Геннадий Абрамов - Дай лапу
Аркадий Фабианович улыбнулся и стал молча карты мешать. Спорить с Савлом и Бабой Вассой он больше не захотел.
Опустив на передние лапы голову, свесив язык, Ронни слушал, о чем старики говорят, наблюдал, как люди и собаки танцуют, и думал, как ему сейчас хорошо. Ни тревоги, ни страхов. Спокойно.
Незаметно перешагнули. Новое столетие наступило. Пусть бы и дальше было УМИРОТВОРЕНИЕ, думал он. Никто не поссорился, танцы, ночь и огонь, тихие разговоры. Сюда бы еще Оксану Петровну. Никиту, Елисеича, Глафиру Арсентьевну. Линду с ее щенками. Наташу, Федю и Артема Тимофеевича. Вот было бы здорово.
Перебрав в памяти всех, кого хотел бы здесь видеть, он, без слов и прикосновений, пусть не воочию, на расстоянии, но тепло и по-доброму пообщался с ними — словно погулял с каждым из них, полежал у ног, подремал на коленях.
Моника, подбежав, опустила лапу ему на загривок, и Ронни, перепрыгнув через барьер, побежал веселиться.
Земля вокруг костра оголилась. Лопалась с треском, пересыхала.
Моника прислонилась к Ронни горячим боком, положила мордочку ему на плечо.
Ноздри щекотала застарелая пыль. Запах сырого горящего дерева взбадривал и пьянил. Дым улетал. Под ногами шуршали и ерзали ломкие прошлогодние листья.
Сквозь морозную мглу пробивался из леса голос аккордеона. Луша с Грушей ладненько пели:
— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас.
ЦЫПА
Часть первая
ФИРМАЧИ
… тяжко, сипло дышал, мял, срывая дерн, месил сапогами жирную землю, налегал плечом и тянул, толкал, раскачивая березовый ствол с обломанными ветвями, отдирая, отламывая прибитый к нему дорожный знак, и снова гнул, выворачивая на стороны, чертыхаясь, спеша, — и вырвал наконец, выдернул и пошел, яростно вскинув на плечо обрубок, туда, к поляне у озера на краю леса, где наглые крики, стон, и чей-то умоляющий голос, и лай и визг собаки…
С запада, закрывая солнце, наползало грозовое облако.
Небо меркло.
1
— Мать моя буфетчица! Катюха!
Андрей открыл ей, еще сонный, в халате, с надкусанным бутербродом в руке. Она улыбнулась: «Привет», — и проскользнула мимо. Высокая, стройная, свежая. Сняла на ходу шляпку и плюхнулась в кресло у журнального столика.
— Кофе в этом доме дают?
Он наблюдал за ней искоса, гадая, зачем она здесь. Обманщица, он ей не верил. Лицо спокойное, строгое, распущенные волосы, надменный профиль. Как всегда, модно, эффектно одетая. Она сидела, закинув ногу на ногу, выстукивая туфелькой ча-ча-ча. Андрей подогрел на кухне кофейник, принес еще чашку — для нее. Она жадно отхлебнула и закурила, а он склонился над нею и обнял.
— Я, по делу, Бец, — бросила она, сердито убирая плечо из-под его рук.
— Жаль, — ухмыльнулся он, оглаживая спинку кресла. — Я к тебе тоже не с пустяками.
Он смотрел на нее сверху, из-за спины, всё больше волнуясь. Попалась, птаха. Мстительного чувства уже не унять. Она явилась без звонка, не предупредив, и сейчас ему всё равно, какое дело ее привело. Вот она, здесь, бесстыдно-дерзкая, сидит и пьет кофе, выставив напоказ полные бедра, и курит, не подозревая, что время реванша начало свой отсчет. Она причиняла ему боль, когда спокойно пользовалась его услугами, а потом ускользала играючи, как будто так и надо, как будто он обязан ее выручать. Липкие шепоты. Задетая гордость. И, несмотря ни на что, горькое обожание в течение последних полутора лет. Она не могла не видеть, не знать. И смеялась, смеялась. И в эту минуту он не чувствовал ничего, кроме одной безоглядной решимости.
Она погасила сигарету, а он собрал в пучок ее вьющиеся волосы, наклонился и поцеловал в шею. Она поднялась и отпрянула. Он настиг ее, стиснул и резко развернул лицом к себе. Она всё поняла. Выставила локти, толкая его в грудь, молча, с гримасой отвращения, отчаянно перегибаясь в талии. Он прижимался теснее и зло улыбался, давая понять, что сопротивление его только бодрит. Руки ее, дрогнув, ослабли, она обреченно запрокинула голову — а он дурел от запаха ее тела, от духов «Клима», которые она обожала. «Катя, Катенька». Рывком расстегнул молнию, выдрал из-под пояса майку и, уткнувшись, нащупал губами полные теплые груди. Она схватила его за волосы, а он легко поднял ее на руки и понес. Зацепился за ножку кресла, и они с грохотом повалились на ковер, опрокинув напольную вазу. «Больно? Где?» — спрашивал он виновато, и она с размаху, скривившись от досады и боли, влепила ему пощечину, а он улыбнулся, тряхнул головой: «живая»…
И потом, когда они лежали на ковре, усыпанном искусственными цветами, подложив под головы скомканный халат Андрея, и курили попеременно одну сигарету, Катя, восхищенно рассматривая его мощные бицепсы, спокойная, румяная, сказала:
— Щедра природа.
— Ты, мать, на грубость нарываешься?
— Росточку бы тебе.
— А то — что?
— Был бы мой.
Он покосился на нее:
— Тигрица.
— Знаешь, зачем пришла я к тебе, Андрюша?
— Расплатиться по счету.
— Нет, я ничего тебе не должна… Пожалуйста, выручи.
— Давай об этом попозже.
— Не могу. Я очень волнуюсь, Бец.
— Начинается.
— Нет, правда. Это очень серьезно. Для меня — очень. В пятницу Максим и Славка, ну, ты знаешь их, Агафон и Притула…
— Тусовщики твои?
— Ага. Попросили мой джип на выходные. У Славки отец дом в деревне купил. Грязь там, дороги нет, километра два непроезжие. На своей тачке, сказали, застрянут. Всего пару дней. И меня звали, но я отказалась.
— И ты дала?
— Не смогла отказать. Они для меня столько сделали.
— Вдвоем укатили?
— Нет. С ними третий был. Они его звали «Серый».
— Серега?
— Не знаю. Я его впервые видела. Тощий такой, противный, лохматый.
— И что? С концами?
— Ну да. Сегодня вторник. Пять дней прошло. Ни джипа моего, ни Макса, ни Славки. Представляешь? Даже не позвонили. Я очень волнуюсь. Мать Славкина опсихела совсем, я с ней несколько раз разговаривала. И мои предки через неделю приволокутся, что я им скажу? Где машина? Они же меня четвертуют. И справедливо.
— А чего сама туда не скатаешь? Далеко дом?
— Ой, я чувствую. Знаю. Что-то случилось. Боюсь, Бец. Они бы позвонили.
— Не гони волну, — недовольно буркнул Андрей и встал. — Айда, окупнемся.
Катя надела шапочку, чтобы не мочить волосы.
Под душем они целовались.
— Позвони, ягодка, портнихе своей, — попросил Андрей, укутывая ее в большое мохнатое полотенце. — Как ее — Клавдия?
— Ой, — заверещала она. — Выручишь?
— Пуховики она еще шьет?
— Для тебя?
— Нет. У Яшки день рождения. Мы с ребятами договорились, хотели бы ему подарить. Авторский экземпляр. Размер у него сорок шестой. Третий рост. Или второй — всё равно.
— Господи, да конечно. Нет проблем. Может быть, у нее готовые есть.
— Узнай, а?
Катя тут же набрала номер.
— Клавдия Петровна? Здрасьте. Катя… Ничего… Нормально… Да. Мальчик один. Великолепный… Был у вас, свой, не беспокойтесь… Сорок шестой, рост не имеет значения… Есть?… Как я рада… Сегодня?
Она обернулась и вопросительно посмотрела на Андрея.
— Сейчас, — кивнул он.
— Да. Заедет на минутку, хорошо? Вы уж поласковее с ним. Он хороший. Спасибо… Ваша должница… Всего доброго.
— Можешь, — сказал он. — Уважаю. Где деревня?
— Адрес в куртке, в кармане. И как проехать.
Андрей искоса взглянул на Катю.
— Затем и прилетела? Всё рассчитала? Заранее была уверена, что я соглашусь?
Она рассмеялась и чмокнула его во влажный лоб.
— И поцелуями покрою уста, и очи, и чело.
— Смотри, Катерина. Со мной эти игры не проходят.
— Мне нравится, когда ты такой подозрительный.
— Осторожный. Шеф говорит, в победителях — люди осторожные.
— Ну, что — пока? Разлетелись?
Он кивнул.
Катя быстро оделась. Подкрасилась.
— Клавдию там обними.
— Обязательно.
— Пожалуйста, будь с ней поласковее. Она мне еще пригодится.
Он проводил ее до порога. Обнял.
— Сиди на приколе. И по телефону не трепись. Буду звонить.
— Как скажешь, мой повелитель.
Притворив за ней дверь, он подошел к окну и слегка отодвинул штору.
Так и есть.
— У, телки, — выругался Андрей.
Во дворе стояла серая «ауди». Катя вышла из подъезда, и навстречу ей из машины выскочила Маринка. Он сразу узнал ее — известная киноманка, корявая, размалеванная, с «петухом» на голове.
Какое-то время они препирались. Марина ругалась, Катя оправдывалась, и по жестам ее выходило, что раньше вырваться она никак не могла.
Обе сели сзади — стало быть, с шофером. Тачка фыркнула и укатила.
«Интересно, — подумал он. — Учтем. Накололи — прибью. Со мной этот номер не пройдет».
