Мария Елифёрова - Двойной бренди, я сегодня гуляю
Сев на низкий диван, Лика развернула компьютер и зашла на сайт издательства университета. Пальцы сами собой набрали в поиске: "Биография Фаомы Лаи". Как она и рассчитывала, там нашлась версия на маорийском. Расплатившись, Лика загрузила файл и открыла первую страницу.
"Ровно двести лет назад Фаома Лаи, 109-й ректор Объединённого Золотого Университета Таиххэ, был убит сумасшедшим экстремистом на проспекте Белых Цветов. Убийца, выпустивший ему в голову три пули, принадлежал к группировке "Дети Таиххэ", противникам инициированного Фаомой проекта по межконтинентальному обмену студентами..."
Лика прервала чтение. Почему Лаи не рассказывал ей, что случилось с его предком? Почему он позволял себе легкомысленно шутить на тему выстрелов в голову из-за взглядов на образование? Или она по-прежнему чего-то в нём не понимает?
"Это чудовищное преступление вызвало такое возмущение среди самих же таиххан, что убийце ещё при задержании вырвали весь локон чести..."
На монитор легла чья-то тень. Так внезапно, что Лика вздрогнула и рефлекторно свернула свиток. Патрик, будь он неладен, решила она в следующую секунду, а ещё через секунду поняла, что это не Патрик. Хотя фигура, возвышавшаяся над ней, безусловно принадлежала к земной расе.
— Можно, я к вам присяду? Вы говорите по-английски?
Лика уже видела её на конференции; не запомнить её было сложно: огромная, под два метра ростом, костистая, как лошадь, девяностолетняя негритянка в сером свитере грубой вязки. В элегантном интерьере барнардского университета она выглядела донельзя странно — как революционный матрос в Зимнем дворце. Лике не очень хотелось вступать с ней в разговор — на секции эта тётка произвела на неё неприятное впечатление, — но не пошлёшь же её без повода. Из вежливости Лика промычала что-то неопределённое, но её визави вполне этим удовлетворилась. Немедленно плюхнув зад на диван рядом с Ликой, она светски поинтересовалась:
— Решили не ходить на эти заседания?
Лика снова хмыкнула нечто, что должно было изображать ответ. Она всё ещё злилась, что ей помешали читать. Как некоторые люди не понимают, что чтение — процесс интимный, может быть, более интимный, чем секс, потому что в сексе всё же участвуют двое, а чтение возможно только наедине с собой? Однако старуха восприняла издаваемые ею звуки как готовность к задушевному общению.
— И правильно, — сказала она, сгорбившись на слишком низком для неё диване и охватив руками колени в засаленных чёрных брюках. — Что тут интересного? Тоска, даже поговорить не с кем толком. Кругом одни дайконы.
Лику передёрнуло. Она слышала, что некоторые за глаза называют барнардцев дайконами — вульгарный намёк на их традиционный локон, в котором кому-то примерещилось сходство с хвостиком редьки. Но в её кругу это было не принято, и она не помнила, чтобы при ней кто-то так выражался вслух. Она почувствовала себя так, будто ей предложили чашку с отпечатками чужой помады.
— Майя, — представилась негритянка. — Майя Лоуренс.
Не отвяжется, поняла Лика. И вместо того, чтобы представиться в ответ, спросила:
— А вы пробовали с ними поговорить?
— Хм, — Майя дала понять всем своим видом, что обижена на столь неостроумную шутку. — Тут даже английского никто не знает. Изволь объясняться на маори. А держат-то себя с каким гонором! Изо всех сил хотят доказать, что у них цивилизованное общество. А на самом деле — обыкновенные феодалы.
— И что? — без всякого интереса спросила Лика, полагая, что этим достаточно поддерживает разговор. Для Майи этого было более чем достаточно.
— Как — что? Это же чистейший родоплеменной авторитаризм! Они не имеют никакого представления о правах и свободах личности. До сих пор исповедуют такой маразм, как кодекс чести. Им косичка на голове дороже человеческой жизни.
Лика улыбнулась, подумав о Лаи. "Человек — понятие свободное", — всплыла в памяти его пьяная оговорка. Интересно, как представляют себе свободу барнардцы?
— Вы зря смеётесь, — запальчиво произнесла Майя. — Вы знаете, что они могут зарезать того, кто дотронется до этой их косички?
— Знаю, — Лика по-прежнему ничего не могла поделать с улыбкой.
— Ну, это вы, очевидно, по молодости не воспринимаете такие вещи всерьёз. Как, по-вашему, можно нормально общаться с дайконом, зная, что у него в сапоге складной меч?
— Не знаю, — улыбаясь, ответила Лика. Первый раз с начала разговора она соврала.
— Вот то-то! С феодалами невозможно общаться. Думать, будто с ними можно найти общий язык — либеральная бредятина, которой место в музее двадцатого века. Вся эта их вежливость — сплошное лицемерие. Они будут принимать вас, как герцогиню, а относиться к вам, как к животному. А в каком положении у них женщины? Вы знаете, что у них многожёнство и нет развода? У них братья мужа имеют право спать с женой! А как вам понравится государственная проституция?
"Не нравится — не занимайтесь", — чуть было не ляпнула Лика, вовремя удержавшись в рамках приличий. Хоть бы Виктор не вздумал объявиться именно сейчас... Она даже вздрогнула, когда в поле зрения появились барнардские шнурованные сапоги. Но они принадлежали Патрику.
— Извини, что задержался, — сказал он. — Майя, я похищаю у вас мою коллегу. Нам некогда.
Лика не имела ничего против того, чтобы быть похищенной. Когда они отошли на безопасное расстояние, она спросила:
— Ты её знаешь, что ли?
— Не собирался знать, но пришлось, — рассмеялся Коннолли. — Ведьма с присвистом, вот что она такое. Динозавр гарвардского феминизма. Между прочим, защитница животных.
— Я так и подумала.
— Ну её к чертям собачьим. Мне только что позвонил Вик. Он в гостинице. Хочет, чтобы мы к нему приехали. Похоже, он нарыл что-то важное.
Лика не успела опомниться, как воздушное такси уже домчало их до отеля. Едва они вступили в фойе гостиницы, у Коннолли зазвонил телефон.
— Да, — сказал ирландец. — Слушаю. Вик, это ты? Мы внизу, у входа в бар. Подходи, выпьем чего-нибудь.
Лаи подбежал через пару минут. Его глаза лихорадочно блестели. В руках у него была лопата, странно смотревшаяся при его парадном костюме, и персонал отеля удивлённо оглядывался на него.
— Не время пить, — задыхаясь, проговорил он. — Идёмте!
— Вик, ты рехнулся, — убеждённо сказал Коннолли. — Что ты намерен делать?
Лаи взглянул на него, как на полного идиота.
— То, что делают лопатой. Копать! Археологи мы или нет?
Он помчался бегом через фойе, к стеклянным дверям, выходившим в парк. Лика и Патрик кинулись за ним. Лаи бежал, не разбирая дороги, через газоны и цветочные бордюры. Возле статуи Науита он резко затормозил, так что Коннолли едва не налетел на него. Сверкая глазами от возбуждения, он вонзил лопату в гравий дорожки.
— Виктор! — на Лику волной накатил страх. — Вы и правда ненормальный. Что, если это опасно?
Лаи расхохотался — металлическим смехом джинна из лампы.
— Если это то, что я думаю, оно для меня не опасно.
Увесистый шлепок гравия обрушился на газон, в воздух взметнулась пыль. Вокруг них начала собираться толпа. Раздавался возмущённый гул. Двое карабинеров в фиолетовой форме уже протискивались по направлению к Лаи. Завидев их приближение, он сжал лопату в левой руке, а правой выхватил из сапога складной меч. В воздухе сверкнуло раскрывшееся лезвие.
— А-тии! — крикнул он. — Атх ои-у-миир Фаома Лаи!
Карабинеры замерли в двух метрах от него, опустив оружие. Он сурово сказал им ещё несколько слов, убрал меч и снова всадил лопату в дорожку. Он копал с молчаливой яростью, разбрасывая песок. Потом все услышали это. Удар лопаты о что-то твёрдое.
Лаи облизал губы и отшвырнул лопату. В своей совершенно неподходящей одежде, в шортах и нарядной белой рубахе, он рухнул голыми коленями на разрытый гравий и руками принялся разгребать грунт. Никто вокруг него не шелохнулся. Обламывая ногти, Лаи вытащил из ямы тяжёлый овальный предмет в керамической оболочке. Он поднял его обеими руками над головой.
— Тай-о, — сказал он.
— Вик, что это было? — спросил Коннолли, когда, с трудом отбив Лаи у журналистов, они помогли ему укрыться в номере. Лаи доставал из мини-бара бутылку бренди.
— Будете? — вместо ответа спросил он. Патрик с Ликой отказались. Лаи налил себе. Его грязные, исцарапанные руки дрожали; он пролил бренди на столик. Присев на пуф, он залпом проглотил стопку и только после этого сказал:
— Расовая мина. Нечего сказать, эффектно боги меня схватили за волосы... Хорошее лекарство от самонадеянности.
— Расовая мина? — не веря своим ушам, повторила Лика. — Сколько же ей лет?
— Около двух тысяч.
Он налил себе ещё бренди. Вторую стопку он осушил в несколько приёмов.
— В жизни не переживал такого позора, — горько проговорил он, дёрнув свой длинный локон. — Публика — ладно, но я-то профессиональный историк. Даже я не знал...
