Георгий Ланской - Расслабься, крошка!
В минуты, когда он выныривал из дурноты, Егор вяло думал, что, судя по боли в груди, у него сломано ребро, а то и два. Из носа текло, и он догадывался, что это была кровь. В тесноте он никак не мог повернуться в другую сторону, лежа на покалеченной руке. Сначала ему было дико больно, но потом он попросту перестал ее чувствовать.
Каждый раз, когда машина тормозила, он царапал крышку багажника ногтями свободной руки. Сквозь шум мотора эти звуки напоминали скрежет когтей крысы. Но, похоже, только ему они казались оглушительно громкими. Мучители были рядом, отделенные слоем жести и мягких подушек сиденья, и слушали шансон.
Одурев от бензиновой вони, он не сразу сообразил, что машина больше никуда не едет.
Крышка багажника открылась, в легкие ворвался такой поток воздуха, что Егор сразу задохнулся и закашлялся, выдыхая накопившийся внутри смрад.
Его немилосердным рывком выдернули из багажника и потащили по каменной дорожке, а он, шипя от боли, все пытался увидеть Алину.
Ее тащил следом дюжий мужик с мощным низким лбом и бритым затылком, взвалив на плечо и придерживая под коленками. В дом он вошел первым, обогнав тех, кто волок Егора, и легко открыл какую-то дверь. Алина болталась у него на плече, как тряпка, дергая марионеточными ручками…
За дверью была лестница, уходившая во тьму.
Тащивший Алину бритый затылок протянул руку и нажал на выключатель. Тьма отступила, уступив жиденькому желтому свету, кое-как озарившему мрачное серое помещение. Егора поволокли следом.
Если Алину все же кое-как снесли вниз и бросили на валявшийся на полу матрац, то Егора спихнули с середины лестницы, и он полетел кубарем, врезавшись в стенку.
Алина глухо застонала.
Бритый затылок, исчезнувший за дверью, вновь вернулся, растолкав двух громил, застывших наверху. В руках у него было грязное пластиковое ведро и бутылка воды. И то и другое он швырнул вниз, попав бутылкой Егору по спине.
— Отель «Хилтон» к вашим услугам, — хохотнул он. — Желаем вам приятно отдохнуть в наших номерах.
Стоящие рядом загоготали, а потом все трое вышли за дверь.
Спустя мгновение одинокая лампочка под потолком погасла. Притаившаяся по углам тьма ринулась на Егора.
Алина постанывала, и он пополз на голос, шипя и подвывая от боли. Добравшись до грязного, пропахшего мочой матраца, он лег рядом с ней, прижавшись плотнее. От стен несло сыростью и запахом гнилой картошки.
— Егор?
— Я тут, — прошептал он.
Алина резко повернулась и схватила его за поврежденную руку, отчего он взвыл. Она испуганно шарахнулась прочь.
— Что? Что? — воскликнула она и с перепугу сдавила руку еще сильнее.
Он закричал, и только тогда она догадалась ослабить хватку. Он продолжал подвывать, баюкая свою искалеченную кисть, одновременно отползая подальше.
— Что случилось? — шепотом спросила она.
После его вопля шепот был невесомым и почти неслышным в этом сыром воздухе.
— Они мне руку сломали, — просипел Егор из темного угла.
— О господи, — застонала она и ринулась было на помощь, но он ее решительно остановил криком:
— Не двигайся!
— Почему?
— У меня, кажется, и ребра сломаны. Если ты сейчас на меня налетишь, я тут сдохну.
Она послушно застыла на матраце и даже дышать перестала, хотя ей тоже было больно, холодно и страшно. Она не понимала, что произошло, и страстно желала, чтобы муж был рядом. Словно услышав этот немой призыв, Егор пополз к ней. Она слышала шорох и замерла, боясь пошевелиться.
— Скажи что-нибудь, — послышался его голос.
— Что?
— Что угодно. Говори. Я ни черта не вижу.
Она сглотнула и неуверенно спросила:
— Зачем мы им? Чего они от нас хотят?
Теплая рука неожиданно коснулась ее щиколотки, и Алина с трудом сдержала крик. Егор влез на матрац — мягкий, вонючий островок на бетонном полу — и со стоном улегся.
— Ложись, — тихо сказал он. — Только осторожно.
В других условиях она бы и пальцем не притронулась к этому мерзкому ложу, но сейчас капризничать было глупо. Она легла, стараясь не прикасаться к Егору, пока он сам не придвинулся ближе.
— Ты как? — спросил он.
— Нормально.
— Нормально?
— Да. Ты что-нибудь понимаешь?
Он поворочался, шипя от боли, а потом негромко произнес:
— Нет. Но вообще-то мы — лакомый кусок. По-моему, нас с аэропорта пасли. Тот урод, которого ты там приметила, и тащил меня в подвал.
— Ты что-нибудь еще видел?
— Почти ничего. Но, кажется, мы где-то за городом. Ехали очень долго, а когда остановились, вокруг были деревья, большие, кажется, дубы. На Москву не похоже. Ты точно в порядке?
— Я пить очень хочу, — пожаловалась она. — И еще меня очень тошнит.
Егор, кряхтя, как старый дед, поднялся и пополз в темноту.
Алина испугалась:
— Ты куда?
— Где-то тут должна быть вода. Они бросили нам бутылку. Я буду искать, а ты говори.
От страха она никак не могла сообразить, что говорить, а потом торопливо, словно боясь, что перебьют, зачастила:
— Вдоль по реченьке лебедушка плывет, выше бережка головушку несет. Белым крылышком помахивает, на цветы водицу стряхивает…
В темноте, вязкой, как кисель, он чем-то громыхнул. Алина испуганно замолчала.
— Я ведро нашел, — сказал Егор.
— Зачем нам ведро?
— По-моему, удобств здесь не предусмотрено. Что там дальше про лебёдушку?
Он крепился изо всех сил и даже слова пытался выговаривать с прежними интонациями, но получалось плохо.
Только в этот момент до Алины дошло, что держать их в подвале будут долго, раз уж позаботились о таком важном атрибуте, как помойное ведро. Она тихонечко заскулила, стараясь, чтобы Егор не услышал.
Он с удвоенной силой заметался по подвалу, ойкая от боли. Проклятая бутылка все не находилась. Ему казалось, что он облазил уже все вокруг этой чертовой лестницы, и даже на ступеньки поднимался, но бутылка как сквозь землю провалилась. В тот момент, когда он уже хотел сдаться, мучимый болью, она вдруг сама подкатилась ему под колено. Обрадовавшись, он схватил ее и пополз к Алине, потом вернулся, нащупал ведро и пополз снова, громыхая пластмассой по бетону.
Алина попила воды, а потом ее долго тошнило, так что ведро оказалось кстати. С трудом отдышавшись, она легла на матрац рядом с Егором.
— Надо карманы обшарить, — сказал он. — Может, у нас что-нибудь есть.
— Что?
— Не знаю. Хоть что-то. Где был твой сотовый?
— В сумке.
— Беда, — выдохнул он. — Как было бы здорово, если бы он остался в кармане. Мы позвонили бы ментам или папаше, и нас бы нашли по сигналу. Но ты пошарь у себя в карманах, а потом у меня. Мне это… не очень удобно.
Под «неудобно» подразумевалось — больно.
И Алина это прекрасно понимала. Она встала и сунула руки в карманы своих джинсов.
— Ничего. Давай у тебя посмотрю. Ты лежи, только ноги вытяни.
Она споро обшарила его карманы. Он лежал неподвижно и только тяжело дышал забитым кровью носом.
— Ничего интересного, — разочарованно сказала она. — Бумажки какие-то…
— Это билеты на самолет, — глухо произнес он. — Черт. Получается, мы голые?
Прижавшись друг к другу, они лежали молча, пока Алина не начала всхлипывать, но у Егора не было сил ее утешать.
Ему было точно так же страшно, но признаться в этом — значило повергнуть Алину (да и себя самого) в еще большую панику. Измученный страхом и болью, он не сразу заметил, что Алина задремала, а потом и сам провалился в забытье.
Лампочка вспыхнула, заставив их открыть глаза и зажмуриться.
Дверь открылась, и по ступенькам спустился давешний бритый затылок, тащивший стул и штатив. Следом спустились еще трое. Один из них, высокий, коротко стриженный блондин с неприятным взглядом, уселся на стул и беззлобно поинтересовался:
— Очухались?
Алина бросила быстрый взгляд на Егора, ужаснувшись его виду: лицо разбито, на лбу и под носом кровоподтеки, нижняя губа лопнула и распухла…
— Что вам надо? — тихо спросил он.
— Мне лично — ничего, — с видимым удовольствием ответил Вадим Коростылев. — А вот одному хорошему человеку ваш папашка задолжал.
— А мы здесь с какого боку? — спросил Егор. — Спрашивали бы с папашки.
— Так спрашивали. Не хочет папашка по-хорошему. Пришлось по-плохому.
Егор помолчал, а потом сказал чуть более твердым голосом:
— Ее отпустите. Папашка мой, значит и дела наши. Она ни при чем.
Вадим хлопнул себя по коленям и захихикал, как будто Егор сказал что-то забавное:
— Вот ты странный, парень. Кто ж в здравом уме козыри станет сбрасывать?
Бритый затылок тем временем установил напротив Егора штатив и насадил на него камеру. Коростылев, которому это слегка заслонило обзор, накренился вбок и сказал:
— Мы сейчас папане вашему послание запишем. Скажешь: «Папа, отдай этим милым людям все, что должен, иначе мне кранты».
