Аравинд Адига - Белый Тигр
— Подруга. Прелестница. Так как?
— Нет. Спасибо. Я сейчас встречаюсь со старой знакомой...
Толстяк достал сотовый и натыкал номер. Телефонная подсветка голубыми бликами заиграла у него на лице.
— Она сейчас у себя. Едем к ней. Говорю же, прелестница. Американская артистка, ни дать ни взять. Тридцать тысяч у вас с собой найдется?
— Нет. Послушайте. Я встречаюсь с женщиной и не желаю...
— Ничего, я заплачу. Потом отдадите. Просто вложите недостающую сумму в конверт для министра.
Он подмигнул, наклонился ко мне и принялся объяснять, куда ехать. Я не отрываясь глядел в зеркало на мистера Ашока.
Шлюха? Это же товар для голодранцев вроде меня. А вы птица высокого полета. Неужто опуститесь до шлюхи?
Сказать бы ему все это в открытую. Но кто я такой? Шоферюга.
Я слушал, что мне говорил толстый. Мистер Ашок молчал, только прихлебывал из стаканчика свое виски, точно мальчишка содовую. Может, думал, это шутка, а может, ему неудобно было перед толстяком. Откажешься, еще обидится.
Я готов защищать честь хозяина до гробовой доски. Это они его совратили.
Толстяк велел мне ехать в Грейтер Кайлаш — еще один жилой комплекс в Дели, где селятся люди с достатком. Дорогу он мне показал, только все тыкал стаканом в шею. Дом смахивал на небольшой дворец, даже мраморные колонны были. По кучам мусора у самого забора было видно: здесь богатые живут.
Толстяк распахнул дверь и припал к телефону. Минут через пять дверь захлопнулась. С заднего сиденья повеяло такими крепкими духами, что на меня чих напал.
— В Джангпуру, шофер. Поехали. И прекрати чихать.
— Прошу прощения, сэр.
Толстяк улыбнулся и повернулся к сидящей рядом с ним девушке:
— Пожалуйста, поговори с моим другом Ашоком на хинди.
Я нашарил в зеркале отражение девушки.
И вправду актриса. Притом популярная. Не раз видел на афишах, вот только не знал, как зовут. Когда я уже переехал в Бангалор и освоил Интернет — всего за два сеанса, представляете! — то нашел в Google фотографии и имя.
Ким Бейсингер.
И толстяк называл это имя. Не соврал — ну точно Ким Бейсингер села к нам в машину! Высокая, красивая, а волосы какие потрясающие, золотые, пушистые, вот словно с рекламы шампуня!
— Как поживаете, Ашок? — произнесла она на хинди без единой ошибки и взяла мистера Ашока за руку.
Помощник министра хихикнул:
— Как далеко пошла Индия, а? Иностранка говорит на хинди.
Шлепнул ее по бедру:
— Твой хинди стал куда лучше, милая. Мистер Ашок через ее плечо наклонился к толстяку:
— Она русская?
— Спроси у нее, Ашок, не у меня. Не стесняйся. Здесь все свои.
— Я украинка, — сказала она на хинди. — Я украинская студентка в Индии.
Надо бы запомнить, мелькнуло у меня. Украина. Вот куда я отправлюсь, дайте только срок!
— Ашок, — ухмыльнулся толстяк, — ты погладь ее по волосам. Да не бойся. Она не кусается. Скажи мистеру Ашоку что-нибудь на хинди, прелесть моя. А то он тебя боится.
— Ты такой красивый, — сказала она. — Не бойся меня.
— Шофер, — толстяк опять ткнул в меня стаканом, — Джангпура уже близко?
— Да, сэр.
— За Масжид-Роуд увидишь гостиницу с большой светящейся буквой «Т» на крыше. Вези нас туда.
Я домчал их на место за десять минут — с таким опознавательным знаком не промахнешься.
Толстяк и златовласка подошли к стойке портье, менеджер их тепло приветствовал. Мистер Ашок плелся за ними, вертя по сторонам головой, будто скверный мальчишка, задумавший пакость.
Я ему верю — в Америке он и не думал изменять жене.
Прошло полчаса. Я сидел в машине, изо всех сил вцепившись в руль. Я готов был грызть баранку зубами.
Надежда меня не оставляла. Вот сейчас он выбежит из гостиницы совершенно голый и с криком «Одумался! В последнюю минуту одумался! Спасен! Поехали отсюда скорее!» вскочит в машину.
Где-то через час мистер Ашок — усталый и опустошенный — вышел из гостиницы один.
— Встреча завершена, Балрам. — Он закинул назад голову. — Домой.
На какую-то секунду рука моя замерла на ключе зажигания.
— Балрам, домой, я сказал!
— Да, сэр.
Когда мы вернулись в Гургаон, он направился к лифту, а я посидел в машине минут пять... и поехал в Джангпуру, прямиком к гостинице с буквой «Т» на крыше.
Пристроился в сторонке и уставился на вход. Жду, вдруг она выйдет.
Рядом со мной остановил свой экипаж рикша, маленький, тощий, небритый, смертельно усталый. Обтер лицо и ноги тряпкой и завалился спать прямо на земле. На его таратайке красовалась реклама:
ВАМ ДОСАЖДАЕТ ИЗБЫТОЧНЫЙ ВЕС? ПОЗВОНИТЕ ДЖИММИ СИНГХУ В ГИМНАСТИЧЕСКИЙ ЗАЛ «МЕТРО»:
9811789289
С плаката улыбался мускулистый красавец-американец. Рикша похрапывал.
В гостинице меня, как видно, приметили — в дверях вырос полицейский, посмотрел на машину и зашагал вниз по ступенькам.
Я завел мотор и покатил обратно в Гургаон.
По Бангалору я тоже нередко езжу по ночам, и ничего, никаких особых эмоций. Но тогда, в Дели, со мной творилось что-то непостижимое. Во мне будто что-то пылало — и казалось, город тоже охвачен изнутри пламенем.
На душе у меня было горько. И город в оранжевом свете уличных фонарей тоже был весь пропитан горечью.
Скажи мне про гражданскую войну, просил я.
И Дели говорил про гражданскую войну.
Вот на разделительном островке посреди дороги, вокруг перевернутой цветочной вазы, расселись трое мусульман и с открытыми ртами внимают пожилому человеку в белой чалме, а тот говорит и говорит, подняв палец, — похоже, проповедует. Мимо светящимся потоком несутся машины, за шумом не слышно голоса, — а он пророчествует в центре огромного города, и никто, кроме трех апостолов, не слышит его. Он провозглашает мятеж, а перед ним его генералы. И цветочная ваза — своеобразный символ.
Скажи мне про кровь на улицах, просил я.
И Дели говорил про кровь на улицах.
Вот в тусклом свете фонарей на перекрестках, возле храмов, под деревьями, вокруг уличных скамеек собираются люди, и спорят, и произносят речи, и читают друг другу вслух, в руках у них газеты, журналы, священные книги, манифесты Коммунистической партии. Что они так жарко обсуждают?
Конец света, не иначе. А что еще?
И если взаправду вспыхнет бунт, просил я, обещай мне, что первым расправятся с ним — с жирным толстошеим мерзавцем.
Сидящий на обочине нищий, почти голый, покрытый коростой грязи, с копной спутанных нечесаных волос, повернулся и поглядел мне в глаза:
