Олег Татарченков. - ГРУППА СОПРОВОЖДЕНИЯ. Роман
Он осторожно отложил брошюру на буржуйский стеклянный столик и, мысленно выматерив составителей книжонки, стал выпутываться неполиткорректной ситуации.
-Ну, понимаешь, Клод… В средние века неграмотные русские крестьяне всех выходцев из Африки называли «арабами» или «арапами»…
-А! — воскликнул Нсегитомба, подняв кверху черный указательный палец, — Так это я?!
-Ну. В принципе… Ну да!
-Все понял, Игорь, спасибо! — с дружеской улыбкой произнес Клод, перелистнул страницу брошюры и стал читать дальше.
При всех своих интеллигентных манерах Клод был настоящим мужиком: не раз и не два он, заговорщицки подмигивая, предлагал Уфимцеву пару часиков поиграть в покер у ребят этажом ниже, пока он попытается найти общий язык с дамой. И он единственный не спасовал перед здоровенным чеченцем–заочником, почему–то лютой ненавистью ненавидевшим негров: выставил его, пьяного, за дверь и вызвал милицию. Тогда–то Игорь и узнал, что «профессорский сынок» Жан–Клод успел на своей родине послужить в армии и повоевать против банд черных расистов «Унита». И вот теперь…
… — Кто? — выдавил из себя Уфимцев, — Кто его убил?
-Кавказцы, — произнес Ленька.
-Тот самый «Кавказ»? — Игорь вспомнил здоровенного бывшего старшину внутренних войск, любившего в пьяном виде ломиться во все двери.
-Нет. Другие. Поссорился с одним из–за очереди в лифт… Дурь какая… Тот на него наехал. Клод ему в морду дал. Тот вернулся с дружками… В общем, выкинули его из окна седьмого этажа… Клод не один был, с товарищем. Тоже черным. Товарищ драться не стал, под кроватью спрятался. А вот Жан–Клод предпочел не прятаться…
-А милиция?
-Ты разве не знаешь, что сейчас, как только Хасбулатов стал спикером Верховного Совета, с ними никто не хочет связываться? У нас в общаге целая диаспора живет. Они такие же студенты, как я — испанский летчик!… В общем, черные те срочно куда–то смылись, а Клод поехал на родину в цинковом гробу…
Гораздо позже у оперов РУБОПа с Шаболовки Уфимцев узнает, что с 1990–го по 94–й в ДАСе свила свое гнездо штаб–квартира чеченской этнической преступной группировки. Рассматривая фотографии бандитов, участвовавших в похищениях иностранных бизнесменов, он узнает лица людей, с которыми когда–то сам ссорился из–за очереди в студенческой столовой… Впрочем, тогда он пошел на попятный и, может, поэтому не повторил судьбу африканского студента Жан–Клода Нсегитомбы. Бандиты исчезнут из ДАСа только с началом первой чеченской войны.
-Я тебя понимаю, — участливо проговорил Леня, — Ты же с ним в одной комнате полгода прожил… Кстати, тут вчера Ромку встретил. Он сказал, что сегодня вечером дасовские негры собираются что–то вроде поминок по Клоду сообразить. Сходишь?
-С ритуалом вуду? Куриц резать будут? — блондин из Волгограда, с нордическими чертами лица, Счастливов, чернокожих не любил и своих взглядов особо не скрывал.
-Иди в жопу! — беззлобно ответил Мазурин и произнес, принципиально обращаясь к Уфимцеву:
-Ромка должен у себя быть. Зайдешь?
Дагестанец Рамазан, или просто «Рома», был вторым хозяином–второкурсником, в чью комнату Игорь переехал во время учебы на «рабфаке» .
В замке двери повернулся ключ и в комнату вошел смуглый, невысокого роста, паренек.
-А вот и Хорхе! — приветствовал его толерантный Леонид, в то время как студент фотоотделения Счастливов демонстративно снова завалился на кровать, — Ну чего, купил форму?
-Да! — парень, похоже, был очень доволен, разворачивая кульки, — Сейчас надену!
-Не надену, а одену! — поправил Рамиреса со своего лежбища Андрей, — «Надевают» на русском языке только ботинки, а одежду «одевают». Обрати внимание, даже слова однокоренные!
Хорхе в ответ кивнул головой с серьезным видом:
-Да, Андрей, «одевают»!
Сгребя в охапку одежонку цвета хаки, он стыдливо скрылся в своем закутке — «аппендиксе».
-Стесняется… — со значением проговорил Андрей, — Изыски католического воспитания. Эх, в советской армии ты, Корка, не служил!
… — Готова! — с радостным возгласом Хорхе явился перед взорами соседей.
-Не готова, а готово… во… — автоматически поправил его «Счастик», — Во, блин, ты, Корка, и дал огня!
Мазурин и Уфимцев едва сдерживали смех: в солдатской «парадке» с красными мотострелковыми погонами, черными артиллеристскими петлицами, на которых красовались стройбатовские «трактора», в авиационной фуражке с голубым околышем, на которой красовалась кокарда военно–морского флота, чернявый парнишка смахивал на солдата из Закавказья в горячечном бреду прапорщика кремлевской роты почетного караула.
-Нет, я не могу… — выдавил Игорь, выходя из комнаты в коридор, — Такого издевательства над формой… Я видеть не могу…
Корка недоуменно посмотрел ему в след:
-Что не понравилося?…
-Не понравилось, — тут же вмешался фотограф–лингвист Счастливов, — Не, Хорхе, все нормально. Твоему папе понравится. У вас же в Колумбии у большинства индейские корни, верно? А индейцы всегда любили яркую раскраску. Теперь и ты вышел на тропу войны!
В коридоре беззвучно хохотал Уфимцев.
…Через неделю, закончив сессию, Рамирес уедет на каникулы на родину и не вернется. Убийство студента–африканца произведет на него тяжелое впечатление. И Корка не захочет рисковать жизнью в стране, где, как он понимал, официально объявленный интернационализм сползал с фасада страны вместе с остальными облезлыми красками коммунистической идеологии.
Уедет, оставив в своем «углу» сандаловый католический крестик и громоздкую коробку старого японского видеомагнитофона «Сони», ну очень похожего на советскую «Электронику». Сомнениями над тем, кто у кого спер идею, Уфимцев не мучился не минуты.
«Видак» в качестве трофея воодушевит Счастика, но — ненадолго. Уезжая, Рамирес вывернет из него стеклянную палочку предохранителя, аналога которого в магазинах, по причине древности модели, не окажется. И в течение еще нескольких лет Игорь будет наблюдать в «общаговской» комнате Леньки Мазурина этот агрегат — в виде полки, подставки и еще черт знает чего, в память о колумбийском пареньке Корке.
…Вечером все, кто знал Жан–Клода, собрались на поминки. Компания подобралась разнородная: пятикурсник дагестанец Рамазан со своим приятелем, пухлым студентом родом из Пензы (которого по этой причине все звали «Пензюком», а он не обижался), заочник Игорь, хорошо говорящий по–русски Ник — негр из Намибии, учившийся с Нсегитомбой на одном курсе, пришедшей со своей белой подружкой Аней, и афганский таджик «Миша», уехавший из родной страны после того, как в Кабуле обосновалась оппозиция, повесившая президента Наджибуллу.
Вопреки прогнозам Счастика, ритуальных куриц на столе не было. Обошлись вареной колбасой, сыром, ассорти из маринованных помидор с огурцами, соком и четырьмя бутылками «кристалловской» водки «Привет», считавшейся лучшей в Москве до появления пресловутой «Гжелки» .
Слово взял Рамазан–Ромка.
-То, что за этим столом собралась такая компания, — произнес он, обводя глазами присутствующих, — показательно. Несмотря на цвет кожи и национальность, мы здесь все равны. Мы — московские студенты, у которых «альма матер» — МГУ. И мы поминаем тоже московского студента, Жана Клода, которого убила сволочь, не имеющая отношения ни к студенчеству, ни вообще ни к чему… Я тоже с Кавказа и мне стыдно… Я хочу просить прощения…
-Ладно, Рома, — потянул его за рукав Ник, — Перестань. Сволочи есть везде. У вас есть белые расисты, у нас, в Африке, есть черные расисты… Когда человек пустой, как кожура банана, ему остается гордиться только тем, какого цвета был его папа. Давай лучше выпьем. Жан–Клод водку не любил, но он, как и мы все, жил в России. Не будем нарушать традицию…
После того, как под столом оказалась третья бутылка из–под водки, над ним поднялся Уфимцев.
-Парни, — начал он, — ну, и леди тоже, естественно… До встречи с Клодом я вообще ни с кем из негров знаком не был…
-Из африканцев, — поправил вполголоса «Пензюк».
-Из негров, — не сдался Игорь, — Вот тут Ник сидит, не даст соврать. Ничего обидного в этом слове нет. В Африке даже есть такая страна — Нигерия, и никто не возмущается. Это все заморочки америкосов, их тамошних негров, делать им больше нечего…
-Правильно! — присоединился афганец Миша, — Им бы наши проблемы!
-Не перебивайте, — помотал головой Уфимцев, — Я сам собьюсь. Так вот… — собираясь с мыслями, он посмотрел в черный квадрат незанавешенного окна, и произнес совершенно другим тоном:
-Так. До пьяных глюков мне еще далеко. Парни, или это только мне одному кажется?… Наверху — пожар!
В окно посмотрели все: зимний московский вечер расцвечивал косматый язык пламени, вываливающийся из пасти окна этажом выше. На фоне черного неба оранжевое в сердцевине и ярко–красное по краям полотнище жадно рвалось вверх, словно пыталось оторваться от студенческой общаги и унестись к звездам. Позже, вспоминая тот вечер и тот огромный лоскут огня над головой, Уфимцев представит себя в башне горящего танка. И запоздалый мороз продерет его кожу.
