Бруклинские ведьмы - Доусон Мэдди

Джессика только смеется. Потом она платит за завтрак, мы идем обратно к дому, — и по пути она замечает:

— Вы с Бликс будто сговорились насчет моего возвращения к Эндрю! Я начинаю понимать, почему она хотела, чтобы ее дом достался тебе: это чтобы ты подхватила ее песню про меня и Эндрю! Ладно, скажи мне правду — это она тебя подговорила?

— Нет, — качаю головой я, и у меня опять возникает это сбивающее с толку зыбкое ощущение, будто воздух колеблется и подрагивает.

— Ну, — заявляет Джессика, — я не могу простить человека, который мне изменял. Извини, но тут все четко и ясно: он нарушил договор. Точка. Никаких оправдании. И никаких возвращений.

Я пытаюсь припомнить, что именно говорила мне Бликс о людях, которые составляют ее безумную маленькую общину. Она точно упоминала и Лолу, и Джессику, но просто сказала тогда, что обе они нуждаются в любви, хоть и боятся ее принять.

Однако штука в том, что сейчас я почти ощущаю присутствие Бликс где-то неподалеку, чувствую, как она думает, что Джессике и Эндрю суждено быть вместе. Может, оттого и возникает это мое смутное чувство.

— Слушай, — начинаю я, — как-то раз я позвонила ей, когда была ужасно несчастной, потому что Ноа ушел. И попросила ее поколдовать, чтобы мы снова сошлись. Могу тебе сказать, она не сочла это хорошей идеей. Сказала, что шлет мне кое-какие чары для хорошей жизни, для энергии, для любви…

— Наверно, она не думала, что Ноа тебе подходит. К тому же я не могу представить, чтобы она согласилась вот так манипулировать чьей-то жизнью.

— А потом, сразу после этого, я потеряла работу. Это, конечно, отстой, но я вернулась домой и влюбилась в Джереми, моего школьного бойфренда. Вот так! Вроде как явно ее чары, согласна?

— Ну… вроде похоже.

— Пока да. Но потом я узнаю, что она скончалась и завещала мне этот дом, приезжаю сюда, а тут Ноа! Он возвращается в мою жизнь. Так что… но вот что мне хотелось бы знать: может, это работа чар и заклинаний? И Бликс хотела, чтобы мы опять встретились?

Джессика таращится на меня.

— Ого! Не поймешь, как такие штуки работают. Может, это всё чары, а может, и нет. Мы не знаем.

— Мне нравится думать, что я верю в свободную волю.

— Наверное, Бликс сказала бы: надо верить в то, что делает тебя счастливой, — отвечает Джессика. — Она всегда говорила мне: верь радости. Это же самая настоящая свободная воля, разве нет?

В этот самый миг мой телефон звякает, информируя о сообщении. Я предполагаю, что оно от Джереми, но номер, с которого оно пришло, мне незнаком.

«Марни, это Патрик. Из цоколя. Простите за шум вчера вечером. Кот опрокинул вазу, она упала и залила принтер. Полетели искры и вспыхнуло. Новый принтер привезут в понедельник. Кот очень извиняется. Я велел ему больше не полагаться исключительно на свои внешние данные. Кот ищет новые варианты».

Джессика смотрит мне в лицо.

— Патрик, — поясняю я ей. Улыбаюсь и набираю ответное сообщение:

«Ой! Когда он будет съезжать, убедитесь, что ваш кошелек на месте».

Он печатает:

«Поздно. Кошелек уже пропал, и, по совпадению, доставили упаковку консервированного тунца».

Через несколько минут он пишет:

«Кстати, добро пожаловать! Бликс мне про вас рассказывала. Рад, что вы наконец приехали. Надеюсь, вам здесь понравится. Это, конечно, безумие, но хорошее. Я так думаю».

Золотистая дымка по-прежнему вокруг меня, когда я возвращаюсь в дом Бликс. В гостиной обнаруживается Ноа, который бренькает на своей гитаре, и дымка никуда не делась, даже когда он видит меня и хочет снова рассказать, как помогал Бликс перейти на другую сторону, как знал, что ей следует обратиться к медикам, но вместо этого она обратилась к нему — к нему! — и как печально, что даже этого, по всей видимости, оказалось для нее недостаточно. Он явно размышлял об этом всю ночь напролет, но я поглощена своей дымкой, как ничем и никогда прежде, и все наполняется для меня новыми смыслами.

Дымка держится, когда я получаю тридцать семь (да, ТРИДЦАТЬ СЕМЬ) текстовых сообщений от родственников и Джереми. Они спрашивают, что я собираюсь делать, выставила ли уже дом на продажу, когда вернусь во Флориду и, кстати, что это я ничего не рассказываю о Бруклине, ведь «мы же не жители Нью-Йорка». Автор этого последнего вопроса — Натали, которая сообщает, что печатает одной рукой, потому что на другой у нее младенец, и ей очень хотелось бы, чтобы я услышала, как этот младенец булькает, когда сестра произносит мое имя. Джереми снова и снова шлет один и тот же текст: «ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ».

Золотая дымка достигает апогея, когда я выхожу на улицу и вижу, как к соседнему дому подкатывает автомобиль, из которого выходит пожилой мужчина. Он направляется к крыльцу, где его ждет Лола. Он обнимает ее одной рукой, но Лола отстраняет его движением бедра, они вместе идут вниз по ступеням, и она ныряет в автомобиль, даже не поглядев в мою сторону.

Вечером Ноа куда-тo уходит в одиночестве, я беру еду навынос и ужинаю у себя в комнате, болтая по телефону с Джереми. Я рассказываю ему, что Бруклин большой, грязный и запутанный. Он говорит, что продолжает пробежки по пляжу, что во Флориде до сих пор так тепло, что он чуть было не соблазнился искупаться, а еще о том, что он ужинал с Натали и Брайаном.

— И, представляешь, это я в конце концов уложил Амелию, — говорит он. — Она никак не засыпала, а потом опустила головку мне на плечо, и я стал ходить кругами вокруг стола, пока она не уснула.

— Милота какая, — отзываюсь я.

Мне хочется рассказать о золотой дымке, но я не нахожу слов. Может, дымка — это волшебство, а Джереми в волшебство не верит.

Впрочем, дымка исчезает, когда в понедельник утром мы с Ноа отправляемся в офис Чарльза Санфорда, весьма симпатичного мужчины с зализанными назад волосами, кажется даже, будто он их чем-то намазал. Сидя у себя за столом, он изучает взглядом нас, сидящих напротив, копается в документах, опустив очки, а потом типичным для всех юристов тоном произносит кучу слов, подтверждающих, что Бликс Холлидей действительно завещала дом мне.

Именно мне. Мне одной.

— Однако существует особое условие, — глядя на меня, говорит мистер Санфорд тихим, строгим голосом. — Оно заключается в том, что вы, Марни, должны прожить в доме три месяца, прежде чем он на законных основаниях будет признан вашим.

Следовательно, вы не можете до истечения этого периода выставлять его на продажу. Бликс не хотела, чтобы вы просто продали дом и уехали.

Ноа громко вздыхает.

— Значит, он не станет моим, пока я в нем не поселюсь? — уточняю я.

— На три месяца, — подтверждает мистер Санфорд.

Три месяца. Три месяца!

— Условие необычное, — продолжает юрист, — но и Бликс не была обычным человеком, не правда ли? — Он пожимает плечами. — Что я могу сказать? Так она написала в завещании. Конечно, нет необходимости заселяться сию же минуту. Вы можете съездить домой, привести дела в порядок и вернуться…

— Но когда бы я ни вернулась, я должна буду прожить в доме три месяца.

— Да, совершенно верно. Возможно, вам нужно время на раздумья.

Я принимаюсь сосредоточенно разглядывать маленькие золотые гвоздики в обивке моего кресла, снова и снова провожу по ним пальцами, ощупывая углубления, в которых они сидят. Свет в комнате отливает в пурпур. Ковер под моими туфлями очень мягкий. В левом углу потолка, у окна, крошечная паутинка. В мозгу бьется мысль о том, что через три месяца год уже окончится.

Три месяца, три месяца.

Вся моя семья ужасно расстроится! И я стану скучать по Джереми. Не то чтобы я мечтала о трехмесячной паузе в наших отношениях. Ах да, и еще Амелия. Я только-только вернулась во Флориду, обосновалась там, начала чувствовать связь с близкими и защищенность. Проклятие, я была там счастлива… а после длинной черной полосы несчастий — это бесценный дар.

Бликс, что ты со мной сделала? Мне понадобится пальто или куртка. И несколько свитеров. И на что я буду здесь жить?