Денис Осокин - Осокин Д.С. Небесные жены луговых мари
прадед ошалге кирсан сидит за домом — на сломанных старых санях — смотрит в начисто стертую монету — на колено ее положив. ошалге опустилась рядом на корточки — испуганно дышит. кирсан губы сжал — почти не моргает. если слепень сядет ему на лицо — ошалге прогонит. может полчаса так сидят — может час. жаркий полдень — птицы трещат. ошалге шестнадцать лет — кирсану под девяносто. на лице у кирсана пот. если пот в глаза потечет — ошалге вытрет. лежала-лежала монета — потом вдруг как задрожит — и улетела далеко в сторону — высоко в небо. ты все запомнила? — спрашивает кирсан. — ну беги. ошалге сломя голову со всех ног мчится — туда куда как ей кажется упала монета та. за огороды бежит — за речку — через мостки скачет. прибежала в заросли бузины. наклонилась и в них полезла. в бузине парнишка один наш — лумшай — сидит и тужится. прямо нос к носу выскочила к нему ошалге. ах ты засранец.. — говорит ему. — где монета? не знаю. — отвечает лумшай — спокойно — не надевая штанов. — мне сейчас только что что-то по затылку стукнуло и вон туда отскочило — не она ли? метнулась в сторону ошалге — монету ищет — и нашла — и сидит в бузине и плачет. лумшай к этому времени штаны надел — подошел к ней. ну ты чего? — говорит. ошалге его толкает. дед кирсан говорил что под монетой мое счастье будет. а под ней ничего нет. ты что ли дурак мое счастье? — зареванная убежала. осенью свадьбу справили. ошалге тогда уже беременная была. плакала от счастья. никто ей не нужен был кроме ее лумшая.
ошалче
ошалче-невесту из пессемери в пинженерь везли. ушалче-невесту из пинженери в пессемерь. у горки между деревнями две свадьбы на дороге столкнулись. не пропускает одна другую. поезжане ругались ругались — да и передрались. женихи от невест спрыгнули и тоже дерутся. все в пыли и в крови. брань стоит — облаков не видно. кони ржут — все вокруг друг другу нарядные рубахи рвут и насмерть кнутами хлещутся. кто-то уже упал и встать не может — кто-то на коленях ползает по земле и за лицо держится. убиваются в общем. ошалче и ушалче сначала мужчин перестать просили. за руки хватали женихов. кричали. умоляли слезами и криком. а потом видят что никому не нужны. и женихам не нужны. и вообще здесь лишние. встали и пошли на горку и стали там танцевать. сами себе поют — сами танцуют — в свадебных красивых одеждах. и сами невесты красивые — маленькие — рыженькие — дорогие. и целуются иногда в губы. и не плачут — и о женихах не думают — им такие мужья тоже зачем? обе свадьбы помалу перестали драться — и за невестами танцевать пошли. и убитые и искалеченные встали — тоже танцуют — ожили совсем. танцевали танцевали — потом спустились к подводам — пожелали друг другу счастья и разъехались. эту историю здесь все знают. и гору эту. она теперь называется ядыркуштымокурык — гора двух пляшущих девиц.
ошаляк
очень ошаляк хорошо поет — на весь шурабаш слышно. кроме наших марийских песен — татарские и русские знает. и пригласили ее на конкурс в морки — выступать в клубе. ошаляк в морки съездила — приехала счастливая. сказала дома что были важные люди — хорошие — ее хвалили — и пригласили учиться в краснококшайск. они говорят что в казани и в москве петь буду.. — смеялась ошаляк. это ведь для всего шурабаша праздник — все с ошаляк ласково здороваются — а родители ее собирают в город. а саму ошаляк один локтызо любил — а локтызо это который людей портит. ошаляк уехала в морки — а оттуда в город. а локтызо на кладбище пошел и поднял покойника. нехороший был этот мертвый. локтызо его по следу ошаляк пустил — умел как-то. в краснококшайске ошаляк в общежитии жила. марийский композитор один в нее влюбился. ошаляк днем под его музыку под рояль поет — а вечером под ним стонет. радуется очень. замуж готовится. завивает волосы. мертвый обочинами долго в краснококшайск шел — дошел ведь. но в самом городе первым милиционером же был остановлен. слава богу милиционер оказался мари — сам из семьи куярского сильного мужана — сразу понял с кем имеет дело — развернул покойника. когда через месяц родители ошаляк приехали в город на свадьбу — новости шурабашские привезли — ошаляк услышала между прочим что локтызо тот умер — вниз головой по пояс воткнутым в землю недалеко от кладбища нашли. но она ведь ничего не знала — не ждала беды. поэтому на известие то кивнула — и сразу забыла. ей ведь было о чем говорить — о чем думать. мало того что жена — горожанка — артистка — еще и новая радость: перед самой их свадьбой краснококшайск стал называться по-марийски йошкар-олой.
ошаняй
через пумарь из уржума или в уржум когда еду — только об ошаняй и думаю. она лет семь уже в сернуре замужем. а я в уржуме десять лет живу. а пумарь — это наша родина. как раз между сернуром и уржумом. хорошо хоть не на самом тракте. с главной дороги перелесок только вдали виден. за ним пумарь. разное-разное у нас с ошаняй в пумари было — столько ласкового всего. не женились — разъехались — бог с ним. но теперь одно только в голову лезет — единственное про пумарь — это то что на известняк ее первый раз положил — на голый камень. нетрезвый неловкий был — боялся в темноте убиться — осень такая хмурая была — ни луны ни звезд. все куда-то вел ее вел за ладошку. потом всё уже — ноги землю перестали узнавать. а вокруг вроде глиняных круч и канав полно. пришли ошаняй.. — сказал ей — и опустил на землю. ничего под нее даже не подложил — кофту с себя не снял. не сразу и заметил что в кровь изодрал свои коленки — что на корявых известняках лежим — покрытых битой крошкой. а ошаняй легонькая как травянка-гвоздика — худая — обнимает меня за голову и спину. и ничего — молчит. встали — домой пошли. целовались еще дорогой. утром я это место нашел — сел и заплакал. гладил одной рукой известняк — другой рукой себя по лбу бил. с этого дня началась наша с ошаняй настоящая любовь. глубокая как глаза. ошаняй не жаловалась на обиженную спину — а колени мои вот жалела потом. но я не могу. не могу. я от жалости не дышу — ничего не слышу. я в пумарь редко езжу. мне пумарьские рощи не нужны. полотенца с пумарьских деревьев пусть скорее на землю свалятся. лучшее что есть у меня в жизни — эти серые камни ошаняй. ошаняй прости меня.
ошаняк
короткая нужа впадает в длинную рутку — петляющую сквозь заболоченный лес. в деревне нужа почти не осталось жителей. нет никого и вокруг. здесь у ошаняк умерла тетя. ошаняк с матерью приехали из килемар — из большого поселка. ехали на лошади и на лодках. хорошо что поздняя уже была весна — дороги высохли — реки растаяли — наполнились большой водой. плыли медленно через лес — весь как обвешанный погремушками — столько разного шума. ошаняк было четырнадцать лет когда тетю последний раз видела. сейчас ей тридцать. помнит тетя веселая была — ежа с белкой ела — говорила разное про мужа и детей — и ошаняк подмигивала., мать краснела — сестру ругала — и выпроваживала ошаняк куда-нибудь., но был у ошаняк с тетей от матери один секрет. тетин муж в лесу ходил — ошаняк как раз в нуже у них гостила. не последняя это их встреча еще была. тетя маленькая очень ростом — ошаняк уже выше ее на полголовы. дома сидели — ели рыбу. сильный дождь шел. ну что ты плоская какая ошаняк? — сокрушалась тетя. — когда из тебя все полезет? давай-ка раздевайся — я твою красоту двину — все с себя снимай. разделась ошаняк — и тетя догола разделась. принесла полотенце — сказала весело: вот с мужем им всегда вытираемся — у меня хороший муж. и всю себя полотенцем обтерла — с головы до ног — везде-везде провела — даже на пол легла чтоб удобнее было. а потом и ошаняк точно так же тем же полотенцем. там где груди должны быть у ошаняк — где желтые волосы — и бедра птичьи — и живот — докрасна до боли натерла. ошаняк чуть не расплакалась тогда. матери не говори.. — улыбнулась тетя. — теперь не долго ждать...
