Максим Кантор - Учебник рисования
— Ну вот, решение и найдено, — сказал Оскар Штрассер, одобрительно кивая на экран, — рано или поздно, но решение находится для всего. Когда существует лишь одна проблема, решить ее тяжело, но если есть две проблемы — гораздо легче: надо сделать так, чтобы одна решалась за счет другой, не так ли? Восток покорен, и социализм побежден — чудовища съели друг друга; путь свободе открыт.
Подтверждая слова Оскара, сквозь двойные стекла отеля до собеседников донесся ликующий рев людского моря — то субботние гулянья ньюйоркеров оглашали криками великий город Запада, то гудели их «крайслеры» и «роллс-ройсы», то грохотали их подземки, то фыркали их сардельки, хлопали их бутылочные пробки, стрекотали кассовые аппараты, то взрывались их петарды и лопались их воздушные шарики. Бесконечный праздник, ежедневный фейерверк — вот что такое этот город! Гузкин с усмешкой подумал о том, что когда-то писатель Хемингуэй назвал Париж праздником, который длится вечно. Какая наивность: разве хватит денег у парижан на долгий праздник? Знаем мы ихние праздники, подумал саркастический Гузкин, нальют полрюмки шабли, а другую рюмку уже не предложат. Какая чепуха: парижский праздник давно завершен, конфетти рассыпали и шампанское выпили. Парижский праздник, ха-ха, не смешите меня, подумал Гузкин. А здесь праздник только начинается. Вот она, бешеная энергия мирового духа — и, подобно Гегелю, взиравшему на Наполеона из окна своего прусского жилища, всматривался Гузкин в новую ипостась мирового духа, бурного и неукротимого. Ах, не довелось Гегелю поглядеть в окно отеля «Черри-Недерланд», не досмотрел он самых волнующих этапов истории. Из гостиной отеля было видно далеко — огромная прямая бескомпромиссная улица, рассекая гигантские дома, стремилась вперед, в будущее, в заполненную машинами и яркими плакатами даль.
Гриша привстал в кресле, чтобы лучше видеть пеструю толпу: вот идет по широкому проспекту свободный народ, катит свои волны людское море. Вот она — долгожданная Парк-авеню, melting pot и boiling cattle человечества. А параллельно ей — другой проспект, знаменитая Пятая авеню: самые дорогие магазины, самые блистательные наряды, самое золотое золото, самые бриллиантовые алмазы. Лучшие люди планеты спешат по этим проспектам, катятся в лимузинах по этим авеню, подставляют свои лица полдневному солнцу. Как не похожа эта радостная толпа на озабоченные толпы России или Европы — в ней нет угнетенных, в ней нет испуганных. Каждый в этой толпе знает себе цену и готов предъявить счет миру. И пусть мир оплатит этот счет! Оплатит, никуда не денется! Вот льется широкий поток людей по раскаленным от солнца мостовым — и там, среди этой пестрой массы людей, каждый — свободная личность, любой занят самовыражением, даже самый невзрачный, и тот — неповторимая индивидуальность. Любое лицо озарено светом мысли и заревом страсти — граждане обдумывают, какому политику поручить свое благосостояние, какому банку вверить свои сбережения, какому дизайнеру заказать декорацию гостиной, в какой ресторан пойти питаться. Граждане делают свой свободный выбор, строят свою жизнь по лучшим образцам. Счастливые, радостные, спокойные идут люди по широким улицам великого города. Там, среди этих избранных, идут наиболее достойные, кумиры свободного мира, те, кто увенчал своими достижениями развитие человечества. Если ты хоть чего-то стоишь, ты будешь в этой толпе — равный среди равных, избранный среди избранных. Там, по этим авеню, идет, верно, и футболист Бекхем, обладатель самой экстравагантной прически и сногсшибательной красотки-жены; там шагает художник Сай Твомбли, автор свободолюбивых закорючек, там шествует великий философ Фукуяма, который провозгласил конец истории, там можно отыскать лучшего рок-певца, наипрогрессивнейшего визажиста, наилибирельнейшего политика, самого богатого банкира и самого модного артиста. Есть в этой толпе и русские — если, конечно, сумели они подняться над своей варварской природой, шагнуть в прогресс. Шагает в этой толпе и артист балета Барышников, с озорной мальчишеской улыбкой свободомысла и миллионера, шагает и великий поэт Бродский, проклявший постылый брежневский режим, чтобы припасть в роднику картеровской свободы. Бесконечный парад личностей, триумфальное шествие носителей разума. Они собрались здесь, в этом гигантском ковчеге, принявшем в себя лучшее семя человечества.
— Вот, Гриша, вы и дома, — сказал Оскар Штрассер, прочитав мысли художника. — Ваша одиссея завершена, вы приплыли к своей Пенелопе.
Нью-Йорк плохо подходил на роль Итаки, но в целом образ был понятен, и, в конце концов, Манхэттен тоже остров. Одиссей приплыл на свой остров, к своей верной Пенелопе. И Сара Малатеста сжала короткопалой рукой покорную руку Гриши.
Гриша Гузкин и сам сознавал, что достиг вершины мира — громада отеля «Черри-Недерланд» вполне соответствовала масштабу свершения. Пройден долгий путь — вот и расстался он с последним европейским городом, Лондоном. Остались позади дохлая Россия и мертвая Европа. Остались в прошлом и поганые московские дворы, и серые берлинские улицы, и кривые парижские закоулки, и узкие лондонские проходы меж домами. Отныне дорога его будет широка и пряма, как Пятая авеню. Гриша знал, что пройдет совсем немного времени — и он станет таким же полноценным американцем, как он сумел стать германским буршем, парижским вольнодумцем, лондонским джентльменом. Осталось получить последнюю степень западного образования — высшую степень науки цивилизации. Он обучится непосредственности и открытости этих новых людей, которые ничего не боятся, он переймет пленительную манеру смотреть рассеянным взглядом вокруг, он обретет незыблемое спокойствие, и речь его станет неторопливой и властной. Его искусство — теперь он не сомневался в этом — привело его на вершину, и оно поможет ему утвердится на вершине.
— Над чем работаете, Гриша? — поинтересовался Оскар. Внимательный друг, верный товарищ. Гриша улыбнулся своему доброму гению.
— Думал заняться инсталляцией, — поделился Гриша проектами, — но отказался от этой затеи. Все же это не мое: я привержен пластическим искусствам.
— Вы правы, Гриша. Оставайтесь верны себе, художник должен держаться своих принципов.
— Я не меняю убеждений, — сообщил Гузкин между прочим. — Полагаю заняться гобеленом, фаянсовыми скульптурами, ювелирными украшениями — но останусь верен станковому искусству.
— Вы последовательны: вот в чем ваша сила.
— Есть у меня замысел: выткать пионеров на ковре. Вообразите: гигантский ковер для нью-йоркской гостиной, а на нем пионерская линейка.
— Очаровательно и остроумно. И всякий день я буду вытирать ноги об этот символ тоталитаризма, — посмеялся Оскар Штрассер.
— Фаянсовые фигурки пионеров — пусть в них играют дети свободного мира.
— Прелестно. Их будут ставить на каминных полках.
— Я решил, что мое призвание — продолжать линию ренессансного творчества, не отвлекаться на моду. В конце концов, инсталляция — временное явление.
— I can't agree more, — сказал Оскар, — инсталляция и постмодернизм уже более не нужны. Они сыграли свою роль и уходят в историю. Построен новый мир, ему нужно настоящее, серьезное искусство Возрождения. Скажу с уверенностью: возникает новая потребность в живописи — и ваша живопись, Гриша, это то, чего ждет мир.
— Значит, вы считаете, я должен рисовать картины, — спросил Гриша, который как раз наметил закрасить ровной серенькой краской еще один холст и на ровном сером фоне накрасить фигуру пионера, — значит, я не должен отступать?
— О, ни в коем случае! Боритесь, подвижник, — не отступайте!
— Что ж, — просто сказал Гриша Гузкин, — надеюсь, Нью-Йорк оценит мое упорство. А вы, Оскар? Теперь тоже — ньюйоркер?
— Вы же знаете, Гриша, я — гражданин мира. Но сегодня, да — сегодня я американец. Нью-Йорк? Не только: мой бизнес в Детройте и в Техасе, сталь и нефть; на восточном побережье — кинокомпания. Дел хватает.
— Итак, нефтяной бизнес? — спросил Гузкин небрежно и поменял положение ног — раньше левая нога была положена поверх правой, теперь правая покоилась сверху. — Цены, я слышал, растут? — Гриша покачал ботинком (фирма «Boss», добротная продукция: и самому смотреть приятно, и собеседникам интересно). — Итак, нефть? — То была недурная строка для мемуаров: «Встретил в Нью-Йорке старинного приятеля, поговорили о его последних приобретениях — кинофабрика, нефтяная компания. Динамика цен за баррель оставалась позитивной. Кофе на Парк-авеню, как всегда, был отменный, колумбийский».
— В сущности, я управляю российскими предприятиями добычи, но моя компания американская, зарегистрирована в Техасе.
— С Европой покончено? — весело спросил Гриша, жестикулируя ботинком.
— Помилуйте, зачем же так? А Сардиния? А Майорка? И на Рождество — непременно в Германию.
