Салман Рушди - Флорентийская чародейка
— Ни то ни другое, — ответил Могор. — Она была прекрасной, своевольной девушкой, которая и сама поначалу не сознавала, сколь сильна ее власть над мужчинами.
Вот она, Кара-Кёз — Черноглазка. Она в столичном городе Тебризе, возлежит на коврах, подобно Клеопатре, доставленной в покои Цезаря. Вокруг Тебриза даже горы были устланы коврами, потому что мастера-ткачи сушили там свои изделия. У себя в покоях сиятельная Кара-Кёз каталась по персидским коврам и ластилась к ним, словно к сонму любовников. В углу всегда стоял кипящий самовар. Она лакомилась лепешками в меду, поглощала цыплят, начиненных сливами и чесноком, креветок с тама-риндовой пастой, кебаб с ароматным рисом и при этом умудрялась оставаться тоненькой и гибкой. Она играла в триктрак со своей рабыней Зеркальцем, и никто из придворных не мог ее превзойти. У нее и у Зеркальца были и другие игры: через двери спальни часто доносился визг и хихиканье, и многие подозревали их в любовной связи, однако из страха поплатиться жизнью открыто об этом не говорил никто. Когда молодой шах, играя в поло, заносил клюшку для удара по мячу, она обычно постанывала, будто в любовном экстазе. Мяч Исмаила неизменно оказывался в нужной лунке, меж тем как мячи его соперников ложились далеко в стороне, и люди шептались, будто вскрики Кара-Кёз не что иное, как заклятие. Она купалась в молоке. У нее был ангельский голос, но читать она не любила. Ей исполнился двадцать один год, но она все еще не родила Исмаилу наследника. И однажды, когда шах упомянул о растущем влиянии его западного соседа и давнего врага — султана Баязида Второго, она дала ему роковой совет. «Послушай, — шепнула Кара-Кёз, — отошли ему тот самый кубок из черепа Шейбани-хана. Это напомнит ему, что ждет каждого, кто забывает свое место».
Его тщеславие возбуждало ее. Она была без ума от его недостатков. Вероятно, ей и нужен был человек, вообразивший себя богом, а не обыкновенный покоритель многих земель. «Вот это да! — воскликнула она, когда Исмаил овладел ею. — Ты и вправду можешь сотворить все что по желаешь!» Исмаил пришел в восторг, питая слабость к лести, но не учел, что такая красота, как у нее, не признает над собой ничьей власти, что ни один мужчина на земле не может владеть ею единолично. Она сама себе госпожа и свободна как ветер. Шаху Исмаилу с его непомерным себялюбием казалось вполне естественным, что принцесса в одно мгновение изменила свою жизнь, бросила сестер, братьев ради понравившегося ей незнакомца. Еще бы — ведь этим незнакомцем был он! Ложное тщеславие не позволило ему заметить в Кара-Кёз самого главного — независимости, непостоянства ее натуры. Он не понял, что если женщина бездумно разрывает один союз, то так же легко способна разрушить и следующий.
Бывали дни, когда ей нравилось делать больно — и ему, и себе. На ложе она тогда шептала ему, что в ней живет злая сила и когда эта сила берет верх, то сама она уже не отвечает за свои поступки и способна буквально на всё. Это приводило его в восторженное исступление. Он видел в ней более чем равную себе — он видел в ней свою владычицу, свою госпожу. Правда, за четыре года она так и не родила ему сына. Ну и пусть, зато она дарит ему небывалое наслаждение. Ради такой как она мужчины убивают. Она — его страсть, она — его мудрый наставник.
— Хочешь, чтобы я послал Баязиду тот самый кубок? Кубок-череп? — хрипло, словно пьяный, произнес Исмаил.
— Когда ты пьешь из этого кубка, он приносит тебе победу, — шепнула она. Но когда Баязид пригубит вино из черепа твоего соперника, страх поселится в его сердце.
Исмаил понял, что она наложила на кубок заклятие.
***Аргалье шел сорок шестой год. Он был высок ростом. Несмотря на тяготы военного поприща, лицо его оставалось белым, а гладкая, нежная кожа вызывала неизменное восхищение у женщин. Его страстью были тюльпаны. Их он полагал цветами удачи и приказывал вышивать на своих одеяниях. Комнаты, отведенные для него во дворце, всегда были полны тюльпанов. Из пятнадцати сотен сортов, которыми славился Стамбул, он отдавал предпочтение шести: «сиянию рая», «безупречной жемчужине», «дарителю наслаждения», «внушающему страсть», «сопернику бриллианта» и «утренней розе». Он по-женски любил украшения и в перерывах между сражениями одевался в шелка и увешивал себя драгоценностями; также он любил носить меха, предпочитая те, что доставляли через Феодосию из Московии, — шкуры лис и рысей. Его длинные волосы были черны как вороново крыло, а губы красны как кровь.
Кровь и ее пролитие были основным делом его жизни. При султане Мехмеде Втором он участвовал в двенадцати кампаниях и всякий раз, когда пускал в ход аркебузу или меч, неизменно одерживал победы. С полком верных янычар и с четырьмя соратниками — гигантами Отто, Ботто, Клотто и Д'Артаньяном, которые служили ему щитом, Аргалье были не страшны дворцовые каверзы, и, пережив семь покушений на свою жизнь, он остался цел и невредим. После смерти Мехмеда страна оказалась на пороге междоусобицы: оба его сына — Баязид и Кем — рвались к власти. Когда Аргалье стало известно, что главный визирь, в нарушение традиции, решил отложить похороны султана на трое суток, чтобы Кем успел вернуться в столицу и занять трон, Аргалья с четырьмя швейцарцами ворвался в покои визиря и расправился с ним. Затем он возглавил армию Баязида, изгнал из страны потенциального претендента на трон и стал главнокомандующим при новом султане. Он сражался с египетскими мамлюками на суше и на море и, после того как одержал победу над объединенными силами Венеции, Венгрии и Папы Римского, получил звание адмирала.
Вслед за этим возникли проблемы с анатолийскими кызылбаши. Все они носили красные фески с двенадцатью кистями — в знак того, что признают высшим владыкой двенадцатого имама, — и, соответственно, поддерживали шаха Исмаила, присвоившего себе божественный статус. Третий сын Баязида, Селим, по прозванию Грозный, был за то, чтобы истребить их всех без промедления, но его отец не хотел кровопролития, из-за чего лишился уважения сына. Тот стал считать его трусом и отступником. Когда в Стамбуле получили от Исмаила знаменитый кубок, Селим Грозный воспринял это как личное оскорбление. Он поднял кубок, как дуэлянт поднимает брошенную ему в лицо перчатку, и поклялся, что из этого кубка будет пить кровь Сефевида Исмаила. «Я возьму на себя роль виночерпия», — произнес, выступив вперед, Аргалья. Баязид продолжал удерживать сына, и для Аргальи это послужило сигналом: несколькими днями позже он со своими янычарами перешел на сторону Селима. Стареющему султану было предложено освободить трон, что он и сделал. Баязид отправился к себе на родину, во Фракию, и по дороге умер от горя, что было как нельзя кстати: в мире нет места для тех, кто потерял хватку. Селим при содействии Аргальи взял в плен своих братьев — Ахмеда, Коркуда и Шахиншаха — и велел их задушить. Их сыновей он тоже убил. Таким образом порядок был восстановлен и мятежу положен конец. (Много лет спустя, рассказывая об этом Макиа, Аргалья, в оправдание такого злодейства, сказал: «Когда новый человек захватывает власть, ему надлежит начать правление с самых жестких мер, тогда каждое следующее решение народ будет воспринимать как улучшение ситуации в стране». Макиа долго хранил молчание, но в конце концов сказал: «Как это ни ужасно, ты прав».) Когда столкновение с Исмаил-шахом стало неизбежным, Аргалья со своими янычарами был послан на север Анатолии,[46] в Рум, и тысячи кызылбаши были брошены в тюрьмы или умерщвлены. Это обеспечило беспрепятственный проход войск через их территорию. Шаху Исмаилу было направлено послание, в котором говорилось: «Ты более не следуешь заповедям нашей святой веры. Ты превратил свою шиитскую клику в греховное сексуальное сообщество. Ты пролил кровь невинных». Стотысячное войско Селима Грозного расположилось лагерем у озера Ван, в Восточной Анатолии. Среди прочих полков там находились и двенадцать тысяч янычар Аргальи. В их распоряжении было пятьсот пушек. Соединенные цепями, они образовывали непреодолимый для противника барьер.
Чалдыран, где должна была состояться решающая битва, находился к северо-востоку от озера. Войско Исмаила насчитывало от силы сорок тысяч, и почти все — конники, но Аргалья знал по опыту, что численное превосходство не всегда решает исход сражения. Подобно Владу Дракуле, шах Исмаил использовал тактику выжженной земли, и турки на последнем марше от Сиваша до Арзинджана оставались без провианта и без воды. Когда после долгого похода они разбили лагерь у озера Ван, солдаты были голодны и изнурены, а такая армия может оказаться небоеспособной. Позднее принцесса Кара-Кёз объяснила Аргалье, почему победа все же досталась туркам. «Всему виной его глупое рыцарство, — сказала она. — Рыцарство да еще его дурак-племянник, к чьим словам он прислушивался больше, чем к моим».
