Дональд Крик - Мартин-Плейс
Дэнни со смехом вскочил на ноги, презирая всех фисков и льюкасов мира. Они пошли к выходу из парка, и Пола взяла его за руку. Он крепко сжал ее ладонь, чувствуя, что неожиданно добился новой близости между ними. Ему приходилось слышать, что женщину нужно разбудить, и теперь он исподтишка поглядывал на Полу.
Когда они вышли из ворот и увидели Митчелловскую библиотеку, Пола сказала:
— Я последнее время часто здесь бываю — подбираю кое-какой материал. «Женский журнал» предложил мне написать серию статей о романтичных знаменитостях. Статьи должны быть достаточно познавательны, но приперчены богемой, чтобы раздразнить аппетит средней домашней хозяйки. Я начала с Уайльда.
— Пожалуй, это и есть твой великий шанс, — сказал он. — А не могу ли я помочь тебе подбирать материал?
— Ну конечно, Дэнни-Дэн, любой предлог лучше полного его отсутствия. Но если ты провалишь свой экзамен по бухгалтерскому делу, мне придется иметь дело с парой разгневанных родителей.
Дэнни принялся ее убеждать, и в конце концов она согласилась.
— Хорошо, Дэнни, договорились, и большое спасибо. И знаешь что? Теперь я буду думать о тебе… как просто о тебе. Понимаешь?
— По-моему, да, Пола.
Это значило, что он больше уже не будет только придатком «Национального страхования». Однако именно там он рассчитывал сделать карьеру, и с этой точки зрения ее слова были не слишком утешительны. Но теперь, во всяком случае, он в ее глазах ничем не запятнан.
Войдя в зал, Дэнни направился к своему столу.
— Вот шествует Казанова О’Рурк, — заявил Салливен, стараясь, чтобы Дэнни его услышал.
Лью Бригс, клерк с заячьей губой, ответил:
— Што они иш шебя строят? Шон любви шолотой?
Арт Слоун ухмыльнулся, а Гарри Дент прикинул свои шансы (почему бы и нет, раз уж она гуляет с зеленым, мальчишкой вроде О’Рурка?), а девушки, оторвавшись от работы, посмотрели на него с любопытством.
Дэнни их интерес казался жалким, карикатурой на чувства, которые для него были самой жизнью. Не лица, а пустые кружочки. Эти люди — такие же чужие ему, как и компания Полы. Среди своих сослуживцев он не нашел той внутренней сплоченности, которой искал. Наиболее честолюбивые неизменно таили недоверие и были склонны высматривать выгодное местечко вне стен «Национального страхования». Он словно жил среди разобщенных клеточек, которые, однако, функционируют одинаково, подчиняясь слепому инстинкту. Если кто-нибудь и видел в своей работе, в своих надеждах служение другим людям и своей стране, никто этого не высказывал вслух, и, не будь разговора с Рокуэллом, Дэнни давно уже решил бы, что здесь слепые ведут слепых. И даже несмотря на заверения Рокуэлла, ему иногда казалось, что дело обстоит именно так.
Позже он вновь, как и утром, почувствовал присутствие Риджби. Смутное ощущение вины старшего клерка тревожило Дэнни и мешало ему заговорить со стариком, несмотря на то, что он хотел этого — хотя бы для того, чтобы показать, насколько ему безразлично случившееся. Одиночество и неудовлетворенность были уделом их обоих. Но Риджби стал равнодушным к своему одиночеству, к своей неудовлетворенности — для него они скоро должны были кончиться. Ведь он собирается уйти отсюда, жениться и жить так, чтобы ощущать себя чем-то. Побывав у Риджби дома, Дэнни понял, что старик живет выдуманной жизнью, в которой для «Национального страхования» нет места. Ну, а для того чтобы обеспечить ему средства к существованию? С субботы смутные опасения не оставляли Дэнни. Рокуэлл сказал, что вор никогда не задумывается, кого он грабит. Но ведь Рокуэлл мог быть очень далек от истины.
Дэнни вздрогнул и еще ниже склонился над своей работой. Что должен чувствовать сейчас Риджби, пока он сидит вон там, один на один со своими мечтами и чудовищным бременем риска? А что он сам будет чувствовать через сорок лет, если за все это время сумеет создать лишь иллюзию, которая станет отрицанием прожитой им жизни?
Риджби чувствовал себя очень усталым. Непрерывные размышления истощили его энергию, и теперь он апатично ждал, чтобы истек последний час рабочего дня. Но тут телефон на его столе зазвонил: его просили подняться в кабинет Рокуэлла. Когда Риджби положил трубку, его мысли затуманились, а потом покатились колесом по гигантским кривым. Он вынужден был опереться о стол, не в силах избавиться от давящего страха. Может быть, его там ждет полиция и на столе лежат деньги? Он подумал: «После всех этих лет смирения просить у них милосердия?..» Его голова поникла под чудовищным бременем стыда, и только воля того человека, каким он стал под конец жизни, спасла его.
Он стоял у лифта, глядя, как бежит вниз красная точка сигнала. Дверь распахнулась, и он вошел.
— Будьте добры, Джордж, двенадцатый этаж, — к его удивлению, голос звучал спокойно, как всегда.
Нажав на кнопку, Джордж сказал:
— Хороший денек, мистер Риджби, ясный и теплый.
— Совершенно верно, Джордж.
— В такую погоду грех сидеть в четырех стенах. Я всегда говорю, что мы мало бываем на солнце. А вы, наверно, мистер Риджби, на своем веку видели тут много перемен?
— Да, Джордж, видел.
Выходя из лифта, он подумал: «Возможно, этот день будет свидетелем последней».
Когда Риджби вошел в кабинет, Рокуэлл встревожился, увидев его лицо. Какой у старика измученный вид! Конечно, принимает все слишком близко к сердцу. К тому же полиция, очевидно, еще подлила масла в огонь.
— Ну, что же, Джо, — сказал он, когда Риджби сел. — Загадка все еще не разгадана. Что вы теперь об этом думаете?
Риджби смотрел на свои руки. Он ошибся: здесь его не ждала опасность. Он сжал губы, его воля напряглась. Именно сейчас он может победить.
— Подозрение сейчас падает на меня, как и в субботу, когда меня допрашивали полицейские, — сказал он медленно. — Откровенно говоря, я смертельно устал от всего этого.
Господи подумал Рокуэлл, откуда у этого человека берутся силы на внезапные вспышки ненависти и самоутверждения? Поглядеть на нею сейчас — сама кротость и покладистость. Он сказал, тщательно выбирая слова:
— Меня нисколько не удивляет, Джо, что вам все это надоело. Полицейский допрос может вывести из себя самого невозмутимого человека. Но ваше предположение, что подозревают вас, абсолютно нелепо. Я не могу вмешиваться в методы уголовного следствия, но заверяю вас, что у полиции не возникло ни малейших сомнений в вашей честности.
— В таком случае, может быть, вы попросите их поскорее закончить расследование моих дел, чтобы я был избавлен от дальнейших вторжений в мою частную жизнь? Могу я рассчитывать, что вы это сделаете?
— Да, конечно, — Рокуэлл переложил лист бумаги на столе и словно без всякой задней мысли прибавил: — Оказывается, вы переехали, Джо.
Внезапно в глазах перед ним вспыхнул огонь. Это был не простой гнев, а жгучая ненависть, словно взорвавшая обращенное к нему лицо и зазубрившая обычно мягкий голос.
— Разве это касается вас или еще кого-нибудь здесь? Даже если бы я переменил не только адрес, но и фамилию? У вас нет власти над моей частной жизнью никакой!
— Разумеется, — возразил Рокуэлл в свою очередь, начиная сердиться, — за исключением тех случаев, когда ваша частная жизнь непосредственно влияет на, то, как вы исполняете свои обязанности. Однако принято, чтобы служащий сообщал в учреждение о переезде, и я утверждаю, что тут нет никакого вмешательства в вашу частную жизнь!
— А я утверждаю обратное! Если вы или кто-нибудь другой получает возможность найти меня вне стен этого здания, это уже ничем не оправданное посягательство на мою свободу. Значит, теперь, уходя отсюда, я буду знать, что моя частная жизнь окажется под угрозой, если я не приму мер. И я приму эти меры! Прослужив тут сорок девять лет, полагаю, я имею право обойтись без обычного предупреждения за неделю? Вы меня поняли? С завтрашнего дня здесь обо мне ничего не будет известно.
Риджби встал, и Рокуэлл сказал поспешно:
— Погодите немного, Джо, не уходите! Я должен вам кое-что сообщить… Кое-что важное.
— Если это касается прибавки к пенсии, то забудьте о ней, — сказал Риджби, — и о золотых часах с цепочкой.
— Нет, это совсем другое. Мне очень жаль, что вы уходите с такой ненавистью. Это может озлобить вас до конца жизни. Не стоит так рисковать… — он замолчал, боясь того действия, которое должны были произвести его слова, но потом докончил, — тем более что вы собираетесь жениться.
Рокуэлл был готов к определенной реакции — к растерянности, гневу, даже к попытке все отрицать, — но не к перемене, сразу превратившей Риджби в дряхлого старика, разбитого, уничтоженного почти физически.
— Сядьте, Джо, — сказал он, испуганно вскакивая.
Риджби упал в кресло и закрыл глаза. Он чувствовал только мертвенный холод. Когда он открыл глаза, то лишь для того, чтобы увидеть мертвенно-холодный мир. Комнату заполнял непонятный сумрак, в котором он пытался обрести призрак самого себя, словно призрак мертвеца. И Риджби начал раскачиваться, как будто оплакивая погибшую душу.
