Андрей Войновский - Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка
Оказавшись во власти собственных размышлений, я и не заметил, как оказался на крыльце пресловутой бревенчатой японо-русской избы-якитории.
«Что, я уже дошел? Ну, надо же… Господи, Людкость, вдовушка ты моя разлюбезная! Я с этой грандиозной драматургией Тита Индустриевича Семипахова совсем о тебе позабыл, радость ты моя», – подумав об этом, спокойно прошел через пустынный зал якитории, а затем и через сени, и почему-то не наверх, а на задний двор… Действительно, в конце двора стояла баня, и я, подойдя к ней, заглянул вовнутрь в надежде увидеть там приводящую себя в порядок подругу дней моих суровых. Голубку, одним словом. Однако баня оказалась безлюдной, и Людмилы Георгиевны в ней не наблюдалось.
«Понятно. Меня, значит, отправила черте куда, а сама благополучно нежишься в постели. Ох, бабы вы, бабы! Ну до чего же вы все одинаковы. И до чего же вы мне понятны. Знаю я вас как облупленных, – улыбнувшись собственным мыслям и находясь при этом в довольно благодушном настроении, я, не торопясь, направился на второй этаж, стараясь не скрипеть ступеньками на лестнице. – Ну, вдовушка, кажется, на сей раз ты у меня все-таки получишь в наказание утренний здоровый секс, лентяйка!»
Кровать, где еще совсем недавно, как шемаханская царица, возлежала вдовушка, оказалась совершенно пустой. Цветастое одеяло – и это было видно – какое-то время назад было резко ею откинуто, после чего Людмила Георгиевна, по всей вероятности, цинично соскочила с кровати и, возможно даже одевшись, как говорится, была такова.
«Ах ты гадкая стерва! Ты меня, значит, спровадила, чтобы самой беспрепятственно отправиться на поиски своего покойного супруга?! Ну какая же ты, Людкость, сволочь! Какая же ты никчемная лживая тварь! В тебе ведь нету ничего святого… Встречу – клянусь, зарублю!»
Мне сразу на глаза попались оба наших походных рюкзака, как ни в чем не бывало стоящих на своих местах. Так и не распакованные и терпеливо ожидающие, когда же их наконец напялят на плечи и понесут в обратный путь, они смотрели на меня с немым укором, и, казалось, имей эти заплечные ребята язык, то что есть силы, как те рекламные щиты на Рублевке, заорали бы мне во всеуслышание:
«Забери ты нас отсюда! Мы здесь чужие. Ну нельзя нам в этом месте оставаться. Сделай нас в два раза легче, но, пожалуйста, только забери, иначе сгинем безвозвратно. Это все не наше! Нам здесь неуютно!»
Я подошел к одному из них и, вытащив прикрепленный к боковой стенке рюкзака топор, с ожесточением вонзил острие в деревянный стол, отчего, подобно вчерашним угрям, подпрыгнули недоеденные мною блины. Дикое отчаяние и непреодолимая бешеная злость упрямо боролись во мне, и я не знал, кто в этой схватке окажется победителем, кто возьмет верх.
Однако непонятно почему, но я еще при этом никак не мог отделаться от сильнейшего ощущения какой-то невероятной, абсолютно идиотской поэтической восторженности, охватившей меня с новой силой, как тогда, когда я сидел на крыльце якитории в одной ночной рубахе и умилялся ласковому солнцу и безоблачному небу. Эдакий, как бы сказал граф, «кисель с компотом» бурлил внутри меня вопреки логике, да и вообще всему здравому и разумному. Видимо, не что иное, как защитная реакция организма.
– Нет уж, дорогуша ты моя, не выйдет! Играть в прятки у тебя со мною не получится. Я тебе не пацан… А чего же мне при этом весело-то так? Чему так улыбаемся? Ишь, нашла дурака!.. Вот гадина! – Мне только лупы не хватало, а так я, как майор Пронин или Шерлок Холмс или, наконец, просто как последний идиот, из угла в угол носился по комнате, внимательно осматривая даже те щели, куда элементарно физически вдова пролезть не могла.
Не без труда вытащив из стола основательно увязший в древесных волокнах топор, я целенаправленно устремился в соседнюю комнату, почему-то будучи абсолютно уверенным, что мадам Неказистая находится именно там. Похоже, вера в людскую порядочность во мне, кретине, неистребима. Мне всегда очень стыдно не поверить человеку. А по нашей жизни это, согласитесь, недостаток. Да еще какой.
«Юорлох каралсы?! – Фаддей Авдеич остолбенел». Помните? Вот именно это и произошло со мной, когда, с топором в руке влетев в соседнюю комнату, увидел стоящий аккурат посередине на двух табуретах грубо сколоченный гроб, в котором лежал самый что ни на есть настоящий покойник. Да к тому же, судя по степени его, простите, синюшности и, по всей видимости, при отсутствии грима и положенной ему дозы формалина, лежал он здесь уже весьма давно. А если еще и учесть неприятный едкий запах, распространяемый по комнате лежащим в гробу товарищем, то можно было смело предположить, что усопший находился в ней, уже как минимум, со вчерашнего дня… А?!. Что?!. Так, значит, мы?!.
Не знаю, возможно, кто-то из некрофилов в подобной ситуации и сошел бы с ума от восторга, но лично меня от одной этой мысли сначала с силой отбросило к стене, а уж затем и пригвоздило к ней намертво. И не стоит, думаю, говорить о том, что моя богатая палитра внутренних ощущений наряду с «киселем и компотом» улетучилась в долю секунды. Так я и заторчал в стене, как самый некрасивый из флорентийских барельефов.
Между нами, девочками, я и так-то до ужаса боюсь этих самых покойников, а тут… Да еще при таких обстоятельствах!.. В общем, не приведи господь вам увидеть такое. Врагу б не пожелал. Нет, уж лучше все-таки как-то по-людски, что ли? Все это само по себе далеко не весело, а здесь ну прямо оторопь взяла.
Однако вот что странно, я ведь, тем не менее – ну, не знаю, как мне это объяснить, – но словно завороженный, не смея моргнуть, пялился на безвременно покинувшего этот мир, пока до моего первобытного и уж, само собой, обезумевшего от страха сознания «медленно, но верно» не стало доходить, что это самое до ужаса синюшное лицо я уже где-то встречал. И что ведь интересно, совсем-совсем недавно. Определенно, это именно так!
Господи, прости ты меня, грешного! И за язык мой мерзкий тоже прости ты меня! Но это же ведь он, зараза, депутат! Нефред Эрнандыч Казуистов, собственной, гнида, персоной! Сомнений быть не может – он! Да что же это такое, товарищи депутаты? И что у вас там происходит? Лежит тут себе, понимаешь, в гробу и в ус, гад, не дует. И даже сейчас у этой сволочи такое выражение лица, будто он абсолютно уверен, что ему, мерзавцу, в этом самом гробу все без исключения позволено. Вот ведь какой негодяй. И это что, по-вашему, скромность?
Кстати, со страху забыл вам сказать, что прямо здесь же находилась и вся его банда в полном составе: этот дебильный, к месту и не к месту плачущий ведущий, чтоб он сдох; Колян, помощник хренов, недоносок и бездарность; ну и конечно же иже с ними – «рыбачка Соня – золотая ручка», в девичестве, фея пустыни… Якорь тебе в глотку, стерва!
Словно изваяния, они стояли полукругом у изголовья покойного, слегка наклонив свои головы, и зловещая тишина царила в помещении.
Ох, дорогой мой читатель, видели бы вы выражения этих лиц! Вся скорбь еврейского народа – ничто в сравнении с лицами скорбящих у наскоро сколоченного гроба Нефреда Эрнандовича Казуистова. Да и вообще, создавалось впечатление, что произошла трагедия масштаба космического. Столько искренней скорби на лицах мне еще видеть пока не приходилось, но вот теперь, судя по всему, повезло.
Я, кажется, недавно вам сказал, что мне, «века прожившему», истерики закатывать несвойственно. Признаюсь, я жестоко ошибался. Чудовищный спазм сковал воспроизводителю мыслей чужих на десять лет вперед проспиртованное горло. Однако этот спазм был все равно не в состоянии остановить с невероятной силой накатывавшие сплошными неотвратимыми «девятыми валами» кошмарные приступы безудержного, истерического смеха, воспрепятствовать которым не представлялось возможным:
– Эй, Сковорода, гегемон ты офуфломициненный!.. Ты, похоже, со своей культурой влип, дебил, по самую макушку!.. Премьера-то у нас не состоится!.. Ай, не могу!.. Главный рыбачок твой, падла, ласты склеил!.. Не дожил чуть-чуть!.. Подвел он тебя, сволочь неживучая!.. Ой, держите меня, сдохну сейчас, панночка помэрла!.. Ай, какой же грандиозный «катастроф»! Петросяны отдыхают!.. Виткройтэ мэни швыдче веки, панночка помэрла!..
Скорбящие синхронно и все разом посмотрели на меня так, что продажная, аки проститутка, истерика в мгновение ока куда-то испарилась или, хуже того, выпрыгнула прямо из окна. До того уж ей, бедняге, стало страшно за меня.
Честно вам признаюсь: не уверен, но, по-моему, и покойник наряду со скорбящими повернув голову непосредственно в мою сторону, тоже посмотрел на меня. Правда, в отличие от фей и колянов, без праведного гнева и откровенной злобы, но все же с нескрываемым искренним удивлением.
«Ну ты что, скотина, одурел? Мы же репетируем», – как бы спрашивал меня его пронзающий до костей пристальный взгляд, не на шутку пораженный моей отвратительной бестактной выходкой. Но опять же повторюсь: если не почудилось, не привиделось. Все остальное – не клянусь, но было.
