Мексиканский для начинающих - Дорофеев Александр

– Торо, торо, торо!!! – будто каменная лавина обрушивается с трибун, и Вечно Живой уже чувствует себя хозяином банкета. Или, черт знает, – хозяйкой. Или взбешенной невестой, поджидающей неверного жениха. Копытом взбивает, роет арену, ревет, роняя пену, и готов, готов ко всему, все трын-трава, песчинка на дороге и лепет одуванчика.

И серебряно-золотой, в чулках до колен, в черной пасквильной шапочке с оттопыренными ушками и красным полотном на шпаге выходит он, последний, с кем сталкивается бычья судьба, – тореро.

Движения медлительны, он выгнут в талии, как лук. Он единственный здесь хозяин и бог. Подвижная гипербола.

«Торо!» – зовет, укрывшись за тряпичным лоскутом. И бык врубается в зыбкую преграду. За нею, увы, – пустота.

Изысканно-спокойно, серебряной тенью тореро ускользнул. Он здесь, он рядом, он везде, но недоступен для быка, как для неверующего Бог.

«Оле, олле, оо-лл-ее!» – спиральная волна летит по трибунам в темное уже небо. Давно зажглись прожектора, и бык еще черней, песок желтей, тореро – призрачней и серебристей. Он опустился на колено. Подрагивающим алым полотном завораживает, маня, Вечно Живого. Быку все ясно – страшно трезв и понимает, что должен сыграть до конца. Бросается вперед, где пустота, пока еще живая.

«Оо-ллл-еее!» Тореро отвернулся. Вот его спина! С презрением и чинно, отбрасывая ногу, как на параде, идет за новой шпагой. Теперь он не тореро. Вернулся матадор – убийца.

Бык всхрапывает и мчится для последнего удара – рог или шпага?

«Шпага или рог?» – подумал матадор. Чуть-чуть отпрянув, точным жестом вонзил он шпагу в бычью плоть.

«Шпага!» – понял Вечно Живой, летя в бесконечную пустоту. Встал на колени. Вздернул черную немеющую губу – кровавая пена изо рта. Неловко завалился на бок, отряхивая песок с копыт. И умер.

На арену посыпались – сомбреро, мантильи, пончо, шали, простые пиджаки и шляпы, винные бурдючки, перчатки, веера. Это был триумф быка и тореро. Оба сыграли на славу.

Быку отрезали ухо и преподнесли тореро, что устанавливало их вечную связь. Тореро, помахивая теплым ухом, раскланивался. А Вечно Живого взвалили на тележку, запряженную парой лошадей, и совершили почетный полукруг. Тем временем как песок разглаживали для следующего боя. Коррида не знала отдыха и завершилась заполночь – семью заколотыми быками и множеством наградных ушей.

– О, бычье ухо! Как бы хотелось подержать в руке! – возбудилась Шурочка. – Большое, крепкое и волосатое, почти живое! Так эротично…

– Да ухватись за Пакино – не прогадаешь, – довольно зло сказал Василий.

Он вообще был потрясен и сбит с толку. Орал время от времени «торо!» и «олле!», но, кажется, дух Илий пошаливал, вселяясь то и дело в быков, – Василий живо ощущал уколы пикадоров, издевки бандерильерос. Раз еле удержался, чтобы не боднуть Пако. Глаза его устрашающе покраснели.

– Купим черные очки, – заботливо сказала Шурочка. – А то глаз – совсем рубиновый. Как у какого-нибудь… Моктесумы.

– Глаз Моктесумы изумрудный, – заметил Василий.

– Что-оо?! – подскочила Шурочка. – О чем ты?!

– Читал где-то, – удивился Василий, – что глаза у него зеленые были.

Шурочка быстро заговорила с Пако по-испански, и тот из-под треугольного лобика неожиданно цепко, гипнотически, как тореро на быка, поглядел на Василия. «Зря не боднул!» – жалел Василий остаток вечера.

Грудь пятитысячного размера

Ранним мексиканским утром выехали они из города и поднимались все выше и выше, в горы, имя которым Сьерра-Мадре.

Пако вел машину, не сбавляя скорости на поворотах. В бирюзовом костюме он был особенно хорош. И глаза горели, как фары дальнего света, весело и уверенно, будто он отрезвлял алкоголика или производил операцию на чьем-либо незавидном носу.

– Странно, – сказал Василий. – Хирург, нарколог, а работает простым гидом.

– Я тоже удивлялась, – согласилась Шурочка. – Но Пако так влюблен в свою страну! Он считает, что немногочисленные пьяницы только дополняют ее красоты, как, впрочем, и люди с дефектами лица. Все это наше сокровище, говорит, и не желает усредненности. И я его понимаю…

Время от времени город открывался далеко внизу, будто летели на самолете. По обочине дымили здоровенные котлы и жаровни, где варили кукурузу и запекали форель. А впереди внезапно, вроде из кулис, выросли в небесной синеве две огромные конические горы. Одна дымила, подобно кукурузному котлу, другая же просто тихо сияла снежной вершиной, как-то по-женски, успокоительно. Хотя дух замирал от первобытной мощи. В громадной неподвижности ощущалась космическая сила, которая заставляет шагать гору и подпрыгивать твердь земную.

– Наши! – гордо сказал Пако, как если бы представлял членов семейства. – Попокатепетль – Дымящая гора. Истаксиуатль – Белая женщина.

Парочка завораживала. Как все пред ними мелко. Домики, машины, людишки и городишки. Все тлен, и вечны лишь они – вулканы. «То, что уходит, оставаясь», – вспомнил Василий загадку Кецалькоатля. Нет, это дребедень – вулканы не уходят, – еще бы не хватало! – они всегда на месте. Ну извергнутся. Выйдут из себя. Но это не ответ на загадку.

– Голова Попо вздымается почти на пять с половиной тысяч метров! – указал Пако на дымящую вершину обеими руками, так что машина некоторое время мчалась по своей прихоти. – А у Исты, помимо головы, есть шея, ноги, волосы, даже серьги в ушах, – полноценная сеньора. Но самая высокая ее точка – грудь! Пять тысяч триста! – И он поглядел на Шурочку, как бы сравнивая размеры. Она же добросовестно переводила Василию не только то, что говорил Пако, но даже взгляд его, в чем скрывался, конечно, некий умысел.

– Я совершил множество восхождений на грудь Белой женщины, – продолжал Пако. – Это наслаждение! Будь я Попо, не торчал бы рядом под парами, а рухнул бы давно в ее объятия. Конехо! – воскликнул, резко тормозя.

Кролик – конехо – неторопливо перебегал дорогу. Машину занесло так, что душа Василия горестно охнула, зато дух Илий, как ни в чем не бывало, произнес:

– Так интересен здешний мир флоры и фауны – ацтекский плотник и серая лиса, прыгостенный троглодит и белохвостый олень, мексиканский мушкетер и койот, не говоря о кроликах. Отлучусь, с вашего позволения. В кратер загляну. Не скучайте, адьос! – И порхнул в приоткрытое окно.

Внезапное торможение, пятитысячники грудей, отбытие духа привели Ваську в смятение.

– Напугался что ли, дурачок? – спросила Шурочка и достала серебряную треугольную флягу с зеленым камнем в виде глаза.

– За кролика! – ответил Васька, прихлебывая виски. И если это был тост, то произнесенный очень кстати. Кролик Точтли – Бог пьянства и разгула – живо откликнулся и явился, заняв место отсутствующего духа.

Васька не отрывался от фляжки, пока не опустели все три угла, а зеленый глаз прищурился. Уже вулканы скрылись в небесной дымке, но образ их не отставал.

– Шуреночка! – припал Васька к плечу. – Ты моя белая женщина Иста, и у тебя лучшая в мире грудь!

– Откуда знаешь? – игриво вопрошала Шурочка. – У меня же не пятитысячный размер.

– Знаю – уверен! – он попытался измерить пядью грудь, но Шурочка чуть ускользнула, оставаясь в то же время так близко, рядом.

– То, что уходит, оставаясь! – сообразил Васька. – Женская грудь! И вся отгадка.

– Ты, дорогой, горяч, как вулкан. Не называть ли тебя Попо? – И она прислонилась щекой к его щеке.

– Кстати, амигос, – вмешался Пако. – Кое-что о Попо. В начале прошлого века энтузиасты сельского хозяйства решили добыть из кратера вулканический пепел для удобрения садов, полей и огородов. На вершину поднялась группа из двадцати человек. Заложили динамит, рванули. Увы, вулкан откликнулся мощным извержением, сгубив участников операции. Плохи шутки с Попо!

– А со мною можешь! – разрешил Васька. – Шути! Только динамита не закладывай. А, к примеру, текилу или пульке – валяй, не обижусь…

– Клиент в хорошей форме, – добавила Шурочка по-испански.

– Прекрасно! – кивнул Пако, давя педаль, – поддерживай, и все устроится, как нельзя лучше.