – и представленный тут советский художник Попков. Рассказывают, что его по ошибке застрелили инкассаторы: он на обочине ловил частника, открыл дверь остановившейся машины, сунулся внутрь – и получил пулю в лоб.
Конечно, основу коллекции составили работы из собрания Невзоровых. Но были и другие источники. Что-то музей покупал сам. Тут есть, к примеру, картина Клевера – одна из тех, что вагоном привез в город местный врач Бобов, основатель мединститута. Что-то музей покупал в Москве. В советские времена картины покупались по 15 тысяч рублей! Когда именно, какие, у кого – даже сегодня тут не любят об этом говорить, поскольку не разрешалось тратить на одну картину больше 500 рублей.
ДОСТОЕВСКИЙИз всех, кто когда-либо жил в Семипалатинске, самый великий – это, конечно, Достоевский. До сих пор сохранился дом почтальона Ляпухина, в котором Федор Михалыч снимал этаж. Он написал здесь «Село Степанчиково», «Дядюшкин сон» и начал «Бесов». Понятно, что теперь тут музей. Можно посмотреть, как жил классик: спальня и кабинетик, метров по девять, гостиная и столовая – чуть больше, кухня, везде – бедная простенькая мебель…
В те годы, как написал кто-то из современников, «во всем городе (в котором вдобавок не было тогда ни одной мощеной улицы, и некоторые принимали его за деревню) газеты получали человек 10–15, да и не мудрено – люди в то время в Сибири интересовались только картами, попойками, сплетнями и своими торговыми делами».
Надо сказать, что Федор Михалыч попал в эти месте не по своей воле. Тянуло его совсем в другую сторону. Свои желания, вспоминая конец 40-х, он описывал так: «Верона, Ромео и Джульетта – черт знает какое было обаяние. В Италию, в Италию! А вместо Италии попал в Семипалатинск, а прежде того в Мертвый дом…» Другой зэк, тоже писатель, Эдуард Лимонов, но поводу посадки коллеги возмущался: «В кружке Петрашевского всего лишь обсуждали новомодные западные идеи… Но в хваленой царской России этого было достаточно, чтобы быть арестованными». Формулировка приговора была потрясающа: «…за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского и злоумышленного сочинения поручика Григорьева, – лишить <…> чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием». Это всего лишь за недонесение! А мы еще жалуемся на что-то… После пяти лет каторги (ею, как известно, заменили расстрел) Достоевского отправили еще на четыре года служить рядовым – в 1-ю роту Сибирского 7-го линейного батальона, расквартированного как раз в Семипалатинске. Служба медом уж никак не казалась. Вот вам цитатка: «Как нижний чин, Достоевский участвовал в экзекуциях – стоял в строю и трясущимися руками опускал палку на спину какому-нибудь бедолаге, приговоренному начальством. Его уносили в конвульсиях с этих адских мероприятий. Нервные припадки, которыми он был отмечен с детства, начали перерастать в эпилепсию».
