Яна Лапутина - Игра в гейшу. Peek-a-boo
Для того, чтобы она заранее могла увидеть компьютерный вариант своей будущей груди. Илья Сергеев сканировал грудную клетку Натальи Васильевны, подставляя на компьютере выбранный иплантант и показал ей трехмерную картинку обновки.
Ей все понравилось, и она, успокоенная, подписала договор об операции.
Гийом Легри провел ее блестяще. Реабилитационный период прошел без каких-либо осложнений, и Наталья Васильевна съехала с «фермы». За почти полуторамесячное ее отсутствие про нее здесь, конечно, забыли.
И вот сегодня – каких-то минут сорок пять назад – взрывная волна параксизма выплеснула Наталью Васильевну из Москвы и докатила до кабинета Гийома Легри.
Не стоит описывать весь ор и скандал, которые учинила такая неприметная вроде бы брюнеточка. Она буквально кидалась на француза, она обвиняла его во всем. Она разбила графин...
– Я хочу быть такой, как была! – визжала Наталья Васильевна. – Вытащи из меня свой вонючий селикон! Я вас тут всех засужу!..
Подоспевшие охранники с трудом увели ее в кабинет к психотерапевту. И тут она – как говорится – зашлась.
– А ты еще кто тут такой?! А-а?! Тоже голубой? Все вы тут... Я по глазам вижу, хватит мне своего дома! Педики проклятые! Не-на-ви-жу-у-у...
Наталья Васильевна рухнула на колени и завыла. По-бабьи. Как на похоронах.
– Сейчас она спит. Накололи, – сказала, заканчивая эпопею администратор. И вопросительно посмотрела на меня.
Я знала, что делать. Я набрала телефон мамы:
– У нас здесь истерика. Да, дисморфофобия... И ненависть ко всем мужикам. Муж у нее... Да. Спит. Накололи реланиумом. Пожалуйста, мамочка, приезжай прямо сейчас сюда. Жду тебя.
Я отключила мобильный.
– Мама уладит все. Она офигенный психотерапевт.
Я подсела к Легри:
– Вы здесь ни при чем. Не берите в голову. Все будет хорошо. Ну... не везет вам на русских, давайте дальше пробовать, привыкнете. В Москве все по-другому, еще чуть-чуть – и вам даже нравится будет, – попыталась ободрить его я.
Мама проговорила с Натальей Васильевной почти четыре часа. Ерошина выглядела после разговора успокоенной, уверенной и знающей, как ей быть дальше. Сейчас в город. Потом назад на «ферму». Теперь уже в девятый номер.
Мы с мамочкой спустились в бар. Взяли кофе.
– Мам, ну что там было?
– Конечно, чего хорошего... с мужем... Она застала его за этим. Он уже больше года с ней не спит. Она думала, из-за сисек. Думала, что любовницу нашел... ну, почти не ошиблась, кроме пола. В общем, первое – надо убрать имплантанты. Чтобы не напоминали о ситуации. Стать самой собой. Перестать комплексовать. Что касается секса, я ей предложила самое простое. Вызвать мальчика. Заплатить. И получить удовольствие.
– Ма, а откуда такая осведомленность? – подколола я ее.
– Вас с девочками послушаешь, и не такое узнаешь, – улыбнулась мама. – А со своим «голубым» я ей посоветовала не торопиться. Надо перенести всю ответственность на него. Пусть он сам разбирается, как быть дальше. Теперь у меня еще одна пациентка.
– А насчет хирурга?
– Я ей объяснила, что женщин пластических хирургов нет. А те, которые есть, не стоят того, чтобы их советовать. Я предложила пойти к опять Легри. Заодно и гештальт получится, то есть целостность, законченность ситуации. Кто поставил, тот и вынул.
– Супер. Спасибо, мама. – И я снова почувствовала себя маленькой, как и всегда, когда мама мне в чем-то помогала. И это было ужасно трогательно.
Глава 74
Ровно в десять я вышла из подъезда на Васильевскую. Дима стоял возле своей отполированной машины. Мы поцеловались, и Дима галантно распахнул передо мной заднюю дверцу. Сам он обошел машину и сел рядом, сразу же взяв мою ладонь в свою.
В салоне было тепло. Пахло чем-то приятным. Я прислушалась и поняла – это запах Диминой туалетной воды – Zenga Sport.
С этой минуты время как будто остановилось. Дима был рядом со мной, и между нами отсутствовала многомесячная пустота.
Он позвонил мне на «ферму» сразу после отъезда мамы. Как всегда, очень напористо сообщил, что я должна сделать, и вот...
Я смотрела на него. Он смотрел на меня.
Я не знаю, я только чувствую, что это такое. Мужчина, к которому тебя так притягивает, – это засловесно. Неизъяснимо. Ведь нежность-то говорить не умеет. Она нема, от своей нежности.
– Как ты? – спросил Дима.
– Все хорошо, – сказала я. – А как ты?
– Нормально, – улыбнулся Дима.
– Куда мы едем?
– В небо.
– По земле?
– По Дмитровскому шоссе. Я не поздравил тебя с премией...
– Поздравь.
Дима нежно-нежно поцеловал меня.
– Давай покурим, а то я даже не знаю, что сейчас говорить, – сказала я.
– Ты кури, а я посмотрю. – Дима не переносил, когда я курю, как и сам табачный дым, потому я только покрутила пачку сигарет и засунула обратно в сумку.
Возле какой-то церквушки у светофора мы повернули влево. И метров через двести подъехали к автоматическим воротам коричневого цвета. За забором белело здание с зеленой крышей, а рядом с ним, как бы привставая, расправлял желто-красную оболочку воздушный шар.
Здесь, вокруг стартовой площадки, лежал снег. В городе его съела двухдневная оттепель. День выдался светлым. Поэтому общая многокрасочность радовала глаз.
Я покачала головой:
– Что ты такое выдумал?
– Да вот... – Дима показал рукой на аэростат, к корзине которого подрулила наша машина.
Мы натянули на себя теплые комбинезоны, а на ноги меховые унты. Я еще раз оценила купленные в середине осени Uggi, которые стали моей любимой обувью, всегда лежавшей в машине.
Шар к этому моменту набрал всю положенную для полета полноту.
– Прошу вас, господа, проходите, – улыбаясь, пригласил нас в корзину молодой симпатичный пилот. – Предлагаю для начала и смелости немного коньяку. Желаете?
Мы согласно кивнули. Выпили. Пилот поставил поднос с бокалами на плетеный столик, посмотрел на нас и спросил:
– Поехали?
– Поехали, – сказал Дима.
Как же это было здорово! Корзина чуть-чуть поскрипывала. Пилот на какое-то время включал поддув, а в основном, подъем-всплыв к светло-облачному небу сопровождался потрясающей и охлажденной чем-то неземным тишиной.
Москва оставалась внизу каким-то запутанным, серым кроссвордом. И мы жили в нем. Что-то постоянно разгадывая. «Почему, почему? – подумала я. – Мы лишены способности летать? Ведь это так клево, уметь подняться над... собой, да?..»
Дима протянул мне рюмку:
– Знаешь, за что бы хотелось сейчас выпить?
– Знаю, – сказала я.
– Серьезно? – спросил с удивлением в глазах Дима.
– Как всегда.
– Тогда скажи...
– За высоту.
– Точно, – кивнул Дима. – За нашу с тобой высоту.
– А бывает еще не наша?
– Давай выпьем сначала.
Мы проглотили коньяк.
– На какой мы высоте? – спросил у пилота Дима.
– Восемьсот метров.
– Спасибо, – сказал Дима и посмотрел на меня: – Не надо снижать высоту.
– Чем?
Он показал пальцами вниз:
– Земным. Я ведь тебя понимаю.
Я вздохнула:
– Там, на земле, когда я думаю о тебе и наших с тобой отношениях, я знаю текст своей роли. Это очень длинный монолог.
– Говори, у нас есть время, – сказал Дима.
– Попробую... Скажи мне, что такое между нами?
Он ответил не сразу:
– Вера.
– А это что такое?
– Лучше апостола Павла не скажешь – осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом.
Я прислушалась к только что произнесенному. Покрутила в себе удивительные слова – уверенность в невидимом, уверенность в невидимом...
– Ты уверен в нем? – спросила я.
– Я – да, а ты?
– Наверное, тоже. Я хочу в него верить. Хотя, Дима, мне бывает... трудно. Мы-то есть, то нас нет. Искрим, как плохо скрученные провода. А вдруг перегорим?..
Дима помолчал и наклонился, чтобы наполнить бокалы.
– Я убежден, что всякое созидание и разрушение диктуется потребностями души, а не словесными заверениями.
Мы медленно плыли над Москвой. Над тем, чем мы жили. Больше мне не хотелось говорить ни о чем. Все сейчас было понятно и ясно. Мы – нераздельно-отдельны. Наверное, такое было всегда.
Мы шли на снижение. И небо с его отчетливой облачностью тоже будто опускалось с нами. Нарастал городской шум. Приближались дома, дороги, бегущие по ним машины. Дима вдруг обнял и поцеловал меня. Мне так хотелось остаться вот в этом воздушном шаре с Димой, между небом и землей, in the middle of nowhere.
Глава 75
Ирка сидела в гримерке. В «Олимпийском». Над ней колдовала Инна Терзийская. До выхода на сцену оставался час с небольшим.
Она смотрела на себя, как бы не узнавая. Перед ней в зеркале было что-то другое. Оно, это отдельное от нее, было абсолютно спокойным.
– Ты, Ирка, как Зоя Космодемьянская... Непробиваемая. Это надо же! Уж я-то насмотрелась... У-у! На мандражисток. У одной от страха перед эфиром зубы стучат, другая беспрерывно в туалет носится. А ты – железная. Кошмар! Ну о чем ты молчишь? Не хочется говорить?
