Эдуард Лимонов - Палач
В зале там и тут стояли бароновские гости, оживленно беседуя.
Гул голосов, свет, запах алкоголя всегда действовали на Оскара возбуждающе. Он отдал юноше в белой куртке свое белое пальто и устремился навстречу уже спешащему к нему хозяину. По дороге Оскар увидел в одной из зеркальных колонн свое отражение. Новая черная пара — брюки и токсидо сидели на нем крепко и красиво, как на звере его шкура.
— Хай, Стив. Рад быть в твоем красивом необычном доме!
— Хэлло, Оскар! Если бы ты видел это помещение год назад, ты бы усомнился, что в нем вообще можно будет жить. Рабочие вывезли шестнадцать машин мусора, разрушили все перегородки… Если бы не было так сыро, мы могли бы подняться на крышу, мне принадлежит и крыша. У меня там ботанический сад. Некоторые растения, правда, приходится убирать с крыши на зиму. — Стив кивнул на целую аллею пальм в деревянных кадках, стоящих вдоль новых, от пола до потолка, окон, за стеклами которых просвечивал зверь — Нью-Йорк.
— Что будешь пить, Оскар? — Не дожидаясь ответа, Стив подтолкнул Оскара, обняв его слегка за плечи, в сторону одного из двух оживленно работающих баров.
— Шампанское, — заметил Оскар бутылки «Моэт э Шандон» в ящиках со льдом.
— Налей и мне бокал, Джон, — обратился Стив к бармену.
— За твой необыкновенный дом, Стив!
— За твои успехи, Оскар! — Мистер Барон хитро подмигнул Оскару, одновременно двинув головой в сторону общающейся и постоянно текущей толпы гостей. — Она уже здесь. Только что пришла. Вы едва не встретились в элевейторе…
Они выпили.
Оскар подумал, что бревно и тугодум оказался совсем не плохим парнем. Безусловно, страсть к сводничеству, как и обычно сопутствующая ей страсть к копанию в чужом грязном белье, присуща Стиву Барону… И может быть, кое-какие другие страстишки, решил Оскар. Но это лучше, чем не иметь страстей вовсе. При первом же знакомстве в «Жирафе» Оскару показалось, что у мистера Барона давно уже не осталось никаких страстей.
— Идем, я тебя представлю.
Стив и Оскар шагнули в толпу, Стив — впереди, Оскар — сзади, и, лавируя, отправились к одному только Господу известному будущему Оскара.
Бернис де Пасси, как Оскар и ожидал, оказалась величественной дамой не менее шестидесяти лет от роду. Набукленная, с седым шиньоном, стояла Бернис, одетая в вишневого цвета шелковое платье, похожая на массивную фигуру с картины Пьеро делла Франческа. Нос, во всяком случае, у нее был такой, как у дам, любимых Пьеро, — массивный нос Греции или Рима, массивный, но красивый. Бури жизни уже, по-видимому, мало волновали Бернис де Пасси, хотя, прикинув, как она выглядит без одежды, и поглядев на шею мадам, Оскар весело решил, что он мог бы еще послужить новым эпилогом к книге «Мужчины, которых я любила». Если мадам не против.
Позволив Оскару обменяться примитивными любезностями с писательницей, Стив, не мешкая, потащил его дальше. В самом отдаленном углу гостиной, на границе между гостиной и внутренними покоями мистера Барона, откуда широкий коридор, увешанный обрамленными рисунками, вел, изгибаясь, в спальню и кабинет мистера Барона, там они нашли наконец «ее».
Подойдя к темноволосой женщине, сидящей в кресле, и девочке-подростку, склонившейся над ней, вполголоса беседующим — на коленях у женщины покоилась книга Бернис де Пасси, в книге были фотографии, — мистер Стив Барон обратился к женщине. Голос его, Оскар был уверен, что ему не показалось, чуть задрожал:
— Габриэл, я хочу тебе представить моего молодого друга Оскара. Он Палач…
Этого Оскар от Стива Барона не ожидал. Впрочем, может быть, он имел основания так представить Оскара.
— Оскар Худзински. Палач, — представился Оскар любезно, твердо и без эмоций.
— Габриэл Крониадис. Жертва, — представилась, встав с кресла, женщина и, подав ему руку, посмотрела Оскару в глаза. Не улыбаясь.
Заглянув внимательно в сухое загорелое лицо и в глубокие глаза женщины, Оскар понял, что связь их будет долгой-долгой. Губы Габриэл Крониадис были выкрашены черной губной помадой.
глава шестая
— Механика моей профессии очень проста, Стив. Я как бы своего рода фильм-директор. Я ставлю на моей сцене ситуации. Сценарием обычно служат мои собственные фантазии. Вот посмотри, Стив, — Оскар взял со стола книгу, — вот, к примеру, что делает Хельмут Ньютон… — Оскар полистал книгу… — Ну, остановимся хотя бы на этой фотографии. Блондинка, молодая красивая девушка, изысканно одетая, стоит ночью на крыше нью-йоркского здания. Сзади сочатся светом несколько зловещих небоскребов, похожих на космические объекты. Отвернув рукою юбку, девушка обнажила ляжки. Видны красивые длинные ноги, одна рука взялась за резинку, как бы отстегивая чулок…
Стив шумно задышал за плечом Оскара.
— Возбуждает ли тебя эта фотография? — спросил Оскар, хотя по шумно дышащему Стиву можно было понять, что да, еще как.
— Ну как тебе сказать, — замялся Стив. — Да, я думаю, возбуждает.
— Тебя в данном случае возбуждает беззащитность этого сладкого кусочка мяса, элегантной авантюристки, забравшейся в очень опасное время в очень опасное место. Заметь, Стив, что старая кирпичная кладка, ограждающая крышу, как бы дополняет картину заброшенности, грубости и опасности места, куда забралось столь нежное существо. Что тебе хочется сделать, Стив, глядя на столь нежное существо?..
Стив Барон топчется за стулом Оскара, вздыхает, потом хихикает:
— Конечно выебать ее, Оскар, что же еще…
— Правильно, Стив, — комментирует Оскар, радуясь внезапной сообразительности совсем уж безнадежного ученика. — Выебать ее грубо, напасть на нее, свалить на смолою залитую крышу, раздвинуть ей ноги до отказа, порвать на ней одежду, причинить ей боль… К этому призывает тебя ее особая беззащитность.
— Да, пожалуй, — согласился Стив стеснительно. — Да.
«Из уст бревна такое признание звучит очень трогательно», — подумал Оскар и продолжал:
— Но это твоя сторона восприятия ситуации, задумывался ли ты когда-нибудь о ее видении ситуации?..
— Эй, Оскар, как тебе не стыдно? Ты забываешь, что я писатель. Мне приходилось, и не раз, как бы это выразиться… перевоплощаться в женщину. Ты же читал мою последнюю книгу.
Оскар не читал последней книги Стива, он только перелистал «Выбор Елены», но Оскар извинился:
— Прости, Стив, я увлекся ролью лектора, прости.
— Пустяки, продолжай, Оскар, то, что ты говоришь, — интересно.
— Так вот, — взялся Оскар опять за учительство, — нежное существо наслаждается ситуацией по-своему. Ее сексуальность возбуждена не только опасностью ожидаемого ею нападения и тем, что она особенно беззащитна на мрачной крыше, по-видимому, где-то в даунтауне Манхэттена, но дополнительно возбуждена темнотой, грубостью кирпича, бетона, смолы, ржавого железа, то есть… — Оскар приостанавливается значительно, — реквизитом, Стив. Необычным реквизитом, окружающим сцену любви. Задумывался ли ты, Стив: почти во всех без исключения эротических романах мы натыкаемся в конце концов на грубое мрачное подземелье, на кованое железо, цепи, коряво сделанные грубые орудия пыток… Почему грубые? Потому что грубое оружие наиболее устрашающе выглядит, хотя, как ты знаешь, Стив, простой медицинский шприц может принести больше мучений, чем дыба. Однако дыба, один ее вид только, заставляет сладкой болью ныть живот жертвы. Или колодки.
