Евгений Свинаренко - Учитель-психопат
— Вы очень любите деньги? — Ермакова тоже решила передохнуть и села рядом с Готовым.
— Люди по своей натуре глупые существа. Вечно бегают, суетятся как муравьи. Один мой знакомый каждую неделю покупает лотерейные билеты. Говорит: «Миллион хочу выиграть». Ну, выиграет он этот миллион, и что дальше? Разве в деньгах счастье? Нет, конечно. Суета сует. Деньги превращают человека в дерьмо. Чем больше у человека средств к существованию, тем за более мелкую монету он способен удавиться. У богатых душевные качества сведены на нет или как таковые отсутствуют. Чрезмерная жажда наживы порабощает личность. Мне повезло. Слава богу, я получил достаточное воспитание и не нуждаюсь в каком-то там миллионе долларов. Мне нужны все богатства мира.
Кольцова и Мышкина отвлеклись от работы, а Готов с Ермаковой снова стали красить.
— Вы, Рудольф Вениаминович, так много говорите, у Вас столько разных идей, — Кольцова отпила лимонад из бутылки, — чего Вам в школе работать, может, в Думу стоит попробовать?
— Я много размышлял об этом, — Готов нарисовал на стене сердце и пронизывающую его стрелу. — В Думе неинтересно, я президентом быть хочу. И буду!
— Каким, интересно, образом?
— Придет то время, когда я наберу критическую массу… Нет, я не в смысле лишних килограммов, совсем наоборот… критическую массу интеллекта, воли и жизненного опыта. Тогда я всерьез займусь политикой. Большой политикой. Придет время. Начну, пожалуй, с того, что хорошенько пробаллотируюсь в Государственную Думу. Неохота, но надо. Стану независимым депутатом. Ходить в шестерках при какой-нибудь партии не по мне… Что вы так смотрите? Не выберут? Еще как выберут. Я и план предвыборной агитации набросал. Понимаете, все кандидаты обещают избирателям то, что народу, собственно говоря, по барабану. Не надо быть наивным, чтобы не знать, что большинству продвижение НАТО на восток до фонаря. Мало кто понимает, что такое демократизация общества и хорошо это или плохо. Лозунг: «Землю — крестьянам, фабрики — рабочим» потерял свой истинный смысл, стал обыкновенным бесцветным символом, как символ знака зодиака, «весы», например… все его в гороскопах каждый день видят, а встреться он им в другой ситуации, никто и не задумается, что это именно «весы». Что-то я слишком увлекся. Объясню проще. В предвыборной пропаганде я не буду употреблять выражения типа «плюрализм мнений» и все такое, а скажу: дорогие избиратели, я, такой-то и такой-то, против захватнической политики по отношению к естественному спутнику Земли Луне. Или: добьемся рассекречивания чертежей вечного двигателя. Или: почему правительство запрещает пришельцам из космоса вступать в контакт с рядовыми гражданами РФ?. Думаете, не клюнут? А я думаю, клюнут. Пару годков в Думе покантуюсь, материальное положение поправлю, обзаведусь знакомствами, наклепаю лозунгов, подберу команду, а там, глядишь, и президентство не за горами.
— Мое мнение, что людей больше волнует зарплата, пенсия, уровень жизни, здравоохранение, безопасность, — сказала Кольцова.
— Ничуть. Хотите, скажу, что движет человечеством? Деньги? Нет. И не идеи. Человечеством движут мечты. Да-да, не смейтесь, мечты, грезы, а также нечто фантастическое, нечто метафизическое. Что вы выберете между деньгами и райской жизнью, без преступности, голода, холода, вообще без недостатков? А то и так: финансирование здравоохранения или отсутствие болезней? То-то.
— Но ведь это ложь…
— А кто вам сказал, что я честный человек? Разумеется, постараюсь использовать самые, насколько это возможно, грязные политические технологии. По-другому нельзя, иначе голоса отобьют.
— Страшно себе представить, до чего бы Вы смогли довести страну, — раздраженно вставила Мышкина, решившая высказать хоть какую-нибудь мысль, неважно, к месту или в контексте данного разговора; так нередко поступают недалекие люди, — Готов президент… смешно.
— А Вы не волнуйтесь, Анна Валерьевна. Волноваться вредно. Вот опасаться стоит… нет, не меня… моей черной книжечки. Я ведь потом, сами понимаете… разбираться некогда будет, а попасть в список — это запросто.
— Вы страшный человек.
— Ну, канонизировать меня рано. Хотя…
— Слава Богу, Вы обычный болтун.
— Если Вам, Анна Валерьевна, пообщаться хочется — найдите собеседника своего уровня, я имею в виду дегенерата какого-нибудь, а серьезные вопросы оставьте образованным людям.
Встав на стул, Готов попросил Кольцову подать банку и кисть. Чтобы дотянуться, ему пришлось встать на цыпочки, стул зашатался.
— Давайте я Вас подержу, Рудольф Вениаминович, — предложила Кольцова, — упадете ведь.
— Сделайте милость, сударыня, — сказал Готов, разыгрывая джентльмена.
Придерживая Готова за халат, Кольцова обсуждала с Ермаковой стервозность преподавателя математики Селезневой. Готов опустил кисть, вытер рукавом нос, шмыгнул и сказал:
— Ольга Семеновна, я хочу, чтобы Вы стали моей женой.
Кольцова, смеясь, отбежала от Готова и сделала глубокий реверанс:
— Щас! Разбежалась!
Дальше все как в замедленном кино. Балансируя, Готов терял равновесие, пытался ухватиться за воздух. Банка с краской и кисть взмыли к потолку. Стул вылетел из-под ног. Несколько мгновений Готов находился в полете, пока не упал на спину. Банка больно ударила в лоб, краска растеклась по волосам и лицу.
После нескольких секунд немой сцены Готов заорал благим матом:
— А-а-а-а! Да, чтоб я еще когда-нибудь!.. Бесит!!! Сделайте же вы что-нибудь, не стойте как истуканы! Как я теперь домой пойду?!! Меня жена на порог не пустит! Поработали! Спасибо большое! Как чувствовал, что этим все закончится.
Когда Готов пришел в себя, коллеги помогли ему смыть растворителем с лица краску.
— Щиплет, — потрогал Готов физиономию. — Красная рожа? Да, не успокаивайте вы меня. Знаю, что красная.
— Вы про чью жену говорили, что на порог Вас не пустит? — спросила Ермакова.
— Чего в гневе не скажешь, — Готов взял подмышку шляпу и плащ. — Пойду. Мне жизненно необходим недельный курс интенсивной реабилитации.
Он удалился и на ремонт больше ни разу не приходил.
Первое апреля
Не похожий сам на себя, бледный, с ошалелыми глазами Готов медленно вошел в учительскую. Сел на стул и схватил руками голову.
— Не может быть, — шептал он. — Не могу в это поверить. Еще только полчаса назад и все…
Педагоги настороженно посмотрели на него. Кольцова с Ермаковой переглянулись. Дудник нехотя вышел из привычного состояния эйфории. Сафронова притворилась равнодушной. Спросить Готова не решались: вдруг горе у человека.
— Неужели такое возможно? — пустил слезу Готов. — Я никогда раньше не задумывался о…
Завуч не смогла сдержать любопытства:
— Рудольф Вениаминович, все в порядке?
— Нет, не в порядке, — уныло ответил Готов.
Педагоги насторожились.
— Война? — попробовала пошутить Ермакова.
— Хуже, — всхлипнул Готов. — Смирнов умер.
— Типун Вам на язык, — фыркнула Сафронова, но любопытства не растеряла, — что Вы такое говорите?
— То, Надежда Ивановна, то, — обвинительно заявил Готов. — Радуйтесь. Король умер, да здравствует король. Принимайте бразды правления. Вы же об этом так мечтали.
— Перестаньте юродствовать. Расскажите лучше, что случилось.
— Вы, Надежда Ивановна, глухая, что ли? Смирнов, говорю, умер. Я зашел к нему, а он ба! Варька-секретарша голая лежит и кряхтит, а на ней шеф, синий весь. Сорок минут назад живой был, ссали вместе в туалете, он пердел еще.
— Надо пойти помочь, наверно, как-то… — растерянно предложил Дудник.
— Ха! Вы чего, Архип Африканыч, кому помогать? Ему уже ничем не поможешь. А если Вы об этой проститутке Варьке, то забудьте. Там скорая, менты: и первую медицинскую окажут, и юридическую консультацию дадут… Это надо ж… умереть на бабе. Какой пассаж. Моветон.
Все как один преподаватели поднялись и пошли смотреть на мертвого директора. Готов возглавил делегацию.
Директор оказался жив, здоров: сидел в рабочем кабинете. Варя печатала за компьютером. Уборщица мыла полы.
Сафронова вплотную приблизилась к руководителю школы и громко, чтобы все слышали, заявила:
— Владимир Константинович, Готов сказал, что Вы умерли.
Директор покосился на учителя истории. Готов запротестовал:
— Нет, нет, Владимир Константинович, я этого не говорил. Врет Надежда Ивановна, врет. Они сами все придумали. Они сказали: сейчас пойдем и директору на тебя нажалуемся, что ты слухи распускаешь, будто помер Владимир Константинович. Нас, говорят, больше, нам он поверит.
Сафронова нервно рассмеялась:
— У Рудольфа Вениаминовича не все дома. Он же издевается над нами. Владимир Константинович, я требую, примите меры. Или выбирайте: он или я…
