Герман Садулаев - Таблетка
И так до самого последнего дня, когда он падает на поле этой космической битвы, мёртвый, но непобеждённый.
Тогда другие люди обмывают и одевают его, кладут его в гроб, строго в соответствии с установленным порядком, отпевают, произносят суровые речи и предают его тело земле, или огню, или воде, или воздуху – так, как у них принято. Возвращают непокорные элементы в космос. Которому хаос – другое имя.
И остаётся только память, строками из Упанишад: «Когда моё тело превратится в пепел, а дыхание жизни сольётся с воздухом Вселенной, о мой Господь, вспомни всё, что я сделал для Тебя».
Потому что память эта – у Бога.
Она и зовётся – душа.
Душа – только воспоминание Бога о человеке, который жил на этой земле. И иной души нет.
Раньше, чем думаю я, мои глаза окунутся во тьму.
Будет ли что
Вспомнить
Господу Моему?..
Продолжение жизни после смерти
Я лёг спать удовлетворённым, думая о том, что нужно будет ещё натереть полы, постирать вещи, вымыть и расставить в прихожей всю обувь. Спал крепко. С той ночи мне перестали сниться мои хазарские сны.
А потом пришла бессонница.
Я не могу спать днём. Пока над землёй светило солнце, я без конца что-то мыл, убирал, переставлял в своей маленькой квартире. Иногда выходил гулять и бесцельно бродил по кварталу или в парке Есенина, вдоль мелкой речонки с громким названием Оккервиль.
Потом я стал выбираться в город, заливать в машину бензин, посещать выставки, спектакли и концерты классической музыки в филармонии, сидеть в кафе. Я полюбил читать в людных местах. Решив растянуть имеющиеся средства на как можно больший срок, я экономил. Скоро я понял, что бесплатность чтения за столиком буфета в круглосуточном книжном супермаркете на площади Восстания условна: ты берёшь любую книгу с полки и садишься читать, особенно это удобно ночью, когда посетителей мало и столики буфета свободны, за это не нужно платить денег. Но с периодичностью в полчаса у столика возникает официантка и спрашивает: «Вы будете ЕЩЁ что-нибудь заказывать?» – именно так, делая особое ударение на слове «ещё» и всем своим видом давая понять, что если уж сидишь у неё в буфете и читаешь книгу, за которую не хочешь платить, то делай заказ. А иначе, не пойти ли вам домой, любезный господин?
И ты берёшь ещё кофе, чизкейк, и снова кофе, без конца – так, что к утру оставляешь в буфете денег больше, чем стоит книга, которую ты успел прочитать.
Проще и дешевле было взять книгу и сесть в обыкновенной кофейне, если есть свободное место, – то у окна. В Петербурге есть кофейни, где ты можешь просидеть, ничего не заказывая, и два часа, и три – никто к тебе не подойдёт и не обратит на тебя никакого внимания, когда ты встанешь и уйдешь.
Но лучше взять у стойки одну кружку горячего шоколада, когда я был маленьким, этот напиток называли какао, или кружку капучино, сесть, открыть принесённую с собой книгу и читать, сколько влезет, не притрагиваясь к остывшей кружке. Так я и делал.
Если я приходил в кофейню днём, то с трудом находил себе место. Зато, отрывая взгляд от страниц очередного фолианта, любовался стайками свежих, как утренняя роса, студенток из Барнаула, курящих и лопочущих без конца. На меня они не обращали внимания. Ещё бы, кого может заинтересовать невзрачно одетый мужчина, полноватый, с редкими усами и бородкой, почему-то рыжими при тёмных – там, где не тронуты сединой – волосах? Нет, я знаю, встречаются разные извращенки. Но мне ничего от них не было нужно, поэтому, по закону симпатической магии, я никого не отталкивал и не притягивал. Я просто словно бы не существовал в их измерении, заполненном запахами из Rive Gauche (со скидкой, по золотой карте подружки), симпатичными мальчиками из параллельного потока и мечтами о новой жизни, такой доступной и близкой – получение диплома, перспективная работа в офисе солидной компании, хорошенькая машинка (в кредит) – я уже даже знаю какая (зелёненькая), а отпуск – в Турции, если не будет состоятельного поклонника, который возьмёт с собой на Мальдивы.
Я не испытывал никакой неприязни к их девственной простоте, хотя и не завидовал. И, на всякий случай, не пил свой горячий шоколад. Мало ли что в нём намешано.
Если я приходил поздним вечером, за столиками сидели и взрослые, иногда парами, о чём-то говорили, показывали друг другу расчёты и проспекты или просто молчали, пуская дым.
Бывало, в круглосуточных кофейнях я оставался до утра, и, когда закрывались ночные клубы, заходили усталые и полусонные прожигатели жизни. Отпивались горячим кофе и вращали остекленевшими глазами по сторонам.
А я читал. И вовсе не чувствовал себя заброшенным и одиноким.
Но если я возвращался к ночи домой, то медленно раздевался, аккуратно складывая одежду, выключал свет и ложился на кровать. Как будто выполняя особенный ритуал. Во всём должен быть порядок. Ночью человек должен спать. А если ему и не спится, то пусть всё равно лежит на кровати, голый, вперив глаза в потолок. И не нарушает хода вещей.
Вместо снов теперь были мысли. И воспоминания. Иногда совершенно давних времён.
Темный Терек
Я до сих пор всё помню. Как мы ездили. На хутор! В Заречное! К бабушке!!! Это был всегда праздник. Праздник начинался загодя, ещё когда вечером папа объявлял: завтра едем.
Ура!
И моя сестра до поздней ночи собирала вещи, совершенно необходимые девочке на каждый день: все восемь кукол, полный портфель раскрасок и книжек, отдельно фломастеры и цветные карандаши, три сарафанчика, один купальник (он всего один, такая досада!), босоножки, пояски, сумочка с зеркальцем и помадкой, а ещё ведёрки и чашечки, совочки и пластмассовый утёнок. А утром, перед самым отъездом, мама ругалась, отсекая лишнее.
Я же стоял рядом с машиной, гордый. Ох уж эти девчонки! Вечно тянут с собой всякий бесполезный скарб! Путешествовать нужно налегке. Вот как я – только шортики, что на мне, да рогатка в заднем кармане.
Ну и ещё мой любимый, набитый жёлтым поролоном мишка, на голову выше меня самого.
Отец зовёт меня помочь, и мы, серьёзные, мужчины, грузим в багажник гостинец – мешок комбикорма для бабушкиных свиней.
Потом мы усаживаемся в машину – красный «Москвич-412» – и едем. Отец всегда ведёт машину медленно, осторожно. Никогда не выезжает на дорогу ночью. За сорок лет за рулём у него до сих пор ни одной серьёзной аварии.
Меня немного тошнило, укачивало в дороге. Но это стоило вытерпеть ради выходных на хуторе, в Заречном. Мы ехали по долгой дороге через Чечню и Дагестан, к казачьим станицам. По пути встречались цыганские таборы. Они кочевали прямо в степи. Мы проезжали аллею вековых деревьев, лип, и отец каждый раз говорил, что эти липы высажены ещё при императрице Екатерине!
Почему-то он придавал этому большое значение.
Но вот мы выезжаем из тёмного леса и – чудо, откровение. Вдоль дороги поля покрыты цветущими алыми бутонами, опийный мак цветёт, кажется, что во всей степи бушует пожар!
Мы, конечно, остановимся и нарвём большие охапки. И мама не ругает нас за то, что лепестки мака опадают в машине, превращаются в сор. Мама сама любит красное и цветы.
Бабушка всегда точно знает, когда мы приедем. И стоит у калитки, приложив ладонь козырьком к морщинистому лбу, смотрит вдаль. Откуда знает? Не птицы же рассказывают ей о том, что наш «Москвич», пыльный и тарахтящий, уже на подъезде к Заречному?
И не стоит же она так, в самом деле, целый день?
Уже напарено, нажарено, пироги срыбой, картошка и мясо, салаты и фрукты. И выставлена бутыль красного домашнего вина. У бабушки виноградник – на двадцать соток! Как только справляется?
Всё вкусно! Но мы спешим. Это взрослые – бездельники, будут теперь сидеть, судачить, пить да есть до вечера. Мы ж, пироги похватали, выпили по стакану вина – как большие. И бежать.
На Терек.
Я до сих пор помню. И с закрытыми глазами найду дорогу. Вдоль бабушкиного плетня, до конца, потом через канаву, пополю, ещё овраг, за ним лесок и вот – Терек! Река большая, плавная, глубокая. Не то что речка в нашем селе, по пояс только, а взрослым так и вообще – по колено. В Тереке течение сильное, далеко заплывать нельзя, попадёшь в омут – не выберешься. Водяной утащит на дно. Сестра за мной следит. Если что – кричит на меня, ругается. Она старшая. Искупаемся – и к хибарке.
А ночью на хуторе темно, глаз выколи. Хотя зачем колоть глаз? Этого не пойму. Вот уж язык у русских.
За огородом, у Терека, шакалы лают. Если путник попадётся шакалам ночью, несдобровать ему, закружат, защекочут до смерти. И сами лают – то как малые дети плачут, то как смеются хохотом. Вот и пойми. Может, как раз поймали кого.
Я буду в бабушкиной каморе спать. На сундуке. Мне уже там постелено. Люблю сундук! Бабушка говорит, с тем сундуком она к мужу пришла, в нём было её приданое. Небедная невеста была, сундук большой! А прежде тот сундук был её матушки. А той от своей матушки достался. Сундук дубовый, обит металлом, серебром украшен.
