Алексей Колышевский - Секта. Роман на запретную тему
Пэм сначала ничего не ответила. Она кивком поблагодарила официанта, наполнившего ее бокал, и обхватила тонкий стеклянный сосуд ладонями:
– Восхитительное холодное пино-гриджо из Фриули. Нет ничего лучше. А как твой «Нухар»?
Игорь понял, что этот внезапный переход к новой теме на самом деле прелюдия для чего-то важного, но виду не подал и поддержал игру:
– Я люблю сицилийские вина. Особенно за их конкретность и разврат. В них есть все и сразу. Сицилийское даже самое молодое «Неро д’авола» даст вперед сто очков любому помпезному французскому вину. Каковы люди, таковы у них и вина. По-другому не бывает. Вино живой продукт, оно как собака, по характеру которой можно судить о характере ее хозяина.
Пэм сделала удивленное лицо:
– Вот уж не думала, что в России есть люди, столь тонко разбирающиеся в винах. Все-таки пропаганда, и наша, и ваша, – это полное искажение представлений друг о друге.
– Это ее основная задача. Хотя у нас сейчас модно любить Америку. Ведь это вы консультируете наш чертов истеблишмент, как лучше управлять нами, стадом, оставшимся без идеи. Я не имею ничего против, так как сам принадлежу к истеблишменту всецело. И вскоре займу в нем подобающее сыну дипломата место. Ведь я совсем недавно получил диплом об окончании университета и теперь готовлюсь к въезду в теплый кабинет с большими окнами и хорошим видом из окна.
«Все. Зацепило. Не могло не зацепить. Стоп, а почему мне так кажется? Ведь в ее лице ни один мускул не дрогнул. Может, я сам внушаю себе то, чего нет на самом деле? Черт бы побрал все эти шпионские игры… Она постучала пальцами правой руки по столу, значит, нервничает. Вот что машинально отметило сознание. Восемьдесят шесть процентов информации поступает в мозг через зрение – очень много. Так много, что мозг иногда обрабатывает информацию с задержками…»
– Собираешься пойти по отцовской линии? Станешь дипломатом?
– Может быть. Во всяком случае, стану государственным служащим и буду пользоваться всеми благами, которые доступны этой касте в моей стране, а это немало, поверь мне. У нас таких людей называют номенклатурой, вот и я вскоре стану ее частью.
Тут Пэм повела себя непредсказуемо, вернее, она ответила не так, как предполагал Игорь. Всегда остается что-то, что невозможно предвидеть или просчитать, особенно если ты ограничен во времени и действовать надо очень быстро. Это только шахматные партии могут длиться бесконечно долго, да и комбинаций в шахматах меньше, чем в реальной жизни.
– Жаль, что ты собрался повесить свой дар на гвоздь в чулане. Когда живешь с ЭТИМ внутри, ты должен научиться ИМ управлять, а не то ОНО просто убьет тебя. Знаешь, когда нам что-то дается и мы плюем на это и стараемся изо всех сил не замечать того, что с нами происходит, то кто-то решает прекратить нашу жизнь. Ведь мы не выполняем того, к чему предназначены. Не о каждом можно сказать, что он хоть для чего-то нужен. Большинство просто перерабатывают пищу в отходы всю свою никчемную жизнь. И поверь, нет никакой разницы между тобой, насыщающим свое брюхо белужьей икрой, и тобой же, уплетающим подгорелую булку с начинкой из соевого мяса: дерьмо будет пахнуть одинаково. Неужели в тебе никогда не появлялось желание возвыситься над стадом жрущих, сношающихся и гадящих скотов, каким является человечество?
– Твои слова похожи на молодые побеги фашизма, Пэм. У тебя имперское мышление? Дядя Сэм закусил удила?
Ее глаза загорелись, руки сжались в кулаки, черты лица заострились:
– Дядя Сэм, дорогой Эгер, – это величайшее достижение человечества. Под дядей Сэмом я имею в виду американское общество, разумеется, и Америку вообще: и как государственную систему, и как единственную и несокрушимую Империю на планете. Это слабаки предрекают Империи гибель, но ей плевать на слабаков. Зато сильным, способным, умным, талантливым дядя Сэм говорит «да» и протягивает руку! Ты правильно повел себя там, на приеме, наказав этого зарвавшегося оливкового хама. Но что тобой двигало? Патриотизм? Или нежелание признаться самому себе в том, что твоя страна почти погибла?
– Пэм, я не позволяю себе резких слов и действий, когда меня пытаются проверить на вшивость дамочки, но ты уже в группе риска. Не зли меня, и знаешь что… Я, пожалуй, пойду.
Игорь хотел было встать, но Пэм неожиданно мужским сильным движением схватила его за борт пиджака и дернула вниз:
– Сядь и не будь истеричкой. В твоей стране тебя не ждет ничего. У вас совсем другое отношение к человеческой жизни. Да что я говорю! У вас вообще все другое! Грязное и нелепое! Вместо Конституции – коррупция, вместо законов – понятия, по которым живут в тюрьмах! Нет свободы слова, личности! Эти отвратительные дороги, эти ужасные кривые домишки, в которых, словно в норах, существуют спившиеся крестьяне! Все! Ты должен понять, что это конец и тебе в России точно больше нечего делать!
Чего ему стоило сдержаться, так, наверное, никто и не узнает. Игорь слушал Пэм спокойно, не шелохнувшись и опустив голову, чтобы она не могла сейчас видеть его глаза. Ему очень хотелось заставить ее схватить со стола острый сервировочный нож, который лежал у нее под правой рукой и предназначался для мясных блюд. Он вдруг ясно увидел себя со стороны: вот он поднимает глаза, заставляет ее взять нож, и она что есть силы всаживает его в собственную шею, или в сердце, или… Но ничего подобного он не сделал потому, что план, идеальный, выверенный план его внедрения был как никогда близок к успеху. Осталось лишь пересилить себя и дослушать мерзость до конца, и вот это-то и было самым трудным; оскорбление Родины и оскорбление Матери – вот два самых тяжких оскорбления на свете, два смертельных, кровавых, отдающих холодом клинка или горячей пороховой волной выстрела. Невозможно терпеть. Невыносимо…
Красноречие Пэм тем временем иссякло. Она залпом допила вино и с силой поставила хрупкий бокал на стол так, что его тонкая ножка переломилась. Во время вынужденной паузы, пока ей меняли бокал на новый и убирали скребком со скатерти стеклянные крошки, они смотрели друг на друга и улыбались! Пэм – улыбкой человека, который только что безнаказанно произнес мерзость, а Игорь – старательно сооруженной им жалкой, не улыбкой даже, улыбочкой, мол, «все правильно говоришь. Все так и есть». Как только лишняя пара ушей в виде официанта оказалась на безопасном расстоянии, беседа продолжилась теперь уже в виде диалога. Игорь, не убирая с лица своей униженной ухмылочки, робко спросил:
– Что же мне теперь делать?
– Скажи, тебе все еще хочется заставить меня воткнуть себе в горло нож для мяса? – Она произнесла это очень ровно, без ударений и пауз, как будто рассказывала ему о покупке кофточки или походе в кино.
