Юрий Поляков - Замыслил я побег…
«ПРОСТИ! Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ И БУДУ ЖДАТЬ, СКОЛЬКО ПОНАДОБИТСЯ!!
Н.»Башмаков приписал третий знак восклицания и разорвал записку.
13
Было уже пятнадцать минут первого, а Вета все не звонила. И это странно. Несмотря на свою молодость, она девушка обязательная и пунктуальная. Может быть, что-то не так с анализом? Эскейпер в раздумье пошел в дашкину комнату к аквариуму: непойманный «сомец» высунулся из раковины, но совсем чуть-чуть, так что сачок подвести к нему было невозможно.
«Ишь, какой хитрый! — подумал Олег Трудович. — Не хочет переезжать! А кто хочет?..»
В свое время, задумываясь по пустякам, Башмаков сделал вывод: все люди, в сущности, делятся на две категории — на тех, кто любит переезжать, и тех, кто не любит. Любящие переезжать раздвигают пространство жизни. Нелюбящие переезжать берегут это раздвинутое пространство от запустения. Не будь одних — человечество так и жило бы под той пальмой, где родилось. Не будь вторых — вся земля представляла бы собой пустыню, выбитую стадами переселенцев, витками мчащихся по земному шару. Вот такая получается гармония. Когда человек жаждет переезда, а ему не позволяют, он превращается в бунтаря, в революционера и меняет свою жизнь не с помощью перемещения в пространстве, а посредством разрушения старого обиталища. В результате тот, кто даже не помышлял о переезде, не сделав ни единого шага, однажды утром просыпается в совершенно ином, чуждом мире и начинает этот новый мир в силу своего отвращения к переездам беречь, лелеять и обустраивать. Башмакову иногда казалось: если бы всем желающим, тому же Борьке Слабинзону или Джедаю, вовремя дали возможность отъехать куда хочется, все осталось бы по-прежнему. Советский Союз был бы целехонек, а сам Олег Трудович, глядишь, защитил бы докторскую и стал заместителем директора «Альдебарана». Но все случилось так, как случилось… После угона машины Катя еще долго старалась не подходить к окну, чтобы не видеть то место, где в последний раз стояла ее умыкнутая красавица цвета кофе с молоком. Петр Никифорович Катю успокаивал, обещал по знакомству вне очереди купить и подарить новый «жигуль», краше прежнего, но что-то там у него не заладилось. Деньги начали стремительно обесцениваться, поэтому даже по знакомству сверху запросили столько, что тесть временно отступил. Основные сбережения лежали у него на срочном вкладе. Боясь потерять годовые, снимать с книжки он ничего не стал, а просто вдвое увеличил цену на чешскую плитку и югославские обои. Творческие друзья Петра Никифоровича крякнули, но выдержали…
— О время, о цены! — вздыхал он.
Башмаков на всякий случай побывал у Докукина, и тот, зная о его горе, тоже обещал помочь, но как-то неуверенно:
— Решим твой вопрос, Олег, если, конечно…
— А что такое?
— Мне кажется, скоро начнется. Говорю тебе это как коммунист коммунисту! Понимаешь, Горбачев стал выступать совсем уж без бумажки. А у нас без бумажки никак нельзя — сразу бардак начинается. Бар-дак! Одна надежда на Чеботарева. Видал, куда взлетел?
— Да!
— Я ему поздравительную телеграмму отбил. Может, вспомнит про боевого товарища, как думаешь?
— Не сомневаюсь!
— А вот я сомневаюсь. Это болезнь у них там такая: чем выше, тем с памятью хуже.
Катя не сразу, но простила Башмакову историю с Ниной Андреевной, сказав, что не развелась с ним только из-за Дашки. Месяца два жена не подпускала к себе Олега Трудовича, объясняя это природной брезгливостью. Она и в самом деле в общепите, даже в ресторанах, всегда подозрительно оглядывала вилки-ложки и тщательно протирала их салфеткой.
— Ладно, — соглашался Башмаков, — подождем пять лет…
— Почему именно пять?
— За пять лет клетки в организме полностью обновятся, и я стану совсем другим человеком.
— Другим ты не станешь никогда! Грязь можно смыть с тела, а с души нельзя. Посмотри мне в глаза!
Когда наконец, благодаря унизительной настойчивости Башмакова, плотский контакт был восстановлен, Олег Трудович стал замечать, что Катя, раньше всегда любившая с закрытыми глазами, теперь наблюдает за его виноватыми стараниями с недоброй усмешкой и даже не разрешает выключать ночник.
— Тебе нужен свет?
— Нужен, любимый!
— Зачем?
— Хочу, чтоб тебе было стыдно!
Тем временем в «Альдебаране» грянула Большая Буза. Началось-то все, конечно, раньше — с того, что Каракозин вступил в партию. Тогда с научной интеллигенции вдруг сняли все лимиты и даже бросили клич — что-то насчет свежей крови. По этому поводу Джедай сочинил песенку:
Каждому мэтру науки —
По партбилету в руки.
Каждой солистке балета —
В руки по партбилету.
А что? Ничего!
Желтые ботиночки.
Сначала Каракозин только пел свое сочинение по заявкам трудящихся и ухмылялся — мол, знаем, зачем свежая кровь вампиру. Потом он вдруг сделался задумчивым и наконец однажды зашел в кабинет к Башмакову, помялся и сказал:
— Олег Тарантулович, ты, конечно, будешь смеяться, но дай мне Христа ради рекомендацию в партию!
— Тебе? — Башмаков автоматически придал своему лицу выражение скорбной сосредоточенности, которое в те годы появлялось на физиономии любого не ветреного человека, когда речь заходила о направляющей силе советского общества.
— Мне.
— Зачем?
— Не въезжаешь?
— Нет.
— А ты представь себе, что попал на остров каннибалов и тебя тоже заставляют хавать человечину, а ты не хочешь и даже в принципе против. Конечно, можно поднять восстание. Но против кого восставать, если большинство на острове с удовольствием лопает себе подобных? Выход, получается, один: стать вождем этого племени и запретить жрать людей под страхом смерти… Это я и собираюсь сделать. Въехал?
— Въехал. Но пока ты доберешься до вигвама вождя, тебе столько народу сожрать придется! Можешь и привыкнуть.
— Посмотрим. Дашь?
— Есть старая казачья заповедь: трубку, шашку, рекомендацию в партию и жену не давай никому!
— Значит, не дашь?
— Дам. Очень интересно поглядеть, как ты оскоромишься!
На заседание общеинститутского парткома Джедай заявился в своем знаменитом джинсовом костюме, в майке с надписью «Perestroika» и даже соорудил на затылке рокерскую косичку, чего раньше никогда не делал. Парторг «Альдебарана» Волобуев-Герке, завидев такое, потемнел ликом — и это было понятно: в начале шестидесятых по заданию райкома он ходил по Москве с ножницами и стриг патлы стилягам. Совсем еще недавно он требовал, чтобы вступающий в партию показывал подкладку пиджака, и если там обнаруживался импортный лейбл, парторг с гадливостью упрекал провинившегося:
