Джонатан Кэрролл - Свадьба палочек
В центре комнаты стояла самая необычная колыбель, какую я когда-либо видела. Вещица из темноватого красного дерева, бог знает какая старинная, может, и средневековая. Это впечатление возникало, главным образом, благодаря резьбе, покрывавшей каждый дюйм поверхности. Ангелы и звери, облака и солнце, планеты, звезды, Млечный Путь, простые немецкие слова, вырезанные с любовным тщанием: Liebe,Kind,Gott,Himmel,unsterblich… Любовь, дитя, Бог, бессмертный. Сколько времени потребовалось на это художнику? Труд целой жизни, он говорил о любви столько, сколько могла сказать человеческая рука. Это и была любовь, воплощенная в резьбе по дереву.
Потрясенная до глубины души, не в силах думать ни о чем другом, я подошла к этой необыкновенной вещи.
— Миранда, осторожно!
Его голос донесся до меня в тот самый миг, когда я увидела, что лежит в колыбели.
— Боже мой!
В колыбели лежал ребенок, живущий в моем теле, ребенок Хью. Я ее узнала сразу же. Прикоснулась к своему животу и неудержимо затряслась всем телом. Это было совершенно невозможно, но я знала наверняка, что вижу перед собой наше дитя, нашу дочь. У меня даже подбородок трясся, но я сумела негромко произнести:
— Здравствуй, девочка.
Она лежала на спине, в пижамке того же веселенького цвета, что и стены. Играла своими пальчиками, улыбалась, хмурилась, снова улыбалась — вся сосредоточенность. Она была похожа на Хью. Она была похожа на меня. Она была самым прелестным ребенком на свете. Нашим ребенком.
Но на меня она не взглянула, даже когда я склонилась над ней. Мне удалось немного унять дрожь, и я протянула к ней руку. Но я еще не успела прикоснуться к ней, как она начала исчезать. Никаких других объяснений тут быть не могло. Чем ближе к ней, тем бледнее она становилась, прозрачнее.
Поняв это, я поспешила убрать руку. Она вернулась. Опять стала видна. Колыбель, простынки, комната — все оставалось неизменным, но только не наш ребенок. Я не должна была к ней прикасаться. Это не разрешалось.
Я сказала себе вслух:
— Но мне необходимо до нее дотронуться. Я хочу приласкать моего ребенка!
— Не смейте! — Я посмотрела на Маккейба. Его лицо было перекошено от злости. — Разве вам не ясно? Ведь это ловушка, Миранда! Вам совсем не это нужно делать. Над нами дом горит, вы забыли? Только это сейчас и имеет значение.
Я не могла с этим согласиться. Я снова протянула руку к своей дочери, но произошло то же самое. Она стала исчезать. Она так на меня и не взглянула. Я отдернула руку.
— Она меня не видит. Почему?
— Потому что ее тут нет, черт возьми! Эта комната — трюк. И ребенок — трюк. Иллюзия. Давайте-ка двигать отсюда! Давайте посмотрим другую комнату, а потом к чертям собачьим отсюда.
— Не могу. Я должна остаться.
— Это невозможно.
Он обошел вокруг меня, подхватил с пола колыбель и что было сил швырнул ее об стену. Она отскочила, упала на пол и перевернулась. Кусок дерева откололся и отлетел почти к моим ногам.
Я в ужасе бросилась к колыбели, перевернула ее и заглянула внутрь. Она оказалась пуста. Ошеломленная, я сунула внутрь руки, но там не было ни ребенка, ни постельки — ничего, только гладкое дерево. Это привело меня в такое смятение, что я даже не думала про Маккейба, про то, что он сделал. Ребенок исчез. Куда делся мой ребенок?
— Ну пошли же наконец! Они ждут.
Голос, раздавшийся позади меня, принадлежал явно не Маккейбу. Я оглянулась и увидела… Шумду. Чудовищный Шумда, Необыкновенный Чревовещатель, любовник Франсес Хэтч, виновник смерти девочки в театре, которая была мной. Маккейба нигде не было видно, и я знала почему.
— Так значит, это все время были вы? Пожар в спальне и куклы — это ваших рук дело? Все с самого начала было обманом, а Маккейб и не думал сюда возвращаться, после того как высадил меня.
Он поклонился.
— Верно. Я хорошо подражаю чужим голосам. Но нам и правда пора идти.
— Где? Где моя дочь? Куда она делась?!
— А это уж вам решать. Пошли!
— Никуда я с вами не пойду.
— Вы должны. Вас ждет прозрение, Миранда! — Он произнес это надрывным голосом плохого актера, эффектно покидающего сцену.
Я не сдвинулась с места. Широкая улыбка на его лице сменилась выражением разочарования.
— Ведь это был мой ребенок, правда?
— Да. Пошли, вы ее увидите в соседней комнате. Она там.
— Я вам не верю.
— Ему можно верить. — В дверном проеме появился Хью с младенцем на руках. Девочка что-то лопотала и шлепала его по носу своей маленькой ладошкой. — Миранда, тебе придется это сделать. Ничего другого не остается.
Я протянула к нему руки. Хью. С нашим ребенком. Он улыбнулся.
— Не бойся, Миранда. Шумда говорит правду — иди с ним, тебе это поможет все понять. — Прежде чем повернуться и уйти, он посмотрел на колыбель. Потом перевел взгляд на щепку, которая отломилась от ее боковой стенки. Кусочек дерева лежал у самой моей ноги. Он молча взглянул мне в глаза, и я поняла: он говорит мне что-то важное.
— Хорошо.
Все трое исчезли в дверном проеме. Я подобрала щепку и положила ее в карман. Потом, выйдя из комнаты, пошла по подвалу. Тишину нарушал лишь звук моих шагов. В воздухе висел тяжелый запах сырости и пыли. Лицо у меня пылало. Я чувствовала запах своего пота.
Дверь во вторую комнату оказалась закрыта. Я потянула за ручку. Мне стоило большого труда немного приоткрыть дверь. Она жалобно скрипела, царапая неровный пол. Открыв ее наполовину, я решила немного передохнуть. Я к этому не была готова, но ничего другого мне не оставалось. Сердце мое стало работать с перебоями. Я снова потянула изо всех сил, и дверь открылась полностью.
Я ожидала, что за ней окажется другая комната, размером с первую. И ничего больше. Я не знала, что меня там ждет, но даже и помыслить не могла, что увижу на самом деле.
Пандус. Широкий серый бетонный пандус, идущий вверх — к прожекторам. К ярким прожекторам на фоне черного неба, освещающим что-то — кажется, стадион? Спортивное поле? Ровные ряды мощных прожекторов освещали что-то внизу — скорее всего, поле. Я вышла через подвальную дверь и стала подниматься по пандусу.
Остановившись, я покрутила головой. Это действительно был стадион. Направо и налево от меня уходили галереи, соединяющиеся с другими пандусами. В колледже я бывала на играх, а позднее ходила на стадион «Янкиз» с бойфрендом, который был без ума от бейсбола. Это был огромный стадион. И вот я вышла из подвала моего дома в Крейнс-Вью и попала на колоссальное спортивное поле.
Никого поблизости не было, и от этого все вокруг казалось особенно тревожным и зловещим. В тридцати футах я увидела ярко освещенный киоск, совершенно пустой — ни торговцев, ни покупателей.
— Эй!
Молчание.
Что я должна была делать? Я сделала еще несколько шагов вверх, чтобы разобраться, что же это все такое. Хью так сказал. Шумда обещал, что я увижу нашего ребенка, если приду сюда.
Мое сердце продолжало биться неровно. Я прижала ладонь к груди. Все хорошо, все в порядке. Еще через несколько шагов я оглянулась, желая убедиться, что подвальная дверь не исчезла. Она оставалась на месте. Можно было вернуться. Я заколебалась. Но там, внизу, меня ничто не ожидало, все было впереди. Я пошла по пандусу к стадиону.
Я слышала звук собственных шагов, пока не оказалась на самом верху пандуса. И тут из чаши стадиона волной налетел шум. Вы его тоже наверняка слышали, когда на бейсболе или рок-концерте возвращались на свое место, сходив купить хот-дог или отлучившись в туалет. Этот оглушительный шум никуда не девался, просто отходил на задний план. Ваши шаги звучат громче, пока вы не оказываетесь на вершине пандуса и не входите в чашу. И тогда вас мгновенно оглушает лавина звуков, которые издают двадцать тысяч человек. Разговоры, шорохи, смех, топот, свист — все сливается в невыносимом гаме.
Стадион был полон зрителей. Я остановилась у входа, осмысливая увиденное. Тысячи людей. Похоже, ни одного свободного места. В первые мгновения я не пыталась разглядеть отдельные лица, потому что воспринимала всю картину целиком. Меня удивило, что на поле не было ни стоек ворот, ни десятиярдовой линии, ни зоны защиты. Ни бейсбольной площадки с основной базой и четкими белыми линиями, обозначающими проходы базы. Поле представляло собой ухоженную лужайку, на которой не было ничего, кроме безупречно подстриженной ядовито-зеленой травы, казавшейся еще зеленее в ослепительном свете прожекторов. Я слышала обрывки разговоров, смех, царапанье подошв о каменный пол, хлопки. Откуда-то издалека послышалось улюлюканье. Но это не все. Далеко не все. Шум, издаваемый десятками тысяч людей, собравшихся в замкнутом пространстве.
На поле с нашим ребенком на руках стоял Хью. Кроме них, там больше никого не было. Они казались такими маленькими на фоне огромного зеленого поля. Он смотрел на меня, но не делал мне никаких знаков, не просил к нему подойти. Я неуверенно помахала ему. Он помахал в ответ ручкой нашей дочери. Что я должна была делать? Почему мы все здесь? Что это за люди? Что это за стадион?
