Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры. Между плахой и секирой
— В райком езжайте, — равнодушно посоветовал он. — Наш туда потопал.
Признаков паники в городе не наблюдалось, хотя народа на улицах бродило больше, чем положено в это время. Впрочем, удивляться тут было нечему — людей в основном гнали из домов потухшие экраны телевизоров. Собравшись в кучки возле своих подъездов, они что-то обсуждали, чаще, чем обычно, поглядывая на небо. Грязный и разболтанный трактор, везущий куда-то в прицепе одного-единственного, хорошо известного всем горожанам пассажира, вызывал всеобщее любопытство.
Подъезжать к райкому ближе чем на пятьдесят метров не полагалось (все столбы были завешаны соответствующими дорожными знаками), но обстоятельства нынче были не совсем обычными, и Смыков сам указал трактористу, где припарковаться — прямо напротив центрального подъезда, между бронзовым вождем с воздетой рукой и голубой елью, посаженной для симметрии на месте другого бронзового вождя, снесенного в свое время за ошибки, допущенные в работе.
— Мотор не глушите, братец вы мой, — сказал Смыков, покидая кабину. — И ни на шаг в сторону. Мы ненадолго.
— А если солярка кончится, командир? — поинтересовался чумазый тракторист.
— Уж вы постарайтесь, чтоб не кончилась. — Смыков изобразил просительную улыбку. — Иначе хряка своего любимого больше не увидите.
— Пугаешь, командир! — ухмыльнулся тракторист. — У меня же не расстрельная статья.
— Не расстрельная, — согласился Смыков. — Но на пару лет потянет. А двадцатипудовые хряки столько не живут.
…В кабинете второго секретаря (первый неделю назад отбыл в южные края на отдых) собралось уже немало публики: всякая руководящая шушера из горсовета и райисполкома, директора заводов, начальник узла связи, одетый по-домашнему военком, главврач, железнодорожник с непонятными для Смыкова звездами и шевронами на рукаве и даже председатель пригородного колхоза Герой труда Прокоп Булыга.
Обсуждение текущего момента пока проходило на уровне уличной дискуссии, с той лишь разницей, что здесь присутствовала направляющая и руководящая сила, кроме всего прочего умеющая очень ловко затыкать чужие рты.
— После восемнадцати часов пяти минут через станцию Талашевск не проследовало ни одной единицы подвижного состава, — докладывал железнодорожник.
— О местонахождении одного скорого, двух пассажирских, двух пригородных, пяти товарных и трех сборных составов ничего не известно.
Второй секретарь по традиции курировал аграрный сектор и во всем, что не касалось сельского хозяйства, разбирался туго. Болезненным взором обведя стены кабинета, он уставился на портрет матроса Пидоренко, считавшегося первым председателем Талашевского ревкома. Вспомнив, очевидно, о легендарных подвигах бывшего балтийца, всем другим видам транспорта предпочитавшего железнодорожный, он приказал:
— Пошлите дрезину.
— Мотодрезины имеются только на узловых станциях, — сказал железнодорожник с таким видом, словно признавался в тайном пороке.
— Паровоз пошлите… — подумав немного, произнес секретарь. — У вас же их в резерве несчетное количество.
— На расконсервацию паровоза уйдет не менее пяти суток, — железнодорожник едва не плакал. — Я вот что хочу сказать… Наш участок дороги электрифицирован и снабжается электроэнергией от нескольких независимых источников. Пропадание тока практически исключено… Такого я за двадцать лет службы не упомню!
— Обходчиков в конце концов пошлите! — вышел из себя секретарь.
— Нет уже обходчиков… Еще в прошлой пятилетке сократили.
— Ну так сами идите! Через два часа лично доложите обстановку.
Железнодорожник, бледный и до этого, стал зеленовато-серым, как свежеэксгумированный труп, и попятился к дверям. В наступившей неловкой тишине раздался вальяжный голос Прокопа Булыги, на правах депутата Верховного Совета позволявшего себе много вольностей.
— Послушай, Герц Лейбович, — обратился он к председателю райпотребсоюза Хаймовичу. — Тебя родня из Израиля ни о чем таком не предупреждала?
— Нет, Прокоп Иванович, — ответил флегматичный с виду, но хитрый до неприличия Хаймович.
— И эта контора… как ее?.. Ну, на которую ты работаешь?
— МОССАД, что ли?
— Вот-вот!
— Сидел бы я тут сейчас с вами, если бы меня предупредили, — Хаймович зевнул и прикрыл рот пухлой ладошкой. Он один тут не боялся будущего, даже самого страшного. Запасов золота, валюты, ширпотреба и продуктов должно было ему хватить лет на сто пятьдесят.
Прокоп Булыга хотел спросить еще что-то заковыристое о Голде Меир и Моше Даяне, но секретарь строго прервал его:
— Вы, товарищ Булыга, не забывайте, где находитесь. Здесь не цирк, а райком партии, между прочим. И повод, по которому мы собрались, к шуткам вовсе не располагает.
— Виноват, исправлюсь, — ухмыльнулся Булыга. Взгляд секретаря лихорадочно искал среди окружающих человека, на которого можно было бы опереться, и вскоре обнаружил его на самом дальнем от себя стуле. Там восседал, сонно глядя в пространство, уполномоченный госбезопасности по Талашевскому району майор Буреломов, мужчина еще не старый, но от безделья огрузневший телом и душой.
— Товарищ Буреломов, — напрямую обратился к нему секретарь. — По вашим каналам никакой предварительной информации не поступало?
Кагэбист пожевал губами и ответил, ни на кого не глядя:
— По нашим каналам информация об отключении электричества не поступает. По нашим каналам поступает информация о враждебно настроенных лицах.
— Разве чрезвычайные происшествия не входят в компетенцию комитета? — не очень уверенно осведомился секретарь.
— В компетенцию комитета входят болтуны, — отрезал Буреломов.
Поняв, что такого типа ему не приструнить, секретарь переключил внимание на людей ближних, под его рукой ходивших. Все они, пожаловавшись для начала на серьезные трудности в работе, вызванные нештатной ситуацией, с оптимизмом обещали, что в самое ближайшее время жизнь наладится: появится свет, восстановится связь, поедут поезда и машины, заработает канализация, из кранов потечет вода, хладокомбинаты дадут холод, пекари — хлеб, котельные — пар, а из центра придут мудрые указания.
— Ничего не наладится, — сказал вдруг башковитый Герц Лейбович. — Времени сейчас сколько? Почти десять. А день когда должен закончиться? Гляньте на календарь… Правильно, в семь. Уже давно стемнеть пора. А на улице светло, как в июне.
— Опять вредителей работа! — хохотнул Прокоп Булыга.
— Вполне возможно… Хотя не слыхал я о таких вредителях, которые смогли бы день удлинить.
— А я слыхал про одного, — возразил председатель орденоносного колхоза. — Иисусом Навином звали. Твой земляк, кстати.
— Вы прекратите или нет?! — секретарь постучал карандашом по графину. — Необычные атмосферные явления еще не дают повода для пессимизма. Вспомните, товарищи, мы и не такие трудности преодолевали! В прошлом году из-под снега урожай спасли! Давайте готовить постановление!
Постановление общими усилиями было подготовлено только к полуночи. Основные его пункты, одобренные как на бюро райкома, так и на внеочередной сессии райисполкома, были таковы. До утра не предпринимать никаких кардинальных мер, поскольку все может разрешиться само собой. Если до шести тридцати электричество и связь не восстановятся, отправить уполномоченного в область. Взять на учет и привести в действующее состояние все дизельные транспортные средства. В магазинах, на базах и пищекомбинатах произвести строгий учет всех продовольственных товаров. Составить список предметов первой необходимости и изъять их из свободной продажи. В дальнейшем перейти на карточно-распределительную систему. Путем разъяснительной работы в массах пресекать возможные случаи паники и мародерства. Милицию перевести на казарменное положение и выставить из ее числа постоянные посты вблизи всех особо важных объектов по прилагаемому списку. Персональную ответственность возложить на руководство района, администрацию предприятий и учреждений.
— Особые тройки не мешало бы еще ввести, — посоветовал Прокоп Булыга. — Чтоб, значит, саботажников, двурушников и космополитов без суда и на месте…
— Вот тебя первого, Прокоп Иванович, на месте и надо, — сказал Хаймович, случайно выглянувший в окно. — Не твои ли это коровы под окнами райкома гадят?
— Мои коровы давно в стойле стоят, — фыркнул Герой Соцтруда.
— Могу спорить, что твои, — не унимался торгаш. — Других таких худых коров, как у тебя, нигде в области нет.
Смыков из любопытства тоже глянул в окно. По газону перед райкомом бродили, пощипывая травку, горбатые, малорослые и поджарые коровы, вся сила и стать которых, казалось, ушла в рога — огромные, как слоновые бивни. Невдалеке сидел на корточках пастух — глянцево-черный босой человек с ногами-палками, руками-плетями и жалостливо торчащими ребрами.
