Антон Понизовский - Обращение в слух
Он говорит: «Я домой не поеду».
После этого у нас отношения стали хуже налаживаться.
Я его выгоняла из дома.
Уехал в Голицыно, там у них база, живут таджики. И он с таджиками три или четыре дня жил. И там так: посадочка — он пошёл, провалился и чуть не утоп. Таджики вытащили, таджикам спасибо.
Он у меня тонул. Он у меня замерзал. Он у меня помирал!
На двадцать третье февраля на работе напились так, что… Он доехал автобусом до остановки, вышел — но в каком состоянии, я не знаю, — и где он падал и как, я не знаю. Его принесли без сознания: у него были разбиты мозг’и. Видать, навзничь падал: разбиты мозг’и. Один молодой человек знал, что он здесь живёт, мужикам сказал, они помогли донести. Гололёд такой был… И морозы — двадцать три градуса, просто!.. Я обмыла его, спиртом оттёрла: все случаи знаю, что при каких делать…
Ругаюсь. Говорю, что нельзя так себя вести, всё на свете…
Я с ним знаете уже как? Месяц не разговариваю, два. Но домашние обстоятельства бывают так, что приходится… ну я же тоже не камень: начнёшь разговаривать просто так…
Сегодня начала разговаривать — завтра он снова — пьян!
Пьяный шёл с Пионерской пешком до Успенского. А в то время уже ни автобусы, ничего не ходило.
У сына моего была восьмёрка, они с другом ехали где-то в десять — в одиннадцать вечера, возвращались обратно. Ехали-ехали — притормозили: ну, может быть, заподозрили что-то… Его друг говорит: «Слав, там вроде кто-то возле столба шевелится. Не твой Михалыч?»
Они сдали назад, — там ещё милиция на посту стояла, их оштрафовали за то, что назад сдавать нельзя…
То есть, столб был недалеко от милицейского поста — но Михалыча милиция не замечала?
А зачем он им? Ковыряется… да хоть подохнет — им пофигу же мороз.
Они подъехали, а он уже… ручки-ножки вот так… Они его быстро в машину. Привезли домой — я его снова выходила, отпоила, оттёрла спиртом, согрела… Это было в одиннадцать вечера. А в полпервого бросилась: документы! А там у него все документы молдавские, и все российские, по которым он имел право работать, и ключи, и свидетельство, и паспорта, всё! Я сыну звоню, говорю: «Сынок! Время полпервого, — говорю, — документов никаких нету. Вы где его взяли?»
Он мне говорит: «Под столбом».
Я говорю: «Езжайте туда, ищите».
Поехали. Расковыряли — все документы лежат…
И так это накапливалось, накапливалось…
У меня приехала племянница, и она вела журнальчик такой, конспектик. За три месяца он был трезв одиннадцать дней. Остальное время он не был трезв.
Я вам уже говорю — выгоняла…
Ну а ему-то чего? Соберётся — уходит. Ключи взял от гаража — стал ночевать в гараже.
В октябре в одиннадцать часов вечера сын мне звонит и говорит: «Мам, быстрей беги к гаражу. Ско-рей. Михалыч помирает».
Я говорю: «Ты что!» Прибегаю — а он от водки обпился, и уже ручки-ножки вытянуты были. Мы его под руки домой волоком притащили, давай отхаживать…
Есть такое лекарство в аптеке, типа кофе продаётся. Только чуть-чуть потемней. Я не помню, как называется. Как чай разводишь, отпаиваешь, и выходит всё с организма… ну, убивает вот эти водочные, я не знаю… ну, отравление, отравление водочное.
Вы́ходили. Снова кто? Снова я.
Что? Красивая жизнь?
Я ему говорю: «Мне такая жизнь надоела. И зачем я тебя здесь вижу?!» Вот просто!
И он сыну моему сказал: «Наверно, Слав, я уеду домой: мать не хочет меня видеть. Я, — говорит, — наверное, в январе уеду, пятого января».
И я с октября-месяца замолчала и ни слова ему не сказала. И не ругалася, ничего.
Ну, чтоб человека зря не обижать: раз сказал — собирайся и уезжай.
Просто сказала: «Я четырнадцать лет терьпела, а два месяца я уж как-нибудь потерплю». И терьпела.
Пришёл Новый год, я накрыла стол.
Он у меня только спросил: «Что-нибудь купить?»
Я говорю: «Ничего не надо».
Стол накрыла, сели за стол. У меня племянница сейчас живёт. Мы выпили — молча. Мы с племянницей стали одеваться на улицу идти гулять. И он молча с нами оделся. Пошёл возле ёлочки с нами походил. Мы вернулись — и он пришёл домой — молча.
Первое молча, второе так же молча, третье…
Четвёртого числа я прихожу с работы, а он… в дугу — пьян! Здесь у меня нервы не выдержали… и если б я всё то сказала, что я сказала тогда… Там были слова все какие хотите! У меня был предел всему на свете.
Я говорю: «Ты сказал, что ты пятого числа уедешь! Ты сегодня как сволочь нажрался, упился, и ты билеты не покупал! И зачем ты мне снова здесь нужен? Собрал манатки — и аля-улю: подальше!»
Ну, не знаю, что на него подействовало — или сознательность, или… не знаю.
Он мне шестого числа утром встал и говорит: «Галь, дай сумку».
Я ему приношу баул большой, потому что вещей много. Я говорю: «Пожалуйста».
«Я седьмого числа уезжаю».
Я говорю: «Счастливо».
Он говорит: «Нет, эта сумка мне не нужна, я возьму… Можно я возьму, там на балконе чёрная, другая?»
Я говорю: «Пожалуйста».
«Я возьму только то, что необходимое».
Что он взял — я не знаю. И с чем он уехал — не знаю. Сын его седьмого числа отвёз.
Но утром он встал и сказал: «Спасибо, что я у вас здесь пожил».
«До свидания», — был мой ответ ему.
Ну и вот как я?!. зачем я промучилась эти четырнадцать лет?! За что?
Он седьмого уехал, и вот сейчас я одна.
Если я правильно поняла, с вами остался сын. С ним у вас хорошие отношения?
У меня с ним хорошие. Но они холодные… (плачет) Я понимаю, что они холодные…
Понимаете… та ситуация, в которой я жила, что больше я отдавала работе… И, как говорится, я недодала ребёнку, вот беда в чём… Он взрослый вырос, и он сказал: «Я воспитан улицей».
Понимаете? Это хорошо для матери?..
Когда я работала, у нас вот с бугра так спускаешься — и на косую между домов я видела свои окна. Если тёмно, значит я быстро домой прихожу, сумки бросаю и сразу иду на танцы.
Он был всегда на танцах.
«Мам, зачем ты пришла! Мам!!»
«Славик, сынок, я пришла… я пришла с работы — я хочу видеть тебя дома…»
«Мне там делать нечего!» — ну и тому подобное.
Чашу любви я выпила и от сына — очень большую… (плачет)…тяжёлую…
Но я его никогда не бросила.
Знала всех его друзей. Знала, где он мог находиться.
Один раз в два часа ночи проснулася — его нету. Я встаю и иду в два часа ночи. Прихожу, как говорится, к его однокласснику. Звоню в дверь — узнала, где живут, — подымаюсь на этаж, звоню в дверь.
