Матвей Ганапольский - Улыбайлики. Жизнеутверждающая книга прожженого циника
Далее свидетели рассказывают, что всю ночь по городу бегал какой-то человек и оглашал окрестности дикими криками.
На следующий день друзья нашли моего приятеля дома.
Он лежал в комнате, накрывшись толстым одеялом, мучительно стонал и просил жену простить его за все.
Однако друзья вытащили его из кровати, оторвали подушку от лица и показали свежую газету, в которой рассказывалось, что ночью специальная бригада монтажников меняла старый проржавевший монумент «Матери-Родины» на новый.
И когда привезли новый, то несколько часов он стоял рядом со старым.
Приятель схватил газету и несколько раз ее перечитал.
Убедившись, что белой горячки не было, а был факт неустанной заботы местных властей о патриотическом воспитании населения, он снова испустил крик.
По звуку это было похоже на традиционный крик марала в момент победы над соперником из-за прекрасной самки.
Но, по сути, это был крик радости в момент победы генов его дедушки над здравым смыслом.
Мой приятель немедленно встал с постели и, заявив жене, что он перед ней ни в чем не виноват, а, следовательно, извиняться ему не за что, тут же отправился в ближайшее питейное заведение, где продолжил работу над своим долголетием.
И теперь он в полном порядке, за исключением того, что категорически отказывается ходить ночью мимо горы, где стоит «Мать-Родина», держащая в руках то ли меч, то ли шампур.
О пользе развалин
Однажды я был в гостях у одного меломана, который свихнулся на «Битлз». Вся его квартира была уставлена полками с их дисками, стены увешаны плакатами, а шкаф набит всяческой литературой про эту группу. Мы сидели на диване, он держал старый винил, их первый концерт.
– Смотри, вот подпись Маккартни, – сказал он. Руки его дрожали. – Маккартни подписал этот диск, когда приезжал на гастроли. Я протиснулся к нему, и он подписал диск. Я даже перекинулся с ним парой слов.
Глаза меломана светились нехорошим блеском.
– Успокойся, – миролюбиво сказал я. – Я не буду выдирать этот альбом из твоих рук. У меня даже нет проигрывателя для винила. Ты перевозбужден.
Посмотрев на меня подозрительным взглядом, он вздохнул и спросил:
– Хочешь подержать?
– Да, – соврал я из уважения к его чувствам.
Он вынул пластинку из конверта и, держа как тончайший хрусталь, передал ее мне. Я аккуратно взял диск и взглянул на реликвию.
Пластинка была в ужасном состоянии. Она была заезжена, какие-то глубокие полосы шли по диагонали круга. Этикетка пластинки была полустёрта. Кроме того, было видно, что об нее гасили сигареты, а на одной из сторон был виден четкий отпечаток дна какой-то горячей чашки.
Я потрясенно вертел пластинку в руках.
– А как ты ее слушаешь, – удивился я.
– Я ее не слушаю, – пожал плечами хозяин. —
Я слушаю цифровой CD.
– Хорошо, но зачем тогда ты тогда передавал мне ее с таким стоном, какой смысл дрожать над неиграющей пластинкой?
– Ты держишь в руках не пластинку, ты держишь мою жизнь, – улыбнулся он. – А это ответственно…
Я с недоумением посмотрел на него.
Он бережно взял диск у меня из рук.
– Эту пластинку привез мне отец из Лондона в 60-х, он был моряк. Понимаешь, вначале ее в руках держали те, то ее делал. А потом отец – его уже нет на свете. Я был в четвертом классе, я услышал эту музыку и сошел с ума. Я таскал эту пластинку в школу, чтобы показать друзьям. Потом мы собирались дома и слушали ее от начала до конца, а потом снова и снова. За всю мою жизнь я прослушал ее, наверное, тысячу раз, пока звук не растворился в хрипе.
Он перевернул диск и продолжил:
– Вот эти полосы – следы вечеринки, когда меня провожали в армию. Я напился, диск выпал из рук, и одна девушка наступила на него туфлей. Мы поскандалили, я чуть не побил ее, но потом мы поженились. А вот следы от сигарет. Я тогда отпустил волосы, как у битлов, пошил себе расклешенные брюки и так гулял по центру с друзьями. Но нас поймали, привели в милицию и там постригли налысо – такие тогда были нравы. А в сумке нашли эту пластинку, и сержант жег ее своими сигаретами… Как человека на допросе!.. Потом ее царапали мои маленькие дети, на ней спала наша кошка. Ее слушали дома мои друзья, некоторых из них нет уже в живых…
Приятель положил диск в потрепанный конверт:
– Знаешь, бывает так, что кто-то что сделает и забудет об этом – например, напишет музыку или книгу. Но совсем другой человек найдет это совсем в другие времена и пройдет с этим по жизни… Эта пластинка была свидетелем таких событий, что сейчас не она приложение ко мне, а я к ней. Что-то мог забыть я, но не она, потому что я проживал жизнь, а на ней от этой жизни оставались шрамы.
Я знаю, откуда появилась любая царапина на ней, и кто оторвал уголок конверта.
Я слушал ее, когда хоронил родителей, и под нее зачинал детей.
Он улыбнулся:
– Знал бы об этом всем Маккартни. Но он не знает, потому что таких, как я, много. Они когда-то получили такую пластинку, а потом она поменяла не только всю музыку, но и их жизнь. И совсем не важно, что она не играет – будем считать, что она на пенсии.
Этот разговор я вспоминал много раз, потому что этот меломан как будто говорил обо всех нас.
Разве не встречались мы с какой-то книгой, фильмом, картиной или старой, выцветшей фотографией, которые появились на свет задолго до нас, но удивительным образом оказали на нас огромное воздействие или даже определили нашу жизнь.
Конечно, это можно объяснить гением творца этого предмета, но это не всегда так.
Я однажды стоял перед великой «Джокондой» в Лувре и смотрел на нее с необычайной внутренней дрожью. Но дрожал я совсем не от мастерства Леонардо – картина не потрясла меня, да и необязательно, чтобы потрясшее других потрясало и тебя.
Дрожь была от другого – материализации времени.
Передо мной висел предмет, которого касалась рука мастера более пятисот лет назад.
Я смотрел на едва различимые мазки за стеклом и понимал, что именно тут он провел кистью, и я сейчас это вижу.
Не знаю, понятно ли мое волнение.
Это волнение перед преодолением времени.
Человека, который создал эту картину, давно нет, но остался мост между ним и мной и – эта улыбка Джоконды.
Тут следует рассказать одну историю, которая подобным образом сыграла важную роль в моей жизни.
Дело было в школьные годы.
Наш класс отправился на экскурсию в город Керчь.
Нас возили по пыльному летнему городу, в автобусе было душно и воняло газами из мотора. Близился вечер, купаться нам не разрешали – боялись какой-то очередной эпидемии, которыми славился советский Крым.
Мы уже падали от усталости, когда ненавистная «экскурсоводша» радостно-идиотским голосом сообщила, что мы едем на гору Митридат посмотреть на обелиск Славы.
Мы взвыли, но цветы, которые надо было положить к обелиску, были уже куплены, и под строгие взгляды учителей автобус стал взбираться на гору.
Ехали мы долго – автобус непрерывно закипал, так что, когда мы выехали на небольшую площадку перед обелиском, солнце, опускаясь, коснулось горизонта.
Мы вывалились из автобуса, кашляя и задыхаясь, и наша мучительница экскурсовод, не дав передохнуть, начала читать лекцию о героизме военного времени. Я едва понимал, что она говорит, и беспомощно озирался в поисках воды.
Воды нигде не было.
Мне стало совсем плохо, и я хотел присесть, но, наверное, перед этим памятником нужно было только стоять, ибо вокруг не было ни одной скамейки.
Я оглянулся и увидел, что ниже по склону стоит полуразваленный строительный забор. Где стройка, там и вода, подумал я и как лунатик двинулся вниз.
Шел я по едва видной тропинке, спотыкаясь о битые кирпичи, пустые ведра и горки мусора.
Солнце опускалось быстро, как всегда бывает на юге. Одновременно оно краснело, увеличиваясь в диаметре.
Небо было чистым, без единой отметины – только Солнце и прозрачная голубизна.
Я дошел до забора, еще несколько раз споткнулся о какие-то разбросанные мешки и, найдя дыру, влез внутрь.
Далее все было как в кино.
Вы, наверное, помните, как голливудские режиссеры выстраивают сцены, где герой впервые видит что-то невероятное: вначале он стоит к объекту спиной, потом медленно поворачивает голову, потом все тело.
И уж потом у него расширяются глаза, отвисает нижняя челюсть, а рот застывает в беззвучном крике.
Так вот, я все это проделал без всяких киносъемок.
Я влез в дыру спиной, а потом стал медленно разворачиваться лицом к морю, зажмурившись, потому что диск солнца, уже погрузившись в море наполовину и разросшись на полнеба, немилосердно слепил меня.
Наконец я повернулся, разлепил веки, и тут меня как будто ударило током, ибо я увидел то, чего никогда не видел.
То, что было передо мной, было трудно представить в реальности, особенно обычному девятикласснику в советские времена.
Я стоял перед небольшой ровной площадкой, утопающей в грязи, мусоре, пустых бутылках и следах общественного туалета.
