Эдуард Тополь - Кремлевская жена
Тут Гольдин причалил к тротуару, а Саша, ни слова не сказав, открыл дверь машины и выскочил из нее почти на ходу. Я в сердцах сильно хлопнула дверцей и крикнула через окно:
– Сопляк!
Очередь у газетного киоска оглянулась на нас, а Гольдин, рассмеявшись, отъехал, и долговязая Сашина фигура тут же исчезла за фигурами людей.
– Что вы смеетесь, бабник! – сказала я, глотая обиду.
– Да как ты не понимаешь? – Лицо Гольдина расплылось в улыбке от слова «бабник», словно это было не оскорбление, а комплимент. – Мы же его скомпрометировали! Все «демократы» – в милиции, сроки оформляют, а его одного мы вытащили! Он теперь в жизни не отмоется – что он им скажет?
Я сидела молча, смотрела в окно. Мы катили мимо Даниловского кладбища на Загородное шоссе. За кладбищенской оградой была тишина, могилы с крестами, памятники. Здесь уже всем все до лампочки – День Москвы или «Демократический союз»…
– Ладно переживать! Держи! – сказал Гольдин и бросил мне с переднего сиденья какую-то папку.
– Что это?
Но я уже не нуждалась в его ответе: на серой стандартной милицейской папке была наклейка с короткой надписью:
«СЛЕДСТВЕННОЕ ДЕЛО гр. Александра Чижевского».
Я открыла папку – здесь было все, что мне нужно: домашний адрес Саши, его телефон и вся остальная информация, включая даже адрес медицинского института, где Саша учился на первом курсе лечебного факультета. А кроме того, здесь были протокол допроса Саши за прошлую ночь и «Представление в прокуратуру г. Москвы» о возбуждении уголовного дела против гр-на А. П. Чижевского и мерах пресечения – взятии под стражу до окончания следствия. То есть Гольдин, оказывается, не только вытащил Сашу из КПЗ, но и забрал из милиции все его дело – как будто Саша даже и арестован не был!
Я впервые благодарно взглянула на этого маленького еврея. А он, гордый собой, вел машину и лыбился мне в зеркальце заднего обзора:
– Ну что, старлей Ковина, можно со мной дело иметь? – И свернул с Загородного шоссе на боковую дорожку, обсаженную густыми и по-осеннему багряными липами.
– Все равно вы бабник! – сказала я, сдерживая благодарную улыбку.
– Это ты от зависти! – отмахнулся Гольдин и притормозил у проходной знаменитой на всю страну психбольницы имени Кащенко. Выбросил в окно левую руку со своими «корочками», сказал вахтеру: – Гольдин, к Монахову!
Я посмотрела назад. Липовая аллея за нами была пуста, никакого хвоста не просматривалось до самого Загородного шоссе.
– А кого ты боишься? – спросил Гольдин.
– Никого я не боюсь! – ответила я, поскольку ничего не рассказала Гольдину о вчерашнем разговоре с Курковым.
– Власть пока наша, – усмехнулся Гольдин.
– Вот именно – пока… А все-таки, какие у вас личные причины играть за Горячева?
Вахтер открыл шлагбаум, Гольдин въехал на территорию больницы и, не ответив на мой вопрос, уверенно покатил вперед, поясняя мне на ходу:
– Слева оранжереи и теплицы, видишь? Психи выращивают цветы и помидоры – трудотерапия. Справа цветники – тоже трудотерапия. А нам сюда…
Территория больницы была огромна и, несмотря на ранний час, оживлена десятками людей в линялых рабочих спецовках. Они подрезали кусты в цветниках, тащили землю и кирпичи на ручных тележках, беленым кирпичом выкладывали бордюры дорожек, вручную выпалывали сорняки в гигантском – из живых цветов – портрете Ленина на клумбе и составляли из белых камушков огромные надписи-панно:
ЛЕНИН – ЖИВ!
МИРУ – МИР!
ПАРТИЯ – НАШ РУЛЕВОЙ
– У психов – те же лозунги… – словно бы удивленно прокомментировал Гольдин.
Слева и справа за цветниками были больничные корпуса современной постройки, а впереди, за еще одним гигантским круглым цветником с доской-указателем, стояло длинное старинное кирпичное здание скобкообразной формы. Гольдин подкатил к его парадному входу – здесь стояли «неотложки» и «скорая помощь», деловито сновали санитарки и санитары в серых застиранных халатах. Под надписью «Стоянка запрещена» стояла черная «Волга»», в кабине дремал водитель. Гольдин припарковался рядом, выключил двигатель и вдруг протянул мне через сиденье ключи от машины.
– Держи!
– Зачем? – удивилась я.
– Я не смогу тебя ждать, мне пора ехать охранять царицу. Так что машина – твоя на целый день, документы – в «бардачке». Если я понадоблюсь – вот радиотелефон, мой номер 39–12. А теперь – марш на второй этаж, к профессору Монахову. Пока. И держи меня в курсе… – Он вышел из кабины, прошел два шага до соседней черной «Волги», за рулем которой спал водитель, но вдруг вернулся ко мне, наклонился к окошку машины и сказал: – Насчет твоего вопроса. Эта страна находится на грани катастрофы. Но если Горячева не станет, то, кто бы ни стал вместо него – левые, как твой Саша, или правые, здесь сразу начнется гражданская война. А в России при любой гражданской войне сначала режут евреев. Поэтому я держусь за Горячева, понятно?
Я ошеломленно молчала, а он быстро отошел, чиркнул зажигалкой, закуривая новую сигарету, и сел в соседнюю черную «Волгу», хлопком дверцы разбудив спящего там водителя. Через секунду эта «Волга» заурчала и укатила к проходной – я даже не успела сказать Гольдину «спасибо» за Сашин адрес и за эту оставленную мне машину.
«Вот жид!» – уважительно подумала я, сунула ключи от машины в карман кителя и пошла в больницу.
17
07.00
Встреча с психиатрами была откровенно скучна, потому что они не знали, о ком идет речь. Помощник министра внутренних дел СССР от имени своего босса попросил главврача психбольницы дать консультацию следователю Анне Ковиной, тот позвал еще двух специалистов, но что могла им сказать об этой секретной больной следователь Ковина? Да, больная поверила в предсказанную гадалкой катастрофу и находится в постоянном страхе. Легко возбудима и быстро выходит из себя, может разрыдаться и впасть в истерику. Что значит «впасть в истерику»? Ну, слезы, крики… Нет, на пол не падает, ногами не стучит, головой об пол не бьется, но категорически не хочет видеть врачей и отказывается от любых лекарств – боится отравления. Типичная мания преследования… Род занятий больной? Ну, скажем, общественная деятельность, но… Это не средство заработка на жизнь, а, как бы вам сказать… больше по социальному положению… Возраст? 56 лет… Замужем, конечно! Дети есть – дочка. И даже два внука. Материальное положение? Очень высокое!
Они негромко посовещались – пятидесятилетний профессор Владимир Монахов и две женщины-врачихи. Из абракадабры латыни и еще каких-то медицинских терминов мой слух выхватывал самое знакомое – «поздний климакс»… «вялотекущая шизофрения»… «угнетенная психика»… В ожидании их рекомендаций я стояла у окна, смотрела вниз, во двор. Внизу текла будничная жизнь больницы – все те же «легкие больные» занимались цветниками и лозунгами, какой-то водитель шлангом мыл грязную машину «скорой помощи», на спортивной площадке с десяток пожилых психов в байковых больничных халатах делали утреннюю гимнастику под руководством тощей юной санитарки-инструктора…
