Камен Калчев - Новые встречи
Но счастливее всех оказались гусыни — гусята уже успели вырасти и плавали теперь по реке, не страшась нырять даже в глубокие омуты. Река не пересыхала и никогда, должно быть, не пересохнет, потому что начинается она где-то у снежных вершин да в заросших папоротником ущельях. Она шумела, переливаясь с камня на камень, увлекая с собой потоки и ручьи из всех теснин и овражков, и врывалась в город буйная, полноводная, играющая пеной и с таким неудержимым весельем, словно никогда не горевала и ни над чем не задумывалась. Повыше, у выхода из ущелья, она приводила в движение несколько сукновален и водяных мельниц, забавляясь ими, как перышками, будто и они были даны ей для развлечения, но, примчав свои воды к городу, где большие предприятия изрыгали в нее из своих утроб всякие нечистоты и ядовитые краски, она сразу усмирялась, одетая в бетон и гранит.
Когда-то, в былые времена, на городской окраине возле железнодорожной станции и ниже по течению тянулись огороды и пляжи, а теперь там сгружали песок и гравии и ссыпали в ямы городской мусор. Душно и смрадно было в этих местах летом, не лучше пожалуй, и зимой, да и весной, которая здесь почти не отличалась от дождливой осени. Особенно же тягостно было в конце лета, когда каждый день разгружали и загружали вагоны фруктами и овощами, лесоматериалами и тканями, пряжей и отбросами. Конечно, для таких, как Гатю Цементная Голова, привыкшего к трудностям своей профессии, ничего не стоило провести час-другой, а то и целый день на станции. Не смущало это и Геннадия, давнего приятеля Бориса, который и не желал для себя другого занятия, кроме работы грузчика. Они привыкли к дыму паровозов, гари и пыли, к запаху гниющих плодов, которые иногда привозили и сюда, в старый город.
Иначе чувствовал себя Борис, который решил попытать счастья в этой трудной и мало привлекательной профессии. Его и солнце палило нещадно, как огонь, и воды ему не хватало, потому что он постоянно испытывал адскую жажду, и веревка на плече казалась не веревкой, а цепью, которой сковывают преступников.
Борис избрал себе это ремесло после того, как порвал с Гитой. Бракоразводный процесс еще не состоялся, но они больше не виделись друг с другом и не искали встреч, окончательно решив расстаться.
После драки возле виллы Виктории Беглишки Борис ни разу не заглянул домой. Побродив какое-то время по окрестностям и овладев собой, он вернулся в тот вечер к дому Виктории, но остановился в изумлении: окна чернели, как могильные ямы, все обитатели, по-видимому, спали. Тогда он попытался забраться к Аспаруху на мансарду, но входная дверь оказалась запертой, свет был погашен, ставни закрыты. Борис долго стоял перед виллой, удивляясь, как это люди могут сейчас спокойно спать. И почему сбежал Аспарух? Ведь они условились поймать Гиту на месте преступления, чтоб доказать потом перед судом бесспорный факт прелюбодеяния. Вместе они прошли через рощу, вместе забрались в кусты и затаились, а когда Борису понадобилась помощь Аспаруха, тот бесследно исчез. Почему? Испугался Филиппа или пожалел Гиту? Но чего ради он стал бы ее жалеть после того, как сам привел Бориса на виллу и указал скамейку — место прелюбодеяния? Борис терялся в догадках. А теперь вот почему-то запер внизу дверь, чтоб нельзя было попасть даже на лестницу.
Борис провел эту ночь в лесу вблизи виллы. Улегся на деревянной скамейке и, подняв воротник своего летнего пиджачка, постарался уснуть. Встал еще до восхода солнца и опять пошел к Беглишки. Хотелось выяснить, что заставило Аспаруха скрыться, хотелось просто поговорить — он чувствовал себя совсем одиноким и отверженным.
Дверь внизу была открыта. Борис поднялся на мансарду, но в замочной скважине увидел небрежно воткнутую записку: «Вернусь через два дня. Срочно уехал в Софию». Борис порвал записку и медленно спустился по лесенке. Он больше ничему не верил. Снова углубился в лес и долго глядел на трубы «Балканской звезды». Час еще оставался до смены. Он успел бы, умывшись в реке, вовремя попасть на работу, но он был так утомлен и чувствовал себя таким измятым и избитым, словно его пропустили через колесо сукновальни.
Из одной трубы вился легкий синеватый дымок; закрывая прозрачной пеленой солнце, он сливался с клочьями облаков. Другая труба, пониже, не дымилась. Она торчала над фабричными постройками, как бы забытая людьми. У самой реки, над старыми каменными стенами возвышалась башня с красной пятиконечной звездой. В лучах солнца она сияла, как рубин. Борис не мог оторвать взгляда от труб и башни. Он чувствовал, как жжет у него в горле, глаза заволокло туманом, и сквозь слезы, как сквозь волнующую воду, он видел «Балканскую звезду» во всем великолепии. Так, задумавшись, сидел Борис, охваченный отчаянием; часы показали, что прошло еще полчаса.
Солнце уже пробиралось между деревьями. Впереди, на высоких скалах, откуда открывалась просторная равнина, уводящая в сторону Тырнова, трепетали первые утренние лучи. Вскоре позолотились и стволы фабричных труб, а рубиновая звезда вспыхнула, словно огненный глаз, излучая радостный свет на весь город. Дым из высокой трубы расстилался по небу и, пронизанный светом, напоминал гонимую ветром паутину.
Борис взглянул на часы. Оставалось всего пять минут. Он откинулся на скамейке и заплакал, как заблудившийся в лесных дебрях ребенок. Он оплакивал себя, свою молодость и все то, чего лишился.
В ветвях сосны прыгала белочка, коричневая, как сосновые шишки, как смола, стекающая по коре дерева. Она перекидывалась с ветки на ветку совершенно бесшумно. Борис и не заметил, как, скрытая среди зеленых игл, она оказалась над самой его головой — радостная, опьяненная солнцем, потоками, хлынувшими на лес, и, совсем как человек, стала расхаживать по земле, по сухой хвое. Прилетела иволга, на ближайшей березе запели скворцы. Последний день лета обещал быть теплым, душным.
Борис встал, вытер глаза и пошел берегом реки к железнодорожной станции. Решил разыскать Геннадия.
Вместе с товарищами Геннадий выгружал в тот день тюки с шерстью и хлопком. Работа шла полным ходом, но, увидев Бориса, Геннадий подбежал к нему, поздоровался, спросил, как дела, и велел подождать. Между прочим, указав Борису на закусочную, предложил:
— Выпей поди анисовой за мой счет, покончим с разгрузкой — и мы придем.
Борис пошел к деревянному павильончику и выпил стопку за счет Геннадия. Затем выпил вторую — за свой счет. Тут и Геннадий подоспел со своей бригадой, потный и запыхавшийся.
— Ну, — обнял он Бориса за плечи. — Как поживаем? Я так и знал, что ты там долго не продержишься. И зачем тебе соваться им в руки? То ли дело у нас, на вольной воле. Что заработал, то твое, сам себе хозяин.
Борис не стал возражать. Ему было приятно слушать Геннадия особенно сейчас, когда он чувствовал себя всеми забытым. Свободолюбивые, босяцкие настроения приятеля были ему по душе. Он даже растрогался и заказал по стопке, чтобы чокнуться с Геннадием. А когда анисовка ударила ему в голову, похвалился:
— Деньги у меня есть, и свобода есть… Только вот друзей, вроде тебя, нет.
Геннадий хлопнул его по плечу и повторил заказ.
— И у меня есть деньги, Борка, и свобода есть… Не жены, жены пет у меня… Понимаешь?
— Ха, — засмеялся Борис. — Очень кстати! Только вчера вечером от одной избавился, могу тебе предоставить! Хочешь? Баба что надо!..
— Как? Гиту? Борка! Что ты говоришь, Борка? С ума сошел… Что? Разводитесь? Не говори так, браток!.. Она ведь, извини за выражение, лакомый кусочек, уф!.. Как же так получилось?
— Был! — многозначительно ответил Борис и опрокинул в рот анисовку. — Был, но теперь уже не то!
И он рассказал Геннадию свою историю. Из сочувствия Геннадий предложил вступить к нему в бригаду. Поначалу Борис противился, твердя, что в деньгах не нуждается, потом согласился, — от излишка денег он не страдал. А случалось, подолгу шарил в карманах в надежде найти завалявшийся лев.
Бориса поставили у товарных вагонов, которые останавливались вблизи пассажирской станции. Но из-за того, что он принялся по своему обыкновению поучать и Геннадия и остальных, как надо работать, чтобы, не подвергаясь унижениям, больше зарабатывать, в бригаде возникли распри. Борис оскорбился и, не желая к тому же маячить на станции, где большое движение, решил пойти на реку грузить песок и гравий. С Геннадием они начали встречаться реже, но остались верными друзьями. Только с ним Борис советовался, как организовать защиту, чтобы выиграть дело в суде.
Геннадий посоветовал прежде всего найти такого свидетеля, который заявил бы суду, что сожительствовал с Гитой. Так дело будет наверняка выиграно без потерь и затрат. И по просьбе Бориса тут же согласился взять эту роль на себя.
Во-вторых, Борису следовало, по его мнению, заранее подготовить выступление Аспаруха. Беглишки должен подробно рассказать, как он видел Гиту в объятиях Филиппа Славкова сперва в лесу, потом на скамейке у виллы. Если Беглишки упрется и будет отказываться, Геннадий сам поговорит с ним соответствующим образом. Ему уже приходилось иметь дело с подобного рода свидетелями.
